Я слышала плеск волн, когда Мэтью греб по извилинам залива, ощущала жару и видела безоблачное небо. Мы заметили гнездо скопы в ветвях погибшего дерева, элегантно стоящую белую цаплю, но главным образом я ощущала покой, словно окутавший меня шалью, как будто вся моя жизнь была ожиданием этого момента.
Мы миновали троих рыбаков, удивших с маленьких лодок вроде нашей, и время от времени слышали в отдалении шум моторов, как жужжание навязчивых москитов. Мы приближались к реке, водный простор расширялся, но я все еще не желала вернуться обратно, все еще не была уверена в своем назначении.
Я собиралась сказать Мэтью, что хотела бы погрести, почувствовать, так ли это, как я думала, помнят ли это мои руки, когда что-то царапнувшее борт лодки заставило меня обернуться. Мимо нас пронесло течением искривленный сучковатый отросток давно умершего дерева. В нем запутался широкий женский шарф с белыми полосками на красном фоне. Я подумала о женщине, которой он принадлежал, как он попал в воду, и жалеет она о нем. Подумала я и о других потерянных в воде вещах, и как большинство из них уносит в море, где их уже никогда не увидеть.
Подняв взгляд, я увидела, что Мэтью наблюдает за мной, как будто читая мои мысли, как будто мы с ним ведем беседу и все это я сказала вслух.
– Джимми Скотт нашел в заливе портфель Адриенны.
На мгновение он перестал грести, воздух вокруг нас внезапно застыл.
– Он мне не сказал.
– Он не знал, что это ее вещь, потому что бумаги размыло водой. Но я увидела на замке ее инициалы.
Его выражение не изменилось.
– Где он его нашел?
Вдали зашумел мотор, но ни один из нас не оглянулся.
– Он рыбачил. Портфель, должно быть, застрял в камышах, а иначе он был бы уже где-то в Атлантике.
Шум мотора становился все громче, но взгляды наши сомкнулись в танце, где ни один из нас не знал наверняка, каково будет следующее движение партнера. Я ожидала, что он скажет мне, что ничего не знал о портфеле и как он оказался в заливе. Вода под нами колыхалась, я ждала, затаив дыхание.
– Да, – сказал он, слегка наклоняясь вперед. – Там он и должен был оказаться.
Я не была уверена, что я хотела сказать, потянувшись за веслом, желая только плыть обратно домой, как будто убегая от истины, которую я не могла вынести. Прежде чем мои пальцы коснулись дерева, мы оба поняли, что мотор шумит уже невдалеке и уже заглушает все вокруг… Маленькая белая лодка вылетела сзади из-за поворота и держала курс прямо на нас.
Я инстинктивно приподнялась, забыв все правила, которые внушил мне Мэтью, прежде чем позволить мне спуститься в лодку. Налегая на весла, Мэтью с трудом ухитрился двинуть нашу лодку в сторону и избежать столкновения, но мы оказались параллельно волне, вызванной другой лодкой.
– Ава! Не вставай…
Его слова заглушила огромная волна, ударившая в наш борт, и последнее, что я помню, падая в воду, была протянутая ко мне рука Мэтью.
Я ощутила соленый вкус воды, когда мир вокруг меня заглох, жидкий мир, который я смутно помнила с начала нашего путешествия. Секунды показались мне целой жизнью. Мы погрузились в момент покоя, когда я знала все и в то же время ничего, понимая, что вода может унести нас в любом направлении, как бы мы ни боролись с течением.
Чьи-то руки ухватились за мой спасательный жилет, но все, о чем я могла думать, был Джимми, говоривший что-то о цветах. Я смотрела на лица незнакомых людей в поисках Мэтью, сердитая и сбитая с толку, и все же с предельной ясностью видя все, что было позади меня, и все, что было впереди, и что я была в середине пути, стараясь понять, что мне вырастить в моем саду и что выполоть.
Меня подняли в белую лодку и осторожно положили на сиденье. В глазах у меня щипало. Я увидела склонившегося надо мной Мэтью и снова услышала его слова: «Они думают, что я ее убил». Я отвернулась. Мне подали полотенца и спросили, не нужен ли врач.
Я настояла, что со мной все в порядке, и позволила им помочь мне снова перебраться в джонку, коснувшись руки Мэтью, когда он помогал мне перебраться в лодку, и потом снова отпустив ее. Я опять почувствовала, как движется подо мной вода, когда лодка устремилась к дому, стараясь разобраться в том, что я видела и почему Мэтью не удивило, что портфель Адриенны оказался в заливе.
Памела
Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия
Февраль 1815
Холодный дождь покалывал мне кожу, ветер почти сбивал с ног. Я едва замечала, что продрогла до самых костей, не чувствуя внутри ничего – пустая ракушка на берегу, пока ветер не унес ее в океан.
