«Лучше, касатики, назюзюкаться, чем всякая... всякая такая... бякушка...» o:p/
o:p /o:p
8 o:p/
o:p /o:p
Прадед сошел с ума? Есть такой слушок про Аполлонова. Про Аполлонова вообще болтали: принял, например, католицизм (спасибо, не обрезание) или — из другой оперетты — спал с дочкой академика Папицы на спор. Но мало кто знает, что Ванечка великолепно имитировал сумасшествие в интернате, куда его забрали. А как выжить? Он рано понял: сумасшедших не беспокоят. Сумасшедшему не море, а жижа любой консистенции по колено. Вот и веселились в своей свободной республике... o:p/
Аполлонов кричал — возьмите простыню и сделайте флаг с надписью Пьянландия! Границ на карте нет, дороги туда нет — а вот опрокинул, загоготал — и ты уж там! Единственный, кому выдавалась виза в Пьянландию без рюмашки, — Сильвестр Божественный. И так припадал на одну ногу, чуть блеял, вернее, заикался, не любил (ну не чудак?) своего высокого роста — и был сутул не по возрасту (Аленка Синеглазая про него со смехом сказала: «Да он палка для просушки белья!»), но главное — Пьянландии не изменял. Есть фотографии, где все — хороши, даже у Маруси Розен глаза шальные (даже у ее супруга привычное выражения благомыслия умножено на три — знаете, как бывает?), а Сильвестр (с некоторых пор Сергей Сергеевич ) — по-прежнему с трезвым физически, но в духовном смысле — весьма под мухой лицом... Когда теперь вспоминают, что в те весенние, счастливые, пьяные годы сделало Аполлонова, думают о влияниях, ищут учителя для парнишки из провинции, с угнетающе-интернатовским прошлым. Конечно, влияли, конечно, обтесывали. Вот и брильянт, необъяснимым образом упавший среди плебейской гальки, так же подвергается действию волн. o:p/
«М-материал был б-благодатный, — проблеял Аверьянов в сороковой день после кончины Ванечки. — П-память какая! Н-не голова — ч-чтецкая машина». И он же придумал про брильянт. Только Маруся (исплаканная) вдруг засмеялась — мы были испуганы: «Господи, чокнулась с горя?» — «Я знаю, что Ванечка бы тебе сказал, Сильвестрик (те, кто не слышали прозвища Аверьянова, чины из университета — нехорошо дернулись, а Аверьянов сделал лицо терпеливое — как иначе?), он сказал бы, что брильянтик потому обтачивают волны, чтобы его не нашла среди гальки хозяюшка». — «К-какая хозяюшка?» — «Ну, брильянтик взялся на пляже откуда? Кстати, какой пляж тебе представляется?» — Сережа, похоже, стал обижаться. «К-к-коктебельский». Маруся захлопала в ладоши, Маруся захохотала еще счастливее: «Да! Ванечка сказал бы тебе, кто обронил брильянт со своей шейки...» — «К-кто же?» — «Курица писательская!..» Это стало для Марии Розен обыкновением: что сказал бы Ванечка? что подумал? o:p/
o:p /o:p
o:p /o:p
9 o:p/
o:p /o:p
«Вы никогда не догадывались, касатики, чем подкармливать беса во время транзитных перелетов? — задается резонным вопросом Аполлонов в „Полете на бесе в Ерусалим” — Э-э, не перебивайте, не говорите, что бес в фураже не нуждается, что на нем тысячу верст скачи — а ему, мохнатому, хоть бы хны. Бесам тоже необходимо питание калорийное. Думаете, разносолы? Осетринка из Елисеевского? Алый окорок с дымком? Груша в желтой поливе? Наперсток ликерца? Или литра три жгучки с перцем? Чтоб всей шерстью кудрявой испотел и почувствовал себя наконец мужчиной... o:p/
Только не выносят черти блюда скоромные! Достаточно им слюнавленного сухарика. Тогда, значит, грешками людскими питаются? Нет, грешки — это благодарности в трудовую книжку. А настоящая пища для чёрта — и за ней он поскачет с вами на загривке тысячи верст — басни, басни житейские. Уж больно народ любознательный — эти черти. o:p/
Только не подумайте, что, зная секрет, каждый сможет разъезжать на чертях аллюром... Потому что забыли — даже скромно стоящий в тени чахлой березки чёрт, с виду напоминающий водопроводчика Брындо из домоуправления — в меру, значит, худой и со скромными запросами (курево без фильтра, анекдот про чукчу), в силу своей демонической природы весьма искушен в баснях житейских. Не скажешь — Глаха мужу изменяет и сразу с тремя! — чёрт на это только зевнет, потому как где здесь свежесть сюжета? o:p/
Так что выкобенивайся — а угоди. Ну? Переварили?» o:p/
Это — своего рода эпиграф, иллюстрирующий атмосферу студенческих лет Ивана Аполлонова. Сколько мы говорили!.. o:p/
Когда Аполлонова настигнет рак горла и он потеряет на несколько месяцев способность говорить, он будет страдать из-за молчания, не из-за боли. И потом, заговорив (неприметно пожимая рычажок на шумке — аппарате для стимуляции голосовых связок), — признается, что ему снился сон — «где я болтаю, болтаю». И еще ему снилась Стромынка, компания говорунов... Думать (говорил Аполлонов) — это скакать вместе с друзьями... Где скакали? Конечно, Стромынка, но и главная лестница на Моховой. А разве курительные комнаты Румянцевской библиотеки — худое место для таких, например, афоризмов: «Масло — не все счастье». Для полуаскетических студентов — мужественное высказывание. «И даже голоногие девоньки — не все счастье». Но у безрассудных пьянландцев хватало ума не выбалтывать главное. Ведь была для компаний еще и комнатка-келья Аверьянова в Молочном переулке, близ Остоженки, где свет абажура светил в любой тьме. o:p/
