— Я уже сказала вам, что слушаю вас.
— Дело в том, что я… Мне надо рассказать вам сюжет одного фильма, который я на днях видел в кино! — неожиданно, но решительно выпалил Табурин.
Софья Андреевна действительно удивилась. Фильм? Но сразу поняла, что за этим фильмом что-то кроется, а поэтому не запротестовала и, собрав силы, стараясь казаться почти незаинтересованной, нехотя сказала:
— Я очень давно не была в кино… О каком фильме вы говорите?
— Очень интересный… Детективный! Ну, конечно, любовь, убийство и все прочее такое… Я постараюсь рассказать как можно короче и только самое главное!
— Да, пожалуйста, покороче… И только главное!
— Видите ли… В одном городе, здесь в Америке, жила семья: муж, жена и мать жены. Муж был очень хороший человек, но больной: полупарализован. И были у них знакомые… Не помню их по фамилиям, да фамилии и не важны: некий «он» и некая «она». Не супруги и не любовники, но люди близкие друг к другу. А что именно их сближало, про то мы говорить не будем!
— А вы уверены в том, что я хочу слушать про этот ваш фильм? — сразу не выдержала и резко спросила Софья Андреевна, выпрямившись и глядя вызывающе.
— Уверен! — ничуть не смутился и не отвел глаз Табурин. — Я уверен даже в том, что если я сейчас замолчу, то вы сами потребуете, чтобы я продолжал.
Он сказал это очень твердо. Софья Андреевна посмотрела на него и увидела в его глазах такую же твердость, какую слышала в голосе. И сердце у нее забилось.
— Говорите! — коротко сказала она: не то согласилась, не то приказала.
Табурин поправился в кресле.
— Ну-с, тут начинается кусочек романа. На сцене появляется молодой человек. Вы понимаете, что случилось? Жена — молодая женщина, он — очень милый человек, а муж — развалина… Подробности ясны, не правда ли?
— Вполне ясны! — еще держа себя в руках, спокойно ответила Софья Андреевна. — Но при чем тут этот непонятный «он» и эта «она», имен которых вы не помните?
— Очень при чем! Дело в том, что этим двум понадобилось убить мужа.
Он сказал это, не сводя глаз с Софьи Андреевны, и она знала, что он не сводит с нее глаз, хотя и не смотрела на него. Был момент, когда она еле удержалась, чтобы не посмотреть, но не посмела, оробев противной робостью. И почувствовала, как начала биться какая-то жилка в виске и как откровенно начало прерываться дыхание.
— Понадобилось? Почему? — сумела она кое-как взять себя в руки, но голос все же дрогнул, и Табурин заметил, что он дрогнул.
— Почему? — небрежно уклонился он. — Об этом надо говорить отдельно и долго, а я ведь обещал рассказать покороче. Поэтому ограничусь только фактом: понадобилось.
— И… И что же? — еще владея собой, спросила Софья Андреевна.
Табурин быстро глянул на нее: ни растерянности, ни смятения. «Может быть, выдержит и не сдастся?» — подумал он. И стал говорить тверже и увереннее.
— По причинам, о которых я сейчас говорить тоже не стану, — непоколебимо продолжал он, — за выполнение плана взялся не «он», а «она». Они оба были достаточно сильны, но она, кажется, была дальновиднее и изворотливее. Впрочем, я, может быть, ошибаюсь. «Он» же даже куда-то уехал, чтоб создать себе алиби! — искоса посмотрел на Софью Андреевну.
— И что же было дальше? — и справляясь, и не справляясь с собой, спросила она.
— Дальше?
Табурин опять поправился в кресле, выпрямился и стал говорить коротко, обрубая фразы и таким тоном, как будто приказывал: «Слушай внимательно! Не пророни ни слова!»
— Дальше было так… «Она» все обдумала и, надо отдать справедливость, обдумала очень тщательно: каждую мелочь, каждую возможность. Перед «нею», как вы понимаете, стояла двойная задача: во-первых, надо подготовить все так, чтобы можно было совершить убийство… Во-вторых, чтобы на нее самое не падала даже тень подозрения. Что же делает эта «она»? Устраивает так, что подозрение упало вот на этого молодого человека. Понимаете? Это был очень правильный расчет! Причина убийства стала очевидной: любовник убивает мужа, чтобы избавиться от него. Общедоступно и просто! Как «она» достигает этого? А вот как… За несколько дней до убийства «она» под каким-то предлогом приходит к этому молодому человеку. Потом устраивает так, что он минут на пять уходит из комнаты, а она тем временем успевает отрезать пуговицу от его костюма. Вероятно, в это время ей попадает на глаза его головная щетка или гребень с приставшими волосами. Эти волосы «она» уносит с собой. А потом подкладывает на кровать убитого. Вы меня слушаете? Следите?
