В этих краях находились знаменитые на всю Россию известняки, из которых построены многие здания в Петербурге. В известняковой платформе под поселком — карстовые полости и таинственные пещеры. Ученым явилась блестящая мысль закачать туда газ и сделать их естественным и минимально оборудованным газохранилищем. Что и совершили.
Говорят, газ, который загнали под землю, обнаруживался потом чуть не Венгрии. Но я думаю, что это легенда. А вот что правда и чему я был свидетель.
Во время создания газохранилища по всему поселку несколько недель из колодцев вода хлестала через срубы. Но затем она ушла, и многие колодцы высохли. То есть очередная стройка века сместила водные горизонты, нарушила пласты, и поселок стал обилен ключами только по названию. Большая часть жителей, оставшихся без воды, пробурила скважины и стала качать воду с большой глубины, а прежде ее брали, едва наклоняясь к мелко вкопанному срубу. Другие вырыли и забетонировали колодцы глубиною в девять-двенадцать бетонных колодезных колец. Последними взялись решать проблему водоснабжения поселенцы дома с велосипедом.
Судя по тому, какое несметное число землекопов они призвали к труду и какое отчаянное количество водки выпили, колодцев они не копали никогда и, скорее всего, даже никогда не видели, как это делается. Поэтому, рьяно взявшись за лопаты, отрыли в первый день некую емкость, более всего напоминавшую воронку от авиабомбы. На следующий день часть мужчин, опохмелившись, спустилась в нее и собралась копать дальше, но пошел дождь, и землекопы, укрывшись в сарае, добили оставшийся алкоголь. Дождь затянулся на несколько дней, а когда кончился, то оказалось, что дно отрытой ямы покрыто водой, а стенки сильно оплыли, и теперь она напоминает уже не воронку от бомбы, а небольшой котлован под строительство чего-нибудь по плану ГОЭЛРО.
Несколько дней безропотные чувашки черпали ведрами из ямы воду и грязь, при этом некоторые срывались в нее, выскакивая наверх с визгом и матюгами. Своей бани у чувашей не было, и каждый вечер толпа пейзан из дома с велосипедом с тазами и мочалками странствовала по соседям. Но скоро терпение соседей лопнуло, дрова кончились, и в мытье им повсюдно отказали, тем более что строительству колодца конца не предвиделось.
Грязные и мокрые чуваши копались в огромном котловане, как первостроители московского метро. Но природа оказывалась сильнее их трудового энтузиазма, и яма росла не в глубину, а в ширину. Одновременно росла и оплывала, покрывая собою все живое на участке, гора глины. Сначала шла рыжая, а затем синяя, когда-то давшая начало виноградовской фарфоровой мануфактуре. Вскоре весь огород и чахлый сад были завалены землей, поднятой из котлована. Мой сын, которого привезли из города, долго смотрел на яму, уже напоминавшую кратер вулкана, и задумчиво изрек:
— Тута кабутто наипланетянины жили...
Сами чуваши уже сильно напоминали «наиплапетян» сине-коричневого цвета от глины, с воспаленными красными глазами от водки и трудового усердия.
Неизвестно, чем бы кончилась грандиозная стройка, если бы котлован, подступивший к самому дому с велосипедом, не разросся в сторону дороги, и если бы в него не поехал забор и часть деревянного тротуара.
Приехавший наконец председатель сельского сонета не решился покинуть открытый газик. И стоя в нем, матерился и орал так, словно поднимал дивизию в «последний и решительный»...
Через несколько часов приползли два бульдозера. А сильно пьяных чувашей, заготовивших на этот случай бутылки с керосином, по наущению соседа Славки утихомирил участковый. Один на двадцать восемь населенных пунктов, он прикатил на мотоцикле и произнес волшебную фразу: «А вот я вас, сволочей!»
Чуваши воспаленными глазами смотрели, как, деловито урча, бульдозеры уничтожали плод их трудового порыва. Они стояли плотной полуголой кучкой и сильно напоминали бы памятник партизанам из крымских катакомб «Непокоренные», если бы вся монументальная группа привычно не покачивалась.
На этом очередная эпопея закончилась. И жители четвертого поколения дома с велосипедом таскают воду из общественного колодца, вероятно, с генами от своих дедов и бабушек восприняв отвращение к строительству водозаборных сооружений.
