Герда вышла из комнаты, так хлопнув дверью, что в шкафу зазвенела посуда.
— Вот до чего дожили! — пробормотал старик кузнец. — В собственном доме слова не скажешь! — Вытащив газету, он уставился в нее.
Через минуту Герда вернулась.
— Скажите, — обратилась она к старику, — вы уже давно живете в этих краях?
— Да, а что?..
— Здесь всегда было так сыро?
— Да–а, — старик откинулся на спинку стула. — Насколько я помню, всегда. Сухо здесь не бывает.
— И против заболачивания ничего нельзя сделать?
— Что тут сделаешь? Так было, так и будет.
— А помнишь, как перед самой войной, — вмешалась в разговор жена старика, — к нам сюда приезжал один господин и говорил, что они хотят осушить эти болота.
— Было такое. — Старик пожал плечами.
— Вон как! — воскликнула обрадованно Герда. — Выходит, уже этим вопросом занимались. Почему же ничего не сделали?
— Этого я не знаю. Может, не получилось ничего, а потом началась война… Тем более не до того было… — сказал старик.
— И кто тебе вбил мысль о каком–то осушении! — не стерпел Грунделов. — Вы и хлев–то самостоятельно построить не можете. Выдумываете планы, а у самих, кроме выдумки, ничего нет!
— Разумеется, мы с такой работой сами не справимся, но если нам помогут, тогда все планы можно претворить в жизнь.
Все с удивлением уставились на Герду, а старик кузнец рассердился:
— Черт знает что творится на белом свете! — И занялся своей трубкой.
— Я никак не пойму, почему вы всегда так упорствуете. Это все равно что выходить в поле с косой, когда все выходят с косилками! — не сдержалась Герда.
— С косой–то оно надежнее! — ответил старый кузнец.
Возражения старика раздражали Герду, тем более что говорил он всегда со злостью и желчью.
— С косой, Герда, оно самое надежное! — повторил он.
— Конечно, — поддержал отца Гельмут. — До сих пор мы только косой и косили — и всегда были с хлебом. А теперь, выходит, нам косы уже не нужны, а?
— Но с ними далеко не уйдешь, все время нужно останавливаться.
— Ах, Герда, а разве можно работать и не останавливаться?
— Ведь мы строим для будущего!
— Так ведь и старое было неплохим, — проговорил старик. — Надеюсь, ты это понимаешь…
— Мы трудимся для нового!
— И я для нового, десять навозопогрузчиков сделал, каких у нас сроду не было, — сказал Гельмут.
— Но ты делал их для себя.
— Нет, не для себя. Один из них купил ваш кооператив.
— Да, но вступать в наш кооператив ты не хочешь, не так ли? — Герда чувствовала, что она вот–вот взорвется. — Иногда ты говоришь, как кулак, и хотя не являешься им, но зато помогаешь им! — Не желая продолжать разговор, Герда вышла из комнаты.
«Значит, солдаты нам помогут, — подумала она, — Ну что ж, посмотрим…»
3
Унтер–офицер Хаук, войдя в спальную комнату, тихонько прикрыл за собой дверь. Он обошел печку и, приблизившись к окну, где стояли койки солдат первого расчета, зачем–то посмотрел в окошко, как будто в темноте можно было что–нибудь рассмотреть. Однако увидел только кровати, шкафчики для обмундирования и смеющиеся лица что–то рассказывающих солдат, отраженные в стеклах.
Гертель лежал на койке и читал книгу. Увидев унтер–офицера, он смущенно улыбнулся и встал.
— Добрый вечер, — поздоровался Хаук. — Садитесь, поговорим.
— Хорошо. — Гертель захлопнул книгу и сунул ее под подушку.
— Ну, как идут дела, товарищ Гертель? — спросил Хаук.
— Хорошо, все хорошо. Я не привык жаловаться, товарищ унтер–офицер.
— Как служба? Нравится?
— Я никак не привыкну, особенно когда полевые занятия и все нужно делать самому… Да еще политзанятия… а я так плохо говорю. Ну и в спорте я не ахти как силен.
— Вы должны тренироваться. На батарее много хороших спортсменов, — проговорил Хаук и показал рукой в сторону солдат. — Кто–нибудь из них вам поможет.
— Они уже пробовали, но у меня ничего не получается. — Солдат безнадежно махнул рукой. — Не выйдет из меня спортсмена, разве что штангу поднимать…
— Попробуйте еще раз, товарищ Гертель. Главное — не теряйте надежды. Вот увидите — все получится.
— Хорошо, товарищ унтер–офицер, но только вы сами от меня откажетесь.
Постепенно вокруг них собрались солдаты.
— Ну как, товарищи, добьемся, чтобы наш расчет стал лучшим в дивизионе?
— Добьемся, если каждый будет стараться, — ответил Лахман.
Хаук посмотрел на каждого по очереди. Пауль уставился в пол, Гертель крутил головой.
