Интересно, когда его стало волновать, уйдет она или останется с ним?
Пьяные Харизма и Фу вломились в комнату, распевая песенки из английских водевилей. С собой приволокли хворого и слюнявого сенбернара, которого подобрали на улице. Жаркие, однако, были вечера в этом августе.
– О, дьявол, – сказал Профейн в телефонную трубку. – Наши шумные друзья вернулись.
Через открытую дверь был виден лежавший на кровати странствующий гонщик Мюррэй Стэйбл, храпевший и истекавший потом. Девушка, спавшая рядом, перевернулась на спину. Полусонно бормоча, вступила в диалог с храпом. На шоссе некто, сидя на капоте «линкольна» 56-го года выпуска, напевал сам себе:
О да,
Юной крови я жажду,
Буду пить и лакать, буду рот полоскать,
Нынче ночью, возможно, кровь младую найду…
Август. Сезон оборотней.
Рэйчел поцеловала телефонную трубку. И как можно целовать неодушевленный предмет?
Пес, шатаясь, направился в кухню и с грохотом устроился среди примерно двух сотен пустых пивных бутылок, оставленных Харизмой. Харизма продолжал петь.
– Нашел, – заорал из кухни Фу. – Есть миска, эй.
– Плесни пивка скотине, – велел Харизма, так и не избавившийся от говора кокни.
– Да он вроде здорово болен.
– Пиво для него – лучшее лекарство. Собачьи капли. – Харизма захохотал. Через секунду Фу присоединился к нему, истерически захлебываясь и булькая, как сто гейш разом.
– Жарко, – сказала Рэйчел.
– Скоро будет прохладно. Рэйчел… – Но момент был упущен. Его «Я хочу» и ее «Не ц? до* слились где-то на середине линии в легкий шум. Иступило молчание.
В комнате было темно: в окне, выходящем на Гудзон, мелькали молнии, сверкавшие над Нью-Джерси.
Вскоре Мюррэй Сэйбл перестал храпеть, девушка успокоилась, и внезапно на мгновение все стихло, только плескалось пиво для пса в миске и доносилось еле слышное шипение. Надувной матрац, на котором спал Профейн, где-то пропускал воздух. Раз в неделю Профейн подкачивал его велосипедным насосом, валявшимся в шкафу Уинсама.
– Ты что-то сказала? – спросил Профейн.
– Нет.
– Ладно. Что происходит с нами под землей? Интересно, мы вылезаем оттуда теми же самыми людьми?
– Под городом много интересного, – согласилась Рэйчел.
Аллигаторы, слабоумные монахи, всякая шелупонь в метро. Он вспомнил ту ночь, когда она вызвала его на автобусную станцию в Норфолке. Кто тогда направлял их действия? Она в самом деле хотела вернуть его или, может, это тролли решили поразвлечься таким образом?
– Мне надо поспать. У меня вторая смена. Разбудишь меня в полночь?
– Разумеется.
– Имей в виду, электрический будильник я сломал.
– Шлемиль. Вещи тебя терпеть не могут.
– Они объявили мне войну, – сказал Профейн. Войны начинаются в августе. Эта традиция сложилась в двадцатом веке в зоне умеренного климата. Август – это не всегда только месяц, войны – не всегда широкомасштабные.
Повесить трубку – в этом есть что-то зловещее; словно тайную интригу сплести. Профейн плюхнулся на свой матрац. На кухне сенбернар принялся лакать пиво.
– Эй, а его не стошнит?
Стошнило. Громко и безобразно. Из дальней комнаты пришел недовольный Уинсам.
– Я сломал твой будильник, – сообщил Профейн, уткнувшись лицом в матрац.
– Что-что? – удивился Уинсам. Девушка рядом с Мюррэем Сэйблом сонно забормотала на языке, неизвестном бодрствующему миру. – Где вы были, ребята? – Уинсам стремительно направился к своей электрокофеварке, в последний момент укоротил шаг, вспрыгнул на нее и уселся верхом, вертя ручки пальцами ног. Ему открывался прямой вид в кухню. – О-хо-хо, – простонал Уинсам, словно получил внезапный удар. – Да, мой дом – ваш дом. И где же это вы были?
Харизма повесил голову и зашаркал ножкой в луже зеленоватой блевотины. Сенбернар дрых среди пустых бутылок.
– Где же еще? – буркнул Харизма.
– Малость порезвились, – признался Фу. Мокрый и кошмарный пес заскулил во сне.
