– Фронтовики так просто не пропадают, – пасмурно заметил Моисей.
– Пропадают, – уверил его Корженецкий. – В наше время кто угодно может пропасть.
На короткий миг Моисей Сайкин вдруг перестал сознавать себя сорокалетним циником и прожженным делягой от науки. С ним что-то произошло. Как будто накатила теплая волна из давнего прошлого, из детства, оттуда, где остались правильные песни про войну и про героев, про тайгу и геологов, про старый двор и девчонку одну, для внутреннего, семейного употребления, для нешумных застолий с водкой и картошкой с грибами, где безвозвратно истлели прекрасные, умные книги в плохих обложках и на ломкой желтоватой бумаге, где в горах ненужного, дешевого мусора затерялись светлые мысли и высокие устремления… наверняка все дело заключалось в другом времени, в детском восторженном восприятии, не подверженном еще коррозии реального мира, всем этим «здравым смыслам», «деловым подходам», «жизненной позиции», прочему налипшему за годы и годы дерьму… и песни были не так уж совершенны, и книги, что таиться, попадались самые разные… но ведь было, было же что-то настоящее, и до сих пор еще теплилось где-то на самых задворках души, постаревшей прежде вмещавшего ее тела, и прорывалось иногда сквозь панцирь пофигизма в часы бессонницы, как болезненное, неуместное и нежеланное дежавю… Повинуясь безотчетному порыву, Сайкин накрыл своей ладонью морщинистую руку Капитана. Ему даже почудилось слабое ответное движение. А вдруг… чудеса же случаются… но нет, всего лишь почудилось.
* * *
Услыхав наименование лаборатории, которой руководил Моисей, доктор Корженецкий не поверил своим ушам и попросил повторить, а потом заржал в голос, чем навлек раздраженное внимание старичков-шахматистов, и принужден был зажать себе рот обеими руками.
Отсмеявшись в жменю, он повторил:
– Лаборатория НИИЧОСЭ… Это не шутка? И как расшифровывается:
– Научно-исследовательский институт частотной объективизации стохастических эффектов, – с удовольствием разъяснил Моисей.
– Что за хрень! – шепотом воскликнул Корж.
– А это хрень и есть, – радостно подтвердил Моисей.
– Но сам-то институт существует? – напирал Корженецкий.
– Не имеет места быть!
– Но как тогда… а зачем…
– Формально такое учреждение зарегистрировано, – сказал Моисей. – С юридическим адресом, со всеми делами… Некоммерческая организация, что-то вроде общества книголюбов. Ну, просто чтобы все отстали. Ведь что важно? Чтобы было название…
– А гранты?
– А гранты, Паша, нам дают не под название, а под исследование.
– И как, отстали от вас?
– Отношениями с властью в нашем сегменте реальной науки занимаюсь не я, а другие люди. Несравнимо более сведущие, ушлые и оборотистые. Я их даже не знаю, а они есть. Наши грантодатели специально им платят за то, чтобы такие, как я и мои лаборанты, не отвлекались на разные глупости, и подозреваю, что платят больше, чем мне.
– Понятно, – сказал Корж, хотя нисколько в том не был уверен. – Чем же вы все-таки там, у себя, заняты? Контактами с инопланетянами?
– Я же рассказывал про умбрик, – проговорил Сайкин укоризненно.
– Помню только, что ты без большого изящества уклонился от ответа.
– Потому что не та была ситуация. – Моисей замолчал, следя за перемещениями старушек вокруг подковообразного дивана, бессмысленными бесшумными, словно танцы призраков. – Так вот, умбрик. Вообрази себе матрицу… нет, чтоб нагляднее было, пчелиные соты. Очень мелкие, двадцать-тридцать микрометров в диаметре одна ячейка… не напрягайся, очень маленькая… и их ужасно, невообразимо много. Но только в двух измерениях, толщина – те же микрометры, и чтобы получить материал, который хотя бы можно ощутить руками, приходится собирать эту матрицу в тысячи слоев. И каждая такая ячейка заполнена неорганическим гелем с парадоксальными свойствами.
– Но уж это вам точно инопланетяне подбросили!
