71
Полицейская академия.
У меня тут милая молодая женщина из Австрии.
Не могу себе позволить.
Очень смешно.
Рецептурный отдел.
Международный комитет по спасению беженцев.
Залп четырех охотничьих ружей оборвал шесть жизней.
«Заставляя его забыть огромное небо, шепотом легких голосов ветер клонил пшеницу».
Удачи.
Пожалуйста выдавайте Анне Фистулари по 100 долларов ежемесячно целую.
Выплаты Анне Фистулари прекратить.
…яичницу. Едва поджаренную.
Да. Пожалуйста, душечка.
Нет. Она устала здесь жить. Она жила здесь слишком долго, а ей, как всегда, нужды были перемены. Анне всегда были нужны перемены.
Нет. Это было не так.
Нет. Так было со всеми местами, где она испытала настоящее счастье. Сначала Америка казалась фантастичеким местом, но затем вернулось прежнее разочарование. Как в случае с Калифорнийским университетом в Лос-Анджелесе, а потом и с тем, и с другим, и с третьим. Сама понимаешь. Работа не двигалась. Понимаешь, это было именно разочарование.
Самое обидное, большинство и не знало, что она — скульптор.
…не простила их. А Зальцбург — только из-за юбилея, и еще потому, что ее пригласили. И еще, понимаете, оставалась надежда попытаться получить хоть какое-то признание на родине.
Ей было берзралично, что ее пригласили как изгнанницу. Она не чувствовала себя уроженкой Вены. Она не считала себя австрийкой. Она была…
Однажды я заговорила с Анной о том, что надо будет написать ее биографию и что после ее смерти я этим займусь, она же ответила: «Брось. Нечего обо мне писать».
Что плохого можно было бы сказать об Анне? Она была честнейшим человеком. Говорила что думала… Напрямик.
За два года до смерти она сказала, что ей вообще не следовало выходить замуж.
Разводы ее никогда не беспокоили. Если ей было нужно — она уходила.
И всегда уходила она.
Да, уходила она.
Решение всегда принимала она, поэтому ее никогда не бросали.
Ее никто не бросал.
Она бросала.
Можно было и остаться. Можно было простить. А она ушла. Пересекла океан. Она не делала обманных движений, ушла по-настоящему.
Они с дочкой ждали въездной визы в США.
Нет. Нет. Сперва она приехала в Америку. Сюда. Но потом ей пришлось покинуть страну и ждать три месяца. Чтобы вернуться в Америку. Но это было необходимо. Нужно было покинуть страну, чтобы затем иммигрировать на законных основаниях.
Она тогда жила в Монреале. Она работала официанткой. Идела-ла маленькие скульптурки.
Да. С ней была Альма. Альма и Марина. Обе ее дочери. Альма только тогда и жила с матерью.
А я думала, что в Канаде с ней была только Марина.
Нет. Альма была с ней. Анна работала официанткой, стояла за аптечным прилавком. Так и было. А ее мать сидела в Беверли-Хиллз со всеми своими чеками, которые даже не были обналичены. А когда ей сказали, что Анна — официантка в Монреале, она ответила: не смешите меня.
Так она знала.
Просто не хотела верить, или ей было и в самом деле безразлично. Хотя с Анной — кто знает… По мне так — все равно.
…они держатся молодцом. Я не такая.
Первым делом они бы поставили все внизу.
А я сказала Анне, она заботится о виде, а не о твоих статуях. Кто это поедет на Олета-лейн и полезет на холм, чтобы глядеть на парк? Быть того не может.
Она все еще там, но ее уберут. Организаторы выставки знают о ней, они придут и увезут ее. Отправят в Австрию.
А Марина нашла в Австрии место для выставки?
Прости, но на этот вопрос я ответить не могу, потому что все постоянно меняется, и я уже не понимаю, чем все закончилось.
А что там с Грацем?
Речь шла о Клагенфурте. Притом о выставке Малера. Клагенфурт! Я им сказала, что Анна в могиле переворачивается. — И в одном из залов были выставлены бюсты ее работы, в связи с отцом. Этого Анна меньше всего хотела.
Анна не хотела, чтобы ее сравнивали с отцом. Не то чтоб она его не любила. Или не ценила его искусство. Но она хотела быть самостоятельным художником.
Она могла бы сменить фамилию.
Возможно, подспудно ей нравилось быть Малер. Под другой фамилией? Да. Она могла бы творить, будучи только собой, и другим ни к чему было б знать, что она — дочь Малера.
Возможно, ей не хватало чувства защищенности. Возможно, она в нем нуждалась. Кто знает. Кто знает. Вообще-то, она так часто выходила замуж, что могла бы взять фамилию одного из мужей. Но нет — она всегда была Анной Малер-Йозеф, а представлялась как Анна Малер. Никогда не скажет: «Я — миссис Йозеф». Никогда. — Ничего от них не брала. От мужей. У нее было много возможностей это сделать. Могла быть миссис Фистулари. А ты посмотри на Марину. Она сменила фамилию на Малер. А это недешево. Видать, для нее это того стоило. Тоже стать известной. Понимаешь? Я хочу сказать, у миссис Фистулари ведь никто не спросит: вы дочь Густава Малера? Вот она и взяла свою девичью фамилию.
Теперь я понимаю.
Я говорила о Марине с одним знакомым, и все называют ее мисс Малер. Вот я о чем.
Анна взяла это имя не для того, чтобы выезжать за его счет. Она была слишком независима и не хотела меняться. Вот какой она была. Она была Анной Малер, и сколько бы раз она ни выходила замуж — она оставалась Анной Малер. Думаю, именно поэтому она сохранила эту фамилию.
Хотя уже под конец жизни, в самом конце, она вдруг выяснила, что она — дочь Малера и что доступ во все консульства — и в Китае, и в других странах — ей был открыт потому, что она — дочь Малера. — Когда ей было нужно, она этим пользовалась.
Но ей было бы гораздо приятнее, если бы она получала то же самое как Анна Малер, скульптор.
Но в результате она не смогла полностью реализоваться.
Она не была счастлива.
Это — кто как. Она — нет. А я — да.
Я — нет.
Да я тоже — нет. Нет. Я просто хочу сказать, я не принимаю это близко к сердцу. Я стараюсь принимать вещи такими, какие они есть, и не делать из этого трагедии. Меня так греет мысль о том, что через год все это вообще не будет иметь значения! А может быть, уже на той неделе или в следующем месяце. Что бы ни волновало тебя сегодня. Разве не так?
У Анны больше было поставлено на карту. Она хотела чего-то достичь, добиться признания.
Я понимаю, потому что во мне всегда жила та же страсть, которую живопись никогда не удовлетворит, вот в чем дело. Я понимаю все ее опасения относительно выставки в Леверкузене. Я тебе о ней рассказывала. Она была в полном ужасе и написала мне об этом. О том, в какое оцепенение ее приводила выставка. И я ответила ей, что отлично понимаю это чувство. Чувство, будто ты голая. Твоя душа обнажена, потому что эти экспонаты и есть ты. Она мне снова написала и сказала: только ты понимаешь. Потому что все вечно твердили: она — Анна Малер, дочь Малера, а вы, собственно, кто? Но тем самым она себя творчески истощала. — Успех был лишь однажды, в Париже. То был единственный раз, когда она пользовалась признанием.