Сосед Славка — непререкаемый авторитет для чувашей из дома с велосипедом. Неизвестно, что тут и I рало первую роль, то ли давнее родство, то ли профессия Славки — электромонтер (а они ничего в электричестве не понимали), то ли рост (он примерно ни две головы выше самого крупного чуваша), то ли его принадлежность к титульной нации или его неистребимое откровенное презрение к умственным и физическим способностям чувашей.
На мой неискушенный взгляд, алкаш и сукин сын Славка мизинца не стоил любого из чувашей. Они обладали такими чертами характера, которые любой народ готов приписать себе. Чуваши — добрые. Они всем скопом кидались помогать соседям в самых грязных и тяжелых работах, искренне радовались чужому счастью и слезно сокрушались чужому горю. Никогда, ни за что они не взяли бы за свою помощь деньги и, даже получив в знак благодарности поллитру, не волокли ее домой, а тут же раскупоривали, делясь с угощавшими. На них можно без опасения оставить детей и быть уверенным, что накормлены и умыты ваши ребятишки будут наравне с чувашатами; они никогда не взяли чужой нитки или тряпки с забора, их ребятишки сутками носились по деревне, отыскивая человека, обронившего, по их понятиям, ценную вещь, и никогда не присвоили бы ее себе. Что находили смешливые и стыдливые чуваши в тупом и дебиловатом хаме Славке, непонятно. Но они ничего не делали, не спросив у него совета.
Сволочь Славка же за советы всегда получал жидкую валюту, которую выпивал в гордом одиночестве.
И чуваши, сами не дураки выпить, восторженно задрав головы, смотрели, как ходит кадык на Славкиной шее, когда он высасывает, в один прием, поллитру «из горла». Глаза их сияли, как у детей в цирке, глядящих на канатоходца или фокусника.
Во дворе дома с велосипедом росла огромная старая береза. При ветре с нее сыпались сухие коряги, а все лето разнообразная дрянь, угнездившаяся в коре, пожирала все, что росло у чувашей на огороде. Трухлявая береза раскачивалась и грозила снести несколько телеграфных столбов при падении, но чуваши ее не трогали, потому что на березе было несколько вороньих гнезд и там были птенцы.
Наконец в октябре, после того как осыпались с дерев златые листья, они толпою подступили к Славке и, поднеся ему ритуальную поллитру, упросили подобно пращурам нашим: «правити и владети», и смысле взять руководство при спиливании березы.
Несколько умелых мужиков советовали чувашам залезть на дерево и потихоньку, начиная с вершины, ветку за веткой, спилить и спустить на землю. Вероятно, затем и обратились чуваши к Славке, поскольку у него имелись крюки для ног, называемые «кошки», на которых он лазал по деревянным столбам. По Славка изрек: «Херня!», и чуваши безропотно покорились.
— Аккурат между столбами и домом ляжет, — уверил он, выстраивая чувашей подобно бурлакам на Волге с картины Репина. При этом количество матюгов, которыми Славка наградил каждого из участников драмы, вряд ли уместилось бы у них за пазухами.
Наконец орда построилась. Древопилы затаились с двуручной пилой у корней, топорники изготовились, Славка отхлебнул из бутылки и махнул:
— Давай!
Жаркая работа закипела. Подбадриваемые матюгами Славки и его командами «правея, левея», чуваши что есть сил сгруппировались, рванули, и береза с грохотом и последствиями, с которыми летит из буфета сервиз с посудой, точно легла на дом с велосипедом.
Чуваши замерли с открытыми ртами и канатом в руках, глядя, как обнажились поломанные стропила, а с обломков крыши медленно, будто льдинки в апреле, сползают остатки шифера.
Я ждал, что волна неизбежного в таком случае народного гнева покарает скотину Славку, но он тончайший психолог.
— Ага! — сказал он торжествующе. — Что я вам, придурки, говорил! У нее же, у березы вашей гребаной, вся внутренность сгнивши! Поллитра входит.
И чуваши взволнованно затолпились у дуплястого пня березы. Так и не сбылась моя мечта увидеть, как народ учиняет возмездие.
Но сбылось реченное Господом: «Мне отмщение и аз воздам». И сподобился я зрелища удивительного, кое и описать трудно.
В отличие и в противовес чувашам скотина Славка чрезвычайно вороват. Он волок все, на что падал его мутный взгляд, не особенно задумываясь, чем бы спертое могло ему послужить.
— А вона что ...— сказал он мне как-то утром, показывая неизвестно откуда украденную круглую металлическую щетку, скорее всего часть вала, которым уборочные машины скребут снег и лед с асфальта. — Две штуки взял!
— А тебе на что?