В августе 56-го года такие развлечения были любимым времяпрепровождением Всей Шальной Братвы – как в помещениях, так и на улице. Чаще всего забавы принимали форму шатаний в стиле йо-йо. Сомнительно, чтобы это было инспирировано перемещениями Профейна по Восточному побережью, но тем не менее Братва предпринимала нечто подобное в масштабах города. Правило: надо быть в стельку пьяным. Кое-кто из живописной толпы завсегдатаев «Ржавой ложки» ставил просто-таки фантастические йо-йошные рекорды, которые впоследствии признавались недействительными, ибо выяснялось, что рекордсмены были трезвы, как стеклышко. «Пьянь палубная», презрительно отзывался о них Хряк. Правило: на каждом проезде в один конец надо хотя бы раз проснуться. Иначе будет считаться, что время потеряно даром и что его с тем же успехом можно было провести в метро на скамеечке. Правило: ветка метро должна и выходить на поверхность, и уходить под землю, поскольку это соответствует перемещениям йо-йо. На раннем этапе увлечения стилем йо-йо некоторые фальшивые «чемпионы» беззастенчиво набирали очки, катаясь по 42-й улице, что нынче рассматривалось в кругах истинных любителей как своего рода скандальное поведение.
Королем среди них был Слэб. Год назад, расставшись с Эстер в ночь после достопамятной вечеринки у Рауля и Мелвина, Слэб провел весь уик-энд в вестсайдском экспрессе, намотав шестьдесят девять полных кругов. Наконец, в очередной раз двигаясь к центру, он выпал едва живой от голода возле Фултон-стрит и сожрал дюжину датских сыров, после чего заблевал всю улицу, и его загребли за бродяжничество вкупе с нарушением общественного спокойствия.
Стенсил считал все это ерундой.
– Попробуй проделать такое в час пик, – подкачивал Слэб. – В этом городе девять миллионов йо-йо.
В один прекрасный день после пяти Стенсил принял вызов и выбрался из метро, сломав спицу зонтика и поклявшись больше никогда так не ездить. Вертикально стоящие трупы, пустые безжизненные глаза, стиснутые в кучу задницы, чресла, бедра. Никаких звуков, кроме рокота подземки и эха в туннелях. Общая жестокость (при попытках выйти): некоторые начинали готовиться за две остановки, но не могли пробиться и оставались внутри. И все это молча. Ну чем не Пляска Смерти в современном варианте?
Травма: вспомнив об испытанном в метро шоке, Стенсил отправился к Рэйчел, но обнаружил, что она ушла обедать с Профейном (с Профейном?), зато Паола, встречи с которой он пытался избежать, перехватила его, зажав между камином и репродукцией улицы с картины Кирико.
– Тебе следует это прочесть, – и протянула ему небольшую пачку отпечатанных на машинке листов.
Исповедь, гласило заглавие. Исповедь Фаусто Мейстраля.
– Я должна вернуться, – сказала Паола.
– Стенсилу нечего делать на Мальте. – Словно она просила его поехать.
– Прочти, – велела она, – И все поймешь.
– Его отец умер в Валлетте.
– И это все?
Что все? Неужели она и впрямь намерена поехать? О Господи. А он?
Раздался спасительный звонок телефона. Звонил Слэб, приглашал в уик-энд на вечеринку.
– Конечно, – сказала Паола. Конечно, повторил про себя Стенсил.
Глава одиннадцатая
Исповедь Фаусто Мейстраля
Как это ни печально, но для того, чтобы превратить любую комнату в исповедальню, достаточно стола и некоторого запаса письменных принадлежностей. Место само по себе не имеет никакого отношения к нашим деяниям или душевным переживаниям. Есть только комната, прямоугольник пространства, и сама по себе она не имеет ровным счетом никакого значения. Комната просто существует. Мы лишь случайно занимаем ее и обнаруживаем в ней метафору памяти.
Начну с описания моей комнаты. Ее размеры составляют 17 на 11, 5 на 7 футов. Оштукатуренные стены выкрашены той же серой краской, что и палубы корветов флота ее величества во время войны. Комната ориентирована таким образом, что ее диагонали располагаются по линиям ССВ/ЮЮЗ и СЗ/ЮВ. Поэтому из окна и с балкона, расположенных на северо-северо-западной (короткой) стороне, виден город Валлетта.
Вход в комнату с западо-юго-запада через дверь посередине длинной стены. Стоя в двери и поворачивая голову по часовой стрелке, вы увидите маленькую дровяную печку, стоящую в северо-северо-восточном углу, рядом с ней коробки, бочонки и мешки с провизией; далее матрас, лежащий вдоль длинной восточно-северо-восточной стены; в юго-восточном углу стоит мусорное ведро, а в юго-юго-западном – умывальник; окно, выходящее на судоремонтные доки; дверь, в которую вы вошли; и наконец, в северо-западном углу небольшой письменный стол и стул. Стул стоит напротив западо-юго-западной стены, поэтому, чтобы посмотреть прямо на город, надо повернуть голову на 135° назад. Стены ничем не украшены, ковра на полу нет. На потолке, прямо над печкой, темно-серое пятно.