Робби поправлялся с каждой дозой лекарства, которого оставалось уже всего ничего. И хоть Джеффри меня уверял, что чувствует себя лучше, я знала по его тусклому взгляду, что он от меня уходит, что его дух вселился в его тень. Он уже два дня не мог ничего есть, все больше слабея; жар и озноб прекратились, но я знала, что через несколько дней они возвратятся.
Я погоняла лошадь. Моя старая кляча, казалось, не замечала моих усилий. Руки у меня окоченели – изношенная кожа красных перчаток не спасала от непогоды. Я не отрываясь смотрела на дорогу. Дольше недели я не имела известий от Томаса. У него было много обязанностей, но мне не терпелось дождаться его приезда ко мне. Желание услышать цокот копыт его лошади как ножом врезалось в мою душу; разочарование, вызванное его отсутствием, я ощущала как ампутацию конечности.
Мое появление в лагере стало привычным зрелищем, но я никого не видела, так как большинство солдат скрывались от непогоды в палатках. Я низко опустила капюшон, почти закрыв им лицо, доверяя лошади самой найти дорогу. Я привязала лошадь у большого дома и поплелась по грязи к медицинской палатке, где на кольях было натянуто промасленное полотнище, закрывавшее вход от дождя. Я резко отдернула его, услышав знакомый голос.
– У меня есть деньги заплатить вам, Томас. Мой муж очень богатый человек.
Томас ответил что-то так тихо, что я не расслышала.
– Я же прошу о таком пустяке! Я знаю, вы можете помочь мне, если захотите.
Я услышала в голосе сестры знакомую мне враждебность. Сам звук ее голоса вызвал у меня желание сделать шаг назад. Непримиримая натура Джорджины наложила на меня свой отпечаток.
Голос Томаса стал громче:
– Дело не в деньгах, мэм. Просто мне не разрешается покидать Сент-Саймонс. Если я пойду на это, я рискую быть расстрелянным как дезертир. Уверяю вас, я делаю все, что могу, чтобы достать лекарства, которые я оставил на Камберленде.
Голос Джорджины более походил на шипение, чем на льстивый тон, к которому она прибегала, чтобы добиться своего.
– Не думайте, что я не пользуюсь влиянием. Ради вас я пойду на многое. Но могу и создать здесь для вас очень неприятную ситуацию. Надеюсь, когда мы увидимся в следующий раз, вы дадите мне более обнадеживающий ответ.
Пола палатки поднялась так внезапно, что я отпрянула, оказавшись лицом к лицу с собственной сестрой и Томасом Энлоу. У него был извиняющийся вид, она же выглядела только довольной.
– Надеюсь, ты не приехала просить у доктора помощи, сестра, ибо он не желает ничего сделать для нас!
Я положила руку ей на плечо.
– Ты приехала сюда ради Джеффри и Робби?
Она подняла брови, как будто обдумывая мой вопрос.
– Да, – проговорила она медленно. – Они так больны, и доктор Энлоу – наша единственная надежда. – Ее сотряс спазм, она прижала платок ко рту и отвернулась в приступе кашля.
Я нахмурилась:
– Ты больна?
Она кивнула, все еще прижимая платок ко рту и глядя на доктора.
– Ты знаешь, как холод и сырость действуют на мою грудь. Но вот потеплеет, и, я уверена, все как рукой снимет.
Она с улыбкой повернулась к доктору:
– Не забудьте, о чем я вам говорила!
– Это трудно забыть, мэм. – Он слегка поклонился, но я уловила сардоническую нотку в его вежливом тоне.
– Я должна идти. – Легкая улыбка тронула губы Джорджины. – Джеффри просил меня заезжать почаще. Надеюсь, ты не оставляешь его без внимания…
Защищаться или объясняться было бесполезно. Она всегда отличалась способностью искажать и извращать чужие слова так, чтобы они совпадали с ее намерениями. Она стала бы говорить, что победа на ее стороне, однако в действительности ее противник либо просто уступал, либо отказывался вступать в спор.
– Приезжай так часто, как ты захочешь, Джорджина, – сказала я. – Робби особенно любит твое общество, ты помогаешь ему забыть о болезни. Он все время спрашивает, когда ты привезешь ему еще гусеницу. Его последняя превратилась осенью в бабочку и улетела.
Глаза ее расширились, словно она хотела охватить взглядом не только меня, но и дождь, и окружающую грязь.
– Ведь так всегда бывает, верно? Они засыпают как гусеницы, а потом просыпаются как бабочки. Это замечательно, да? Скажи Робби, что я привезу ему первую же гусеницу, которую найду весной!
Она снова закашлялась, прижимая платок ко рту, и, помахав мне, вышла под дождь. Но тут же вернулась. Глаза у нее блестели, как будто она затаила какой-то секрет.
