Она тактично избегает дальнейших объяснений, но ее взгляд падает на жилет с бомбой.
— Значит, — говорю я хрипло. По моему горлу будто прошлись теркой. — Ты заклеила…
— Каждую внешнюю дверь и окно, — она застенчиво улыбается. — На это ушло все утро. Пришлось доделывать в спешке, но я знала, что у меня есть как минимум пара часов.
— Что? Что ты… ты имеешь в виду, что… — Я затихаю.
Испытываемый ужас, должно быть, отразился на моем лице, потому что она скривилась.
— Извини, — говорит она. — Да, ты опубликовала время похорон, что было весьма критично для этой работы.
Мне не хватает воздуха. Я прислоняюсь спиной к двери и медленно съезжаю вниз, глядя на скелет женщины с бомбой с извиняющейся улыбкой.
— Ты оставила входную дверь открытой… — мой голос охрип, а горло горит от крика.
— Ну, ты должна была войти. Какой смысл быть тут без тебя.
— Что бы ты сделала, если бы я не добралась до дома первой? Если бы это был папа или Чарли?
Улыбка меняется с извиняющейся на горькую, но все еще остается на ее лице. Как будто она носит эту улыбку как щит: чем хуже новости, которые она должна сообщить, тем сильнее она цепляется за нее. Она неспешно лезет в куртку и достает оттуда маленький черный пистолет с коротким стволом. Я отскакиваю от двери.
— Только если бы они отказались оставить тебя, — говорит она, как будто это должно меня успокоить, а потом хмурится. — Вряд ли с этим были бы проблемы: твой отец рванул как ошпаренный. Мне кажется, это не самый достойный поступок по отношению к единственной дочери.
Во рту кислый металлический привкус, словно я прикусила щеку.
— Он защищал Чарли.
— О, несомненно.
Ее голос мягок, но резко контрастирует с выражением лица, и в какой-то момент у меня пролетает мысль: «Она злится — нет, она в бешенстве. В бешенстве от того, что он оставил меня».
Она рада, что ей не пришлось стрелять в него, или зла, что ей не выпало такого шанса? Живот все сильнее скручивает от страха перед хаосом, который я вижу в ней. Эта женщина — если пистолет, бомба и гребаные замороженные булочки были недостаточным тому подтверждением — совершенно безумна.
— Что ты хочешь? — шепчу я еле слышно.
Она не отвечает, просто склоняет голову и смотрит на меня сверху вниз.
— Дело в деньгах? — спрашиваю я. — Бери что хочешь.
Она окидывает взглядом коридор: потолок, старую деревянную раму зеркала, широкую лужайку за дверным окном.
— Весьма любезно с твоей стороны, но нет. Мне нужны не деньги.
Пронзительный вой доносится сквозь стекло, затем меняет тональность на более низкую. Я чувствую, как по спине пробегают мурашки: сирены.
Непринужденное движение, и теперь пистолет направлен на меня.
— Прежде всего, Эми, я хочу твой телефон.
Мой телефон?
Я наклоняюсь и медленно достаю его из сумки, оставленной у двери. Рука касается телефона, интуитивно я снимаю блокировку экрана, открываю приложение Heartstream и нажимаю «транслировать». Это занимает меньше секунды: движения настолько привычны, что я могу повторить их вслепую. Любая информация из внешнего мира может быть полезной, правда? Аппликаторы наклеены вдоль линии роста волос на затылке и почти сливаются с ними. Если повезет, она даже не заметит, что я все еще ношу их. На всякий случай я поднимаю подбородок, чтобы посмотреть ей в глаза и скрыть небольшую накладку на шее под высоким воротником, одновременно блокирую телефон, вытаскиваю его из сумки и передаю ей.
— Разблокируй, пожалуйста.
Я подчиняюсь. Она берет его, с прищуром смотрит на экран, затем на пистолет, затем обратно на телефон и отступает на несколько шагов.
— Подожди минуту, — приказывает она и принимается печатать одним пальцем, время от времени поглядывая на меня. Я вижу, как ее губы дергаются, когда она подбирает слова.
— Как тебе? — спрашивает она. — «Привет, Джереми, ты меня не знаешь. Но у меня твоя дочь. Пожалуйста, не волнуйся — мы обе в безопасности, и я не собираюсь причинять ей вред, но на мне бомба, и я подключила каждую внешнюю дверь и окно к детонатору, так что было бы здорово, если бы ты сообщил полиции, что штурмовать дом — плохая идея. С наилучшими пожеланиями».