– Официальная версия гласит, что это результат военных исследований, поисков рациональной альтернативы графену. Поскольку я читал отчеты, то верю: обошлось без зеленых человечков. То есть, не исключаю, что создатели умбрика были вполне зелеными, но вернее всего от пьянства и недосыпа.
– И вы, стало быть…
– Мы, и не только мы, а еще много таких же карликовых контор вроде моей по всему миру, заняты тем, что ищут этому материалу применение. Такая система организации исследований называется «распределенное зондирование», и за нею будущее.
– Ничего себе… – протянул Корж и, вспомнив название сайкинской лаборатории, снова засмеялся.
– Вот тебе весело, – сказал Моисей, – а мы страдаем. И это еще не идет ни в какое сравнение с нравственными муками тех, кто в числе первых подержал в руках лоскут умбрика! Ясно, что создали нечто фантастическое. Ясно, что свойства поразительны и в прежние представления о материалах не укладываются. Ясно, что применение должно быть таким же небывалым, и, наверное, впереди маячит какая-то очередная революция. И еще ясно, что как-то нужно отбить первичные вложения в сам процесс изобретения, потому что технология производства умбрика вообще-то копеечная…
– Я так понимаю, – сказал Корженецкий, – что хотели сляпать очередной пулемет, а получили черный ящик.
– В самую точку. Обычно, как мы все прекрасно знаем, случается наоборот. Черный ящик – вернее, серый лоскут ничтожной толщины. Который чутко отзывается на внешние воздействия, но всегда выдает ответную реакцию по непонятным правилам.
– Тебе не позавидуешь, – заметил Корж.
– Отчего же? Очень даже позавидуешь. Я занимаюсь чистой наукой. Не на острие познания, но, впрочем, и не на задворках. Я не бедствую. К тому же это невыносимо интересно, Паша!
– Ты поосторожнее там, со своими исследованиями. Вдруг этому твоему умбрику что-то не понравится, и он рванет, как чертова Царь-бомба!
– Да ну, фигня…
– Или поработит твой разум, потом перекинется на невинных мухосран, и мы все превратимся в зомби.
– Тогда уж в эффекторы, – усмехнулся Сайкин. – Потому что у зомби разума нет, порабощать нечего. Этакая биологическая «Скайнет». На самом деле ты близок к истине. Умбрик охотно вступает во взаимодействие с биологическими структурами, образуя нечто вроде дополнительного контура информационного метаболизма. Хотя сам термин «информационный метаболизм» сильно скомпрометирован ложными дисциплинами вроде, мать ее, соционики, здесь он удивительно уместен. При всех своих темных свойствах умбрик остается всего лишь материалом, вроде бесконечного множества неупорядоченных наночипов.
– «Наночип» – тоже термин с гнильцой, – хмыкнул Корженецкий.
– Не без того… Иными словами, на разум он никак не посягает. Ты шляпу носишь? Уж никак не больше, чем твоя шляпа претендует на твой мозг.
– Я бейсболку ношу, – задумчиво ввернул Корж.
– Кстати, феномен биофизического отклика умбрика обнаружили именно мы, – похвалился Сайкин. – За что нам выписали солидный бонус, и мы почти неделю питались одной текилой и ролл-сетами из «Фудзи-Шмудзи».
– А потом?
– Перешли на суп с котом, – сказал Сайкин. – Зафиксировать феномен и утилизовать его – разные вещи. К примеру, мой лаборант Лавашов носит на запястье браслет из умбрика в надежде, что резко поумнеет или хотя бы научится проходить сквозь стены… он постоянно теряет ключи от квартиры. Пока безрезультатно.
– Не на том, видать, месте носит, – высказал предположение Корженецкий.
– На лбу он тоже пробовал. Или ты что подразумеваешь? Возможно, площадь контакта должна быть больше. Мы над этим предположением сейчас работаем. Изготовить майку из умбрика…
– Угу, – сказал Корж. – Помнишь сказку про Царевну-лягушку?
– На лягушиную кожу не очень-то похоже. А еще меньше на шагреневую – мы ее пользуем, а она не убывает, вот недавно еще цельный рулон или, как это в старину говаривали, штуку прислали. Стандартный цвет умбрика – серый. Но у нас завалялся где-то лоскут синего… А как правильно – лягушиная или лягушачья?