Софья Андреевна хотела ответить хотя бы кое-как, хотя бы одним словом, но побоялась, что голос выдаст ее. И она только кивнула головой: «Продолжайте!»
— В доме, как я сказал, было трое: муж, жена и мать жены. Конечно, жену надо было удалить, она очень мешала. И «она» удалила ее просто и остроумно: слетала в соседний город, где жила сестра жены, и по телефону вызвала ее к сестре, с которой якобы произошел несчастный случай. Смело и находчиво, не правда ли?
Софья Андреевна опять не ответила, и Табурин отметил это. «Слабеет? Поддается?» — быстро спросил он себя.
— Жена, конечно, в тот же вечер вылетела к сестре. В доме осталось двое: больной и его теща. Что делать с тещей? «Она» на правах доброй знакомой провела с нею час и успела сделать два важных дела: во-первых, подсыпала в чай снотворных таблеток и, во-вторых, предусмотрительно отперла у окна запертую задвижку. Ведь ей было нужно ночью открыть окно, чтобы влезть в дом! О, «она» была очень дальновидна! После того, в ту же ночь…
— Не надо об этом!.. — собрав последние силы, остановила его Софья Андреевна, но остановила слабо, как будто попросила.
— Да, конечно! — согласился Табурин. — Вероятно, вам теперь все ясно.
И замолчал. Замолчала и Софья Андреевна. Сначала она сидела отвернувшись и глядя в сторону. А потом она повернулась и посмотрела. В ее взгляде был вопрос и надежда, а вместе с ними — боль и страх.
— А чем потом… могли доказать… что это убила «она», а не… не молодой человек? — спросила она.
Но это было последнее напряжение сил. Задав этот вопрос и сказав эти слова, она обессилела: опустилась всем телом, глаза полузакрылись.
— Доказать? — переспросил Табурин. — Видите ли… Когда «она» однажды подошла к зеркалу и посмотрела на себя, то сама поняла: никаких фактов и доказательств не надо. Она сама выдает себя!
— Что вы… Что это значит?
— Случилось то, что случается чаще, чем предполагают убийцы: у «нее» не хватило сил. Вы понимаете? Для того, чтобы убить, сил хватило, но чтобы жить с убийством в душе… Нет, на это сил не хватило! Да и не могло хватить! Ведь даже Каин смутился духом, даже Каин! А кто из нас может быть Каином? Не смогла и «она».
— Не смогла? — глухо переспросила Софья Андреевна, постепенно и бессмысленно смотря перед собою. — Не смогла?
— В ночь убийства светила луна! — беспощадно продолжал Табурин. — И «она» не могла видеть луну: луна напоминала о страшных минутах. Когда «она» душила, жертва хрипела, и «она» потом в ужасе везде слышала хрипы. Как легко представить себе каждую минуту ее жизни после убийства! Все напоминало ей о той ночи, все преследовало и гналось за нею! Вероятно, она дошла даже до того, что начала страстно ждать конца, но боялась его и сама уходила от него. И конца не было. Проходили дни, но конца не было.
Табурин говорил строго и непреклонно, не сводя глаз с Софьи Андреевны: каждое его слово было для нее, каждое слово говорило ей прямо в лицо. И он видел, как тяжело дышит она, как судорожно подергивается ее рот, какое бессилие на ее лице. Она не смотрела на Табурина, но чувствовала: он здесь. И то, что он здесь, было неизбежно.
В воспаленном воображении он казался ей не тем, кем был, не просто человеком, который сидит в комнате и говорит, а каким-то существом, чуть ли не надчеловеческим. Он был возмездием, но это возмездие было не карой, а справедливостью, потому что в таком возмездии — справедливость. И она вся опустилась, ослабевшая и подавленная, бессильная даже для спасения. Табурин был неотвратимостью, и она знала: это — неотвратимость. Это — конец.
Все то, что мучило ее последние 4 недели, все, что кричало в ней страшным голосом, от чего она пряталась и убегала, конца не имело. Оно не уходило и ни к чему не приводило. Последнего шага не было, а поэтому все время было такое чувство, как будто «это еще не все», как будто «должно быть еще что-то». Надежды в ней не было, но в ней было ожидание. И поэтому провал, к которому она пришла, не казался ей провалом, а казался дорогой, по которой еще можно идти куда-то дальше. А если еще можно идти куда-то, то можно прийти к чему-то. Но «нет» Юлии Сергеевны все оборвало для нее: ждать нечего и идти некуда. Оно привело к концу, хотя само оно концом не было. А сейчас, когда пришел Табурин, конец во весь рост встал перед нею и посмотрел ей в глаза. Табурин был концом. И от этого даже мысли о сопротивлении не было в ней, а было только сознание неизбежности. Защищаться она не сможет. Может быть, даже не хочет? И она неосознанно чувствовала, что она даже рада концу. Ведь конец, это — конец.