Я беспомощно смотрю на нее:
— Что я должна оценить, твою грамматику?
— Судя по всему, он хороший парень. Я не хочу его беспокоить.
«Мне кажется, с бомбой за советом не ходят, а тебе?»
Вот что я думаю, но произнести вслух, глядя в дуло, я не могу, поэтому просто молчу.
Она пожимает плечами, нажимает «отправить», и я слышу сигнал исходящего сообщения. Сирены становятся все громче и громче. Я привыкла игнорировать нарастающий и стихающий вой, когда службы спешат кому-то на помощь. Но сейчас они припарковались снаружи и гремят оконными стеклами.
— Черт, — она прячет мой телефон себе в куртку, разворачивается и направляется обратно на кухню. — Чай будет слишком крепким.
В изумлении я смотрю на ее удаляющуюся спину. Она поворачивается и подзывает стволом пистолета.
— Идем, Эми, нам многое нужно обсудить.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Кэт
— Поверить не могу, что ты это сделал.
— Что?
— Маникюр.
Я навожу камеру телефона на ногти Райана, но фиолетовый лак уже снят.
— Я рассказала тебе теорию фиолетового не для того, чтобы ты насмехался над нами.
Он прислоняется спиной к бетонной колонне. Часы на экране его телефона показывают 02:43. Я представляю, как тысячи фанатов в тысячах спален по всему миру после того, как он опубликовал фото, просматривают изображения из гугл-карт, Yelp и LandRegistry, сопоставляя их с расписанием тура группы и подтвержденными наблюдениями, пытаются найти именно этот лестничный пролет на автостоянке позади супермаркета ASDA в Стретеме, где девятнадцатилетний полубог решил вдруг материализоваться. Я бы не удивилась. Серьезно, все, что нужно сделать МИ5, — взять на работу фанатов Everlasting и закупиться целым складом Red Bull, и тогда ни одному террористу не скрыться.
Поэтому мы с Райаном никогда не появляемся в одном и том же месте дважды.
— Это была всего лишь шутка! — протестует он.
— Кстати, а кто придумал сфотографировать татуировку, — он закатывает рукав, чтобы показать петлю бесконечности, — и сказать всем, что это замок?
Я заливаюсь краской.
— Это совсем другое. У меня была чрезвычайная ситуация.
— Неужели? И что же случилось?
— Эви рассердилась на меня.
— Серьезно? — прекрасный рот кривится от поддельного ужаса. — И ты не вызвала полицию? Или армию? Или папу римского? — он театрально смахивает челку с глаз кивком головы и продолжает голосом кинозвезды сороковых годов:
— Ты сумасшедшая, смелая, красивая дурочка, Канчук. Не смей больше так рисковать собой: разве ты не знаешь, что я люблю тебя?
В животе затрепетало. Разве ты не знаешь, что я люблю тебя? Он всегда так делает — говорит серьезные вещи шутливым голосом, или шутливые вещи серьезным голосом, или сексуальные вещи сексуальным голосом, заставая меня врасплох и заставляя краснеть. На самом деле за те три месяца, что я его знаю, он стал настоящим мастером манипулирования цветовой шкалы Кэтрин Канчук. Прямо сейчас, судя по моему горящему лицу, я прошла путь от ПроститеМойРумянец до ВнезапноВспыхнувшегоБагрянцемЧеловека.
— Ты не понимаешь. Эви может быть… настойчивой. И все же я не ожидала, что эта новость так разойдется.
— Значит, там было много твитов? — предполагает он. — Об амбарном замке?
Я избегаю его взгляда.
— Откуда ты знаешь, что мы так его называем?
— Я люблю наших фанатов, и одному Богу известно, как они невероятно креативны во многих отношениях, но точно не в названиях.
«Они, — отмечаю я, — не ты».
— Что там было? — настаивает он. — Твиты, посты, теории, видео и все такое?
Его улыбка полна азарта, он считает это увлекательным. Я чувствую укол вины за то, что отношусь к фанатам Рика как к животным в зоопарке, но не могу отказаться от этой улыбки, и, честно говоря, если бы они были здесь, никто из них не смог бы.
