— Спокойной ночи, пап. С преувеличенной осторожностью мальчик переступает через груды скомканной одежды, которые лежат тут и там, будто спящие животные, кажется, что оступись он — животные проснутся. Он идет в коридор, где за день беспрерывного хождения шоколадные хлопья плотно впечатались в ковер, и направляется к своей комнате. Краем глаза он видит страшную закрытую дверь родительской спальни и ключ, который с немым укором торчит из замка. Баннимладший сжимает губы и зажмуривается. Он принимает решение не открывать глаза до тех пор, пока не окажется в безопасности своей комнаты. Весь остаток пути до двери детской он движется по коридору как слепой, держась за стену. Он дотрагивается рукой до прикрепленного к двери скотчем плаката с изображением мультипликационного кролика, у которого выставлен вперед средний палец, и нащупывает пластмассовые буквы в верхней части плаката, из которых сложено “б-а-н-н-и-к-р-о-л-и-к”. Он толкает дверь, входит в комнату и только после этого открывает глаза.
Переодевшись в пижаму, Банни-младший откидывает край одеяла и ложится в постель, а потом дотягивается рукой до выключателя и гасит свет. Его убаюкивают приглушенные звуки аплодисментов, доносящиеся из гостиной, он рад, что папа рядом. Над головой у него медленно вращается мобиль из девяти планет солнечной системы, выкрашенный люминесцентной краской, — он приходит в движение всякий раз, когда мальчик ворочается в постели. Глядя на вращающиеся планеты, Банни-младший перебирает в уме все, что ему известно о каждой из них. Например, Сатурн изнутри похож на Юпитера — у него в середине такое же каменное ядро, а дальше — слой металлического водорода и слой водорода молекулярного. Еще в нем есть частички льда — Банни-младший узнал об этом из энциклопедии, которую ему подарила мама на день рожденья, когда ему исполнилось семь. У него возникает смутное желание, чтобы папа пришел и посидел с ним, пока он пытается уснуть. Ему кажется, что должно пройти две тысячи световых лет, прежде чем он сможет заснуть. Он засыпает.
А тем временем в гостиной Банни продолжает смотреть телевизор — без интереса, без внимания, без какой-либо вообще заметной глазу когнитивной реакции. Время от времени он задирает голову и опрокидывает в себя банку пива. И открывает новую. Он бессмысленно таращит глаза. Как на автомате, посасывает сигарету. С безразличием робота проделывает все это снова. По мере того как синий вечер в оконной раме превращается в темную ночь, мешочки в уголках его глаз, отвечающие за эмоции, начинают подергиваться, на лбу собираются складки и в руках появляется дрожь.
Затем, совершенно неожиданно, Банни вскакивает на ноги и, будто весь вечер готовился к этому, бросается к буфету (добытому Либби на блошином рынке в Льюисе) и открывает дверцу из матового стекла. Банни заглядывает внутрь и возвращается на диван с бутылкой односолодового виски и низким тяжелым стаканом. Наливает и залпом выпивает. Фыркает, сгибается пополам, трясет головой и повторяет то же самое еще раз. Потом короткими ударами указательного пальца выбивает номер на мобильном телефоне. Его соединяют, но не успевает раздаться мурлыкание гудков, как из трубки вырывается ужасный затяжной кашель, глубокий и мокрый — и Банни вынужден отставить трубку на расстояние вытянутой руки от уха.
— Папа? — говорит Банни спустя какое-то время. Кашель его всерьез встревожил, и первая половина слова неожиданно выходит у него какой-то слишком резкой — это еще не совсем заикание, но что-то очень на него похожее, будто слово вырвали у него изо рта, как гнилой зуб.
— Папа? — снова говорит он, прижимая телефон подбородком и зажигая очередную сигарету. Кашель прекращается, и Банни слышит, как яростно втягивается воздух сквозь зубной протез, который отцу велик, и звук этот больше, чем что-либо еще, напоминает корзину, полную рассерженных змей. А потом — клокочущий и полный раздражения вопрос:
— Чего?
— Папа, это я, — говорит Банни и тянется за бутылкой, чтобы налить себе еще, но рука от волнения дергается во все стороны.
— Кто? — орет отец.
— Папа, мне нужно тебе кое-что сказать.
— Кто ты, мать твою, такой? — снова орет старик, и Банни слышит, как щелкает его вставная челюсть. Голос отца кровожаден и безумен.
— Это я, — вся рука Банни дергается с такой силой, что можно подумать, будто он кому-то машет, или у него эпилепсия, или же он только что вымыл руки и обнаружил, что их нечем вытереть, ну или что-то еще вроде того. Он проглатывает виски, морщится, трясет головой, затягивается сигаретой и чувствует, что теперь дрожит уже все его тело.
