Погода стояла хорошая, ужинали они на свежем воздухе, возле костра. Музыканты, сопровождавшие принца Неморосо, играли нежные мелодии. Галаор, уставший после долгого путешествия, с отяжелевшей после выпитого вина головой, клевал носом. Доктор Гримальди продолжал разглагольствовать. «Как же мудро поступил дон Оливерос, извинившись и отказавшись от ужина!», – с тоской думал Галаор.
Когда ужин наконец закончился, Галаор едва добрел до шатра, который отвели ему и его другу Оливеросу. Он очень удивился, увидев, что дон Оливерос не спит, что на нем доспехи, а в правой руке – шлем.
ОЛИВЕРОС: Я обошел лагерь и убежден, что Брунильда здесь. Она среди этих людей.
Сон у Галаора как рукой сняло. А ведь и верно! Брунильда может находиться здесь. Принц Неморосо и доктор Гримальди отвлекали Галаора беседами, пускали ему пыль в глаза, чтобы он их ни в чем не заподозрил: ведь он знал об их пристрастии ко всему уродливому и аномальному. Как же он сразу об этом не подумал? Почему не вспомнил об этой черте принца Неморосо и доктора Гримальди? Сидя на походной кровати, Галаор гораздо больше злился на себя за недогадливость и слепоту, чем радовался тому, что наконец-то разыскал принцессу.
Дон Оливерос начал медленно раздеваться:
– Завтра начнем действовать.
Галаор упал на кровать, закинул руки за голову. Дон Оливерос, снимая доспехи, произнес:
– Галаор, я должен сказать тебе одну вещь.
Галаор повернулся к нему:
– Говорите.
ОЛИВЕРОС: У кабана уже был переломлен хребет, когда ты на него напал. Он уже не мог двигаться после объятий дона Брудонта…
ГАЛАОР: Я этого не знал. Когда я бросился на него, я этого не знал.
ОЛИВЕРОС: Конечно, не знал.
ГАЛАОР: Так значит, я не подвергался опасности, значит, в моем порыве не было смысла? Это не я убил кабана с берегов Аутомедонта… Дон Оливерос, я думал, что погибну в том бою, а оказывается, я вонзил копье в глотку уже издыхавшего зверя… Я думал, что кабан жив, что он будет кусаться, набросится на меня и эта битва будет в моей жизни последней… Вчера я обманывался, наслаждаясь своим триумфом, а сегодня я в полной растерянности и могу только жалко мямлить.
ОЛИВЕРОС: Галаор, ты не знал, что чудовище издыхает. Не умаляй своего подвига.
ГАЛАОР: Как можно гордиться таким подвигом? Моя заслуга заключается лишь в том, что я пребывал в неведении. Не гордиться таким подвигом должно, а смеяться над ним: меня могла убить уже издохшая свинья! Не мне следует гордиться победой, а вам, потому что это вы сжимаете в руке разящий клинок знания.
ОЛИВЕРОС: Помни, Галаор: есть только один Властелин знания. И не я определял твой путь, а он, Превечный.
ГАЛАОР: Но, дон Оливерос, в таком случае невозможно понять смысл ни одного из событий, последствия наших поступков прячутся от наших глаз в недоступном темном логове…
ОЛИВЕРОС: Не знаю… Я солдат, и мне трудно разобраться во всех тонкостях. Но я усвоил одно: поступки имеют смысл тогда, когда их совершают. Поступок – отец смысла. Если с тобой просто что-то случается, помимо твоей воли, если события омывают тебя, как воды реки, тогда в твоих поступках действительно нет никакого смысла. Но стоит тебе пожелать чего-то, и ты сделаешь это, чтобы поступок твой наполнился смыслом, – он им наполняется, потому что это твой поступок, потому что ты хотел его совершить, потому что ты выбрал именно его. Доктор Гримальди и принц Неморосо никогда ничего не делают. Они только наблюдают и размышляют, размышляют и наблюдают, понапрасну выискивая запутаннейший смысл. Они хотят смотреть на все, как Властелин знания. Но все очень просто: мужчины и женщины заселили мир, чтобы действовать в нем, чтобы оседлать его, как коня, чтобы строить его по своему разумению и разрушать его, погибая вместе с ним, чтобы воссоздавать его вновь.
Галаор ничего не ответил. Он лежал, закинув руки за голову, устремив неподвижный взгляд на желтый свод шатра.
Он выбрал кинжал с рукояткой и ножнами резной кости, привязал его к поясу и вышел в темноту. Звезд не было видно: небо затягивали темные плотные тучи. Казалось, надвигается буря. Холодный ветер взъерошил ему волосы. Мягкая детская ручка сжала его запястье и металлический голос произнес: «Следуйте за мной, охотник. Брунильда ждет.» Изумленный Галаор попытался высвободить руку, но детская лапка оказалась не по-детски крепкой. Снова раздался бронзовый голос: «Не бойся, юный охотник. Брунильда ждет». Галаор сделал шаг назад. Что-то огромное и мягкое навалилось на него сзади и послышался женский смех, гадкий и похотливый. Галаор обернулся и увидел ужасную толстуху: сверкающие маленькие глазки с набрякшими красными веками, запрятанные между глубоких морщин, торчащие в разные стороны растрепанные волосы, синеватые губы, кроваво-красный язык. «Иди сюда, красавчик, иди к мамочке! – прошамкала толстуха. – Поиграем – дам тебе подарочек!» Галаора окружили странные существа. Он чувствовал прикосновения рук, ног, животов. Холодные острые пальчики тянули его за руку, и он пошел вперед. Они шли к кострам, и по дороге к ним присоединялись все новые тени. Около костров их ждала другая группа уродцев. Они стояли молча. В свете костра было видно, что все они очень молоды. Лица их серьезны, в глазах светилось любопытство. На некоторых была одежда из шкур невиданных животных, а на головах – элегантные широкополые шляпы, украшенные огромными белыми перьями; другие украсили себя ожерельями, браслетами, кольцами; третьи – прозрачными туниками вызывающих цветов. Лица у большинства раскрашены синей, красной и зеленой краской, так что казалось, будто это коллекция восковых масок.