Рядом с нашей кельей ворочал красными мозгами Кремль — планы-планы-планы-планы по выстроению коммунизма мирового, — а тут — мальчишки дерзкие брякали что-нибудь вроде: «Коммунизм? В сто раз хуже татаро-монгольского ига! Ведь татары на русскую душу не покушались. Не требовали, чтобы кричали им: „Ах, эра новая! эра татарская!”. Какие мы были несчастные без вас, без передовых татарушек, прогрессивных монголушек! Как приятно любоваться на портрет дедушки Чингисхана! Сколько мудрости в тугих щеках Батыя! А решительность Тохтамыша! Как странно — в Москве есть проспект Ленина — а проспекта Тохтамыша не встретишь. Разве справедливо?». o:p/
«М-моя б-бабушка, — скрипит Аверьянов, — б-больше всего с-страдала из-за Сухаревой б-башни. Какая к-красавица была!» — «Бабушка?» — как всегда пакостит Вадик. «Б-башня, остолоп! — и смущается от резкого слова. — Б-бабушка тоже». Спрашивали друг друга: почему после всего, что наделано — Божий гнев медлит? Ведь церквей революционеришки растоптали больше, чем монголы-французы-поляки-немцы вместе взятые! И на каждом перекрестке — икона-статуя козлобородого божка — о чем он думает, щуря глазки? o:p/
«Почему ж медлит?.. — говорил негромко из темноты Ванечка (у Аверьянова он присаживался ближе к стеллажам — Аверьянов, признаемся, смотрел нервно — знал любовь Ванечки к книгам). — Вы, касатики, просто незнакомы со статистикой... Не медлит Божий гнев. Это как кожная зараза — рожа — с краснотой, пузырями и объедками пятен, — и именно на лице — вот только зеркала нет. Поэтому кажется, что все в ажуре и никого не пугаем... Но вы еще увидите, как повалится все, вы еще будете выползать из-под глыб...» «...Но с д‘угой сто’оны, — это голос Ромушки Горчичника, — зачем им ст‘ашиться ка‘ы Господней? Чихали они на це‘ковки, монасты‘ечки, п‘и‘оду левитанистую. Не да‘ом весь ми‘ глядел на них в двадцатые-т‘идцатые, ‘азинув ‘от. Мы ‘ождены, чтоб сказку сделать былью! — Они го‘ланили тогда...» — «Смелость? — кажется, Староверчик заурчал, а Сашка посмотрела на него идолопоклонски. — Смелость бактерии — вот что это!» Аплодисменты... По бокалу шампанского? (Родители Аверьянова грустно пробуют прививать интеллигентность кучке молодых бандитов.) Мерси вам: так и быть — по бокалу шаманского ... o:p/
Надо припомнить выезды на пленэр. Ну, разумеется, в Троицу — всей ватагой. Спорить под тра-та-та-та железных вагонов — ах, хорошо! o:p/
«П-преобразователи 20 века п-пилят сук, на котором сидят...» — «Каких-таких сук?» — любопытствует Вадик Длинный. Чпом! — тычок ему в лоб от Аполлонова. «Ты говоришь о христианстве? Но почему сидят, они давно топчут!» — «Н-нет. С-сидят, если мы еще с-существуем. Они отрицают, в-выбрасывают христианство. Н-но только оно нас с-сформировало и держит над б-бездной...» — «...А если цивилизация — если все, что есть в нас, перед нами, вокруг и даже после — христианство, то цивилизация может цвести, а может и гнить, как теперь, гнить...» — «...Крестовые походы — это красиво, это шарман». — «Крестовые походы? — гудит Староверчик. — Они разрушили Царьград по пути...» — «А в-вот Ч-ч-чаадаев другого мнения. К-крестовые походы для него — р-романтичны...» — «Он страдал почечуем — всем это известно...» — «Дайте же, наконец, и Жоржику сказать...» — «Ж-ж-жалкие б-безбожники — они запускают с-спутники в космос, а те п-падают, как обгорелые с-спички. А Господь з-зажег солнце и з-звезды и они с-сияют вечно!..» — «Кстати, мальчики, и солнце красоты тоже Он зажег! Я это сейчас поняла!» (Сашка-на-сносях хлопает в ладоши.) — «...Толпе варваров доказывать значение христианства? Один ляпнул — что церковь что-то вроде партии. Ну, конечно, партия нам дала иконы Рублева, литургию Чайковского, партия нам сказала — блаженны плачущие, ибо они утешатся, — вот и пролила партия столько слез. А еще — ёСтрасти по Матфею” Иоанна Баха нам подарила милая партия и головокруженье с лазурью Сикстинской капеллы, шпили Кёльнского собора, романы Достоевского, доброго Диккенса — ах, партия, милая партия, ах!» — «Х-христианство не нуждается в д-доказательствах». — «Притащите их — покажите панораму Троицкой лавры. Будут свиньями, если ничего не поймут». — «И еще Рогожку! — снова дудит Староверчик. — Нашу Рогожку, никониане, забыли, а мы ведь отгрохали там колокольню-свечу в 1915-м!» — «А они все-таки свиньи...» o:p/