— Что значит “я”, мать твою? — спрашивает старик, и из трубки снова раздается разрывающий легкие кашель.
— Пап-па? — повторяет Банни, слышит, что заикается, шепотом сплевывает ругательство и захлопывает щипцы телефона. Он пытается воткнуть в рот новую сигарету, но рука и голова дергаются так бешено, что справиться с сигаретой практически невозможно. Он зажигает ее, крепко удерживая одну руку другой, откидывается на спинку дивана, с яростью выпускает из себя дым и говорит:
— Твою мать! На мгновение перед ним возникает образ отца. Похожий на скелет в классе для студентов-медиков, он сидит в древнем кожаном кресле и засасывает туберкулезными легкими разбитые в порошок ребра — сидит с сигаретой в руках и продолжает что-то орать в телефон. Этот образ пугает Банни, он что есть сил зажмуривается, но ужасный череп отца продолжает плясать у него перед глазами. Перезвоню ему как-нибудь в другой раз, думает он. Некоторое время спустя, когда бутылки виски уже нет и больше вообще ничего не происходит, Банни, пошатываясь, плетется по коридору и прислоняется к двери спальни. Он набирает в легкие воздуха и открывает дверь — его лицо напряжено, и смотрит он немного в сторону, как дилетант, которому предстоит обезвредить серьезную бомбу.
Он собирался зайти в комнату так, будто ничего не случилось, но спотыкается, едва не падает, на неверных ногах добирается до кровати и обрушивается на разобранное брачное ложе. Он раздевается до трусов. Поворачивается и видит свернувшийся калачиком отпечаток тела жены, который простыни пока что решили не отпускать. Он думает о том, что, наверное, можно дотянуться и положить на это место руку. Он чувствует, что вполне способен с этим справиться, но ему по-прежнему не по себе: только что он зашел в ванну, и там его встретила коллекция “особого” белья жены от Энн Саммерс, трусики свисали с откидывающейся сушилки над ванной как свадебная кружевная гирлянда. Он не видел их уже много лет и догадался, что белье повесили здесь не просто так, а как некую подсказку, но он был слишком пьян, чтобы как следует в это вникнуть. Жена пыталась что-то ему сказать? Когда Банни протянул руку и дотронулся до белья пальцами, комната основательно покачнулась, стены превратились в мягкую резину, и в следующее мгновение он обнаружил, что лежит на спине между унитазом и ванной. Он позволил себе немного полежать там и отдохнуть. А потом снова посмотрел вверх, на нижнее белье пастельных тонов, которое раскачивалось и танцевало у него над головой, и сексуальные разрезы на трусиках были похожи на разинутые рты. Внезапно Банни чуть ли не физически ощутил присутствие своей жены здесь, в ванной комнате. Воздух казался очень холодным, и Банни почудилось, будто из пара, который поднимается от его губ, складываются знаки вопроса. Он поднялся и убрался из ванной к чертовой матери.
И вот он сидит в одних трусах на краю постели. Вытянув ящик из прикроватного столика Либби, он высыпает на кровать его содержимое — маленькие коричневые бутылочки с лекарствами и коробочки с таблетками. Банни отыскивает верный рогипнол — хорошенькие лиловые ромбики с прорезью посередине, — выталкивает из блистера одну, а потом — еще одну и проглатывает.
Он, как в замедленной съемке, опрокидывается назад и ложится. Закрывает глаза, хватается рукой за член и пытается представить себе вагину какой-нибудь знаменитости, но обнаруживает, что мозг не предлагает ничего другого, кроме образов сегодняшнего кошмара — побагровевшее лицо Либби, картинку полумертвой головы отца, орущие промежности жениных трусиков “с окошечком”. Он открывает глаза, и взгляд по собственной воле перемещается в сторону оконной решетки, и тогда комната превращается в жилище дервиша, и Банни, с одной стороны проявив недюжинное самообладание, а с другой — пребывая в состоянии алкогольного паралича, остается там, где был, и продолжает полет на чертовом ковре-самолете.
Это продолжается до тех пор, пока у него хватает сил, а потом он все же встает с постели и возвращается, мало что соображая, в гостиную.
Он спотыкается о кучи разбросанной повсюду одежды. Это что — чернила? Его одежду полили чернилами? Он тяжело опускается на диван, вертит в руках пульт и наконец стреляет из него в телевизор. Он находит “Канал для взрослых”, там идет передача с прямой телефонной секс-линией — и позволяет восточноевропейской девушке с именем Ивана, тугой мокрой щелкой и постельными манерами боксера или что-то вроде этого, помочь ему кончить — причем Банни кажется, что еще ни один мастурбирующий мужчина во всей истории человечества не чувствовал себя таким одиноким и заброшенным, как он сейчас.