Свет костра выхватывал из темноты то одни лица, то другие, и Галаор видел, что у всех собравшихся здесь довольный вид, а некоторые просто не переставая смеялись. Какой-то завернутый в шкуру бурого медведя худой бородатый старичок с очень близко посаженными глазками и огромным и кривым, как у хищной птицы, носом, дерзко обратился к Галаору, не в такт шевеля пальцами с ужасающе длинными кривыми ногтями: «Увидишь всякую красоту, охотник: ту, что движется, ту, что скручивается, перекручивается, змеится, кусает, ломает и выкручивает; ту, что уходит и возвращается, извивается и завивается, выгибается и прогибается… Увидишь красоту, которая выделывает фигуры из собственного тела, увидишь хлорофилл, танцующий тарантеллу и мазурку, увидишь Зеленую, что рисует разные знаки, когда движется…». Когти старичка коснулись щеки Галаора. Вдруг старик схватил его свободную руку, прижался к нему, положив волосатую голову ему на плечо. «Хватай его!», – крикнул старик. Галаор попытался пошевелиться, но тут на него с криками «Хватай его! Хватай!» набросилось множество уродцев. Они ощупывали его, тянули в разные стороны, какая-то карлица уселась на него верхом и кто-то поцеловал его в шею. Галаора повалили на землю. Он увидел юную девушку с раскрашенным красной и белой краской лицом, услышал, как приказывает она хрустальным голоском: «Принесите агнца!». Возбуждение еще усилилось, многие начали исполнять какой-то дикий танец. Когда появился, таща за собой ягненка, горбун с унизанными перстнями пальцами, в усеянном голубыми блестками белом парике, толпа бешено завыла, все пустились в пляс, а человек в одеянье из орлиных перьев сделал несколько попыток взлететь, каждый раз падая и больно ударяясь о землю. Галаора оставили в покое. Когда толпа утихла, Галаор присмотрелся к животному и увидел, что у него три головы. Три пары глаз простодушно смотрели по сторонам. Горбун подтащил ягненка к Галаору. «Только не это!» – взмолился Галаор. Детский голосок из толпы приказал: «Приласкай его! Обними его!». Толпа снова пустилась в пляс. «Приласкай его! Поцелуй его!», – слышались крики. Галаор стоял на коленях перед ягненком. Три пары глаз бессмысленно смотрели на него. Костер разгорался, окрашивая все вокруг в красноватые тона. Сверкало золото украшений. Кругом танцевали каждый свое и пели не в лад.
Контраст света и тени был очень силен: танцующие то пропадали в темноте, то снова выпрыгивали из нее. Появлялись и исчезали открытые рты поющих. Мужской голос неподалеку от Галаора произнес: «Зеленая умрет сегодня, расчленив сама себя во время танца. Это будет прекрасно, мы все это знаем. И ты тоже должен это увидеть. Мы устроили этот праздник, чтобы посмотреть, как она будет вырывать у себя кость за костью и как умрет в танце. Она сделает это, мы знаем. С ее-то тщеславием!». Послышался барабанный бой и крики: «Зеленая! Идет Зеленая!». Шум стал невыносимым, уродцы вопили как сумасшедшие. Галаор увидел неимоверно худое бесполое зеленое существо, которое, что-то громко выкрикивая, приближалось к костру. Зеленая вопила и танцевала: мягкая, бескостная, она сплеталась сама с собой, прыгала, ходила на руках, каталась по земле. Она двигалась все быстрее и быстрее, и вскоре уже напоминала крутящийся пропеллер: она закручивалась и раскручивалась, поднималась с земли, завязанная узлом, а в воздухе начинала развязываться, но голова где-то терялась, руки становились на место ног, а ноги – на место рук. Все кричали, все плясали, все вели себя как безумные. «Еще, Зеленая! Еще!» Начался дождь. В костры упали первые крупные капли, поднялся ветер, и наконец разразилась гроза. Барабаны били все быстрее и все громче. «Еще, Зеленая!» Безумие нарастало. Танцующие выли и дергались в конвульсиях, некоторые уже катались по земле, и изо рта у них шла кровавая пена. Кто-то упал в костер, кто-то рвал на себе одежду, кто-то пытался задушить себя собственными ожерельями. А барабаны били все громче, и вот уже кто-то прелюбодействовал прямо на земле, какая-то старуха танцевала в обнимку с курицей, некоторые дрались, царапаясь и кусаясь, двое катались по траве, сцепившись, истекая кровью. Барабаны все били… Дождь погасил костры. Галаор закричал – Зеленая угрожающе надвигалась на него. Толстуха выпустила его из объятий. Вскочив на ноги, Галаор хотел бежать и выхватил из ножен кинжал. Но Зеленая настигла его и обвилась вокруг. Галаор в ужасе вскрикнул и выронил кинжал: он увидел лицо Зеленой – рот, искаженный презрением, жесткие, пристальные сумасшедшие покрасневшие глаза. Зеленая плюнула ему в лицо, и вокруг все закрутилось, шум стих, и даже барабаны зазвучали словно издалека. Галаор откинул со лба мокрые волосы – он не понимал, падает он или летит…