— С заправкой коек у нас уже лучше, только у Толстяка пока еще не получается.
— Да и в шкафчиках у нас порядок, — заметил Пауль.
Тем временем к ним подошли и остальные солдаты.
— Быть лучшим расчетом — это значит не только иметь хороший внутренний порядок. Нужно, чтобы ни у одного из солдат не было дисциплинарных взысканий…
— Это уж зависит от вас! — перебил унтера Дальке. Все весело засмеялись.
— Прежде всего нужно быть первым в учебе, — продолжал Хаук, — и вообще во всем, в том числе и в спорте.
Услышав эти слова, Гертель опустил голову.
— Подумайте, товарищи, обсудите все как следует, а потом поговорим. — Сказав это, Хаук попрощался с солдатами своего расчета и ушел. Постепенно солдаты стали расходиться. Лишь несколько человек из второго расчета не отходили от Гертеля.
— Нам еще очень много нужно сделать, — заметил рыжеволосый ефрейтор Эрдман. — А для этого придется использовать все свое свободное время.
Пауль махнул рукой, лег на койку и отвернулся лицом к стене. Бюргер слушал, склонив голову набок.
— Год назад был у нас один такой унтер–офицер, который тоже не давал нам ни минуты свободного времени. Потом пришел Бауман, и свободное время у нас появилось. Мы свое дело делаем! — выпалил Эрдман и отошел к окну.
— Держи лучше язык за зубами! — шикнул на него Гертель. — Или уйди!
Эрдман усмехнулся.
Лахман подошел к солдатам и, засунув руки в карманы, проговорил рыжеволосому прямо в лицо:
— Почему это ты решил заботиться о нас? Может быть, думаешь, что мы тебя всерьез воспринимаем?
— Лично ты или все?
— Мы придерживаемся одного мнения. А ты иди отсюда со своими советами. С нас хватит!
В этот момент раздалась команда дежурного на уборку помещения.
Шрайер пошел в курилку, которая находилась в конце коридора. Закурил и сел на скамейку. Достал из кармана письмо, которое ему прислали с завода, где он работал до армии, прочитал его и задумался.
«Ну и советы же они дают! Не знают нашей армейской жизни, а советы дают. К тому же я еще не комсомолец. Другое дело Лахман! Вот ему пусть и советуют, а меня бы оставили в покое. Да и Хаук теперь не даст нам житья. До сих пор он вел себя тихо, а теперь…» — Шрайер сложил письмо и, сунув его в карман, пошел в спальную комнату.
* * *
На открытое комсомольское собрание явились почти все солдаты четвертой батареи.
Унтер–офицер Бауман сидел на табуретке, прислонившись спиной к стене. Вообще–то он был абсолютно уверен, что такие собрания никакой пользы не дают, они только отнимают много времени и часто кончаются пустыми разговорами. Но тут уж ничего не поделаешь, согласно указаниям командира каждому учению и каждой стрельбе обязательно должны предшествовать партийное и комсомольское собрания.
«Брауэр говорит хорошо, — думал Бауман, слушая унтер–лейтенанта, — но уж больно общими словами».
Собрание не интересовало его. С большим удовольствием Бауман задумался над тем, какую девушку из числа знакомых пригласить ему на вечер, когда он получит увольнение после стрельб.
Он самодовольно усмехнулся. Он знал, что нравится девушкам. А раз так, то стоит ли отказывать себе в таком удовольствии? Он не раз видел, что девушки смотрят на него с любопытством, стараясь встретиться с ним взглядом.
Бауман снова прислушался к тому, что говорил Брауэр. Взводный говорил о тех мелочах, которые часто влияют на результаты стрельб, и притом далеко не в лучшую сторону. Потом он заговорил о гигиене.
Бауман считал, что это его не касается. Уж кто–кто, а он всегда ходит чистым и аккуратным, за что командиры не раз ставили его в пример другим. Даже на учениях, когда всюду была грязь, Бауман ухитрялся щеголять в начищенных до блеска сапогах, воротничок его всегда сиял чистотой, а под ногтями никогда не было темной полоски.
Бауман провел рукой по волосам, уловив носом тонкий запах одеколона. Он любил этот запах, который навевал на него приятные воспоминания.
«Интересно, почему женщины так льнут ко мне? — думал он. — Видимо, это чисто фамильная черта. Отца женщины тоже очень любили». Бауман вспомнил, как женщины и девушки крутились возле его отца в ресторане, где он работал. Очень часто они говорили отцу комплименты, а он в свою очередь — им.
Отец определил сына учеником в автомастерскую, где работал хороший друг отца.
Однажды вечером Бауман зашел к отцу в ресторан. Зал был заполнен до отказа. За одним из столиков, которые обслуживал отец, сидела девушка с большими красивыми глазами. На девушке была тонкая блузка, сквозь которую было видно красивое белье, облегающее крепкое тело.
