Дмитрий Крылов. Русские страхи. Испуганное сознание и его формы. — “АПН”, 2010, 20 января <http://www.apn.ru>.
“Чтобы понять, как делается культурный выбор и к каким последствиям приводит, нелишне разобраться в том, откуда вообще берется страх в русской культуре, каковы его свойства и особенности. Моя любимая тема — сравнительная этнопсихология. <...> Хотя страх смерти или физической боли универсален, само то, как он возникает и переживается, различается в гигантской степени от культуры к культуре”.
“Личная свобода — это дар родителей ребенку делать ошибки. Она обусловлена культурой, которая придает свободе ценность. Что касается обучения на своем опыте: русский вариант заточен под кондовую трансляцию опыта родителей и некритическое восприятие его ребенком. В реальности, конечно, дети рано или поздно начинают пробовать опыт родителей на прочность. В русской культуре он в такие моменты часто полностью рассыпается, потому что ребенок, как правило, вообще не умеет критически мыслить. И если он находит хоть одну ошибку в установках родителей, то отвергает вообще все. А уж одну ошибку можно найти где угодно”.
Константин Крылов. Коробка Пандоры: два президента и два сержанта. Буш, Обама, Салли, Глухов. — “АПН”, 2010, 4 января <http://www.apn.ru>.
“<...> написать книжку или снять киношку против своих и за чужих ВСЕРЬЕЗ могут только в Эрефии, которая на этом-то и стоит. А нормальная здоровая национальная культура — американская же культура здорова как стадо быков-двухлеток — такой мерзости не породит ни за что. То есть породить-то она может все что угодно, но это ни читать, ни смотреть не будут. <...> Внутри здоровой культуры поддерживается табу на демонстрацию и обсуждение внутренних конфликтов. Сор из избы выносить нельзя. Поскольку же и в грязюке жить тоже не хочется, нужно выносить его (в том числе — выносить на обсуждение ) каким-нибудь хитрым образом. Один из таких способов — художественное изображение внутреннего конфликта как внешнего . То есть борьбу двух партий представлять как войну с захватчиками, интеллектуальный конфликт — как естественное непонимание между разными культурами, а соперничество двух укладов — как столкновение разных планет. Тут есть тонкость. Правильным ходом является изображение представителей „своей” партии как маркированных „чужих”. Якобы чужих, напоминаю — поскольку речь идет о сугубо внутреннем конфликте. Почему себя любимого нужно изображать в виде чужака? Да потому, что себя полезно отождествлять с новым, а не со старым. Ведь новое приносит то, чего не хватает старому. А символическое изображение „нового” — это „чужое”. „Я из будущего, и у меня есть то, чего вам так недостает” = „я извне, и у меня есть то, чего у вас нет””.
Юрий Кублановский. В предчувствии возрождения родного города. Беседу вела Ольга Гржибовская. — “Рыбинские известия”, Рыбинск, 2010, 3 февраля <http://ri.ryb.ru>.
“— Кого из современных литераторов вы могли бы назвать последователями традиций великой русской литературы с ее гуманизмом и гражданским пафосом?
— Среди новейших поэтов таких почти не встречал, к сожалению. Огромный маховик работает на развращение „традиционного” сознания. А вот среди своих сверстников — я отношу себя к семидесятникам — и поколения, следующего за моим, еще есть люди, воспринимающие поэзию, литературу как служение культуре, обществу и гуманистическим традициям. В Петербурге это Александр Кушнер, Елена Шварц, Сергей Стратановский. В Москве целый ряд поэтов, начиная с Инны Лиснянской. В провинции живут очень хорошие поэты, но все это авторы, которым далеко за сорок.
— То и дело в СМИ звучат разговоры о том, что именно провинции предстоит в будущем возродить русскую культуру. Что вы думаете по этому поводу?
— В провинции нет столичного разврата в полной мере. Но я много лет заведовал отделом поэзии в журнале „Новый мир”, и ко мне со всей России стекалось множество текстов. Какое-то яркое свежее явление в отечественной поэзии, на которое бы мог указать как на обнадеживающее, к сожалению, назвать не могу. Посмотрим, что дальше будет. Я себе Россию XXI века без поэзии не представляю. Это будет уже не Россия, а бизнес-сообщество по ограблению отечественных недр.
— Вглядываясь в день завтрашний, находите ли вы поводы для оптимизма?
— Я смотрю в будущее с умеренным оптимизмом. Поскольку мое сознание христианское, я не могу быть мрачным пессимистом”.
Валентин Курбатов. Блаженство и отрава. — “День и ночь”, Красноярск, 2009, № 5-6 <http://magazines.russ.ru/din>.
“И я, наткнувшись на „Темные аллеи” в поисках другой книги, неожиданно подумал, что перечитать их сейчас, очевидно, то же, что перечитать свои юные дневники, пылающие ужасом любви и ночной откровенности, когда ты все уже пережил, окружился внуками и вооружился рассудительным знанием о началах и концах человека и мира. А потом любопытство пересилило: что же это было? Дай, думаю, загляну. Может, подряд-то и читать не надо. Разогну на первых случайных страницах, как при гадании, и сразу все вспомню. А разогнул на „Дурочке”, „Смарагде”, „Антигоне” и „Музе” и отшатнулся. Померещилось ледяное упражнение воображения. Померещилось: вот я вам покажу этих молодых животных, у которых весь мир тут — в жаркой, бесстыдной, не сознающей себя страсти. И потом это чувство уже не оставляло при перечитывании „Дубков”, „Мадрида”, „Кумы”, даже (как жалко!) некогда пленявшей и зажигавшей сердце „Руси”. Будто умный, холодный Иван Алексеевич с кем-то считается, хочет от кого-то отстоять молодое животное в человеке. Или бросает вызов пуританскому времени, отстаивая самую живую и горячую часть жизни, где человек отодвигает ум для побеждающей природы. И радуется своей победительной силе, останавливаясь только перед самим любовным актом, в котором для него всегда чудилось „что-то таинственное и жуткое””.
Мария Мартысевич. Стихи. Переводы с белорусского Бориса Херсонского. — “Рец”, № 60 (декабрь 2009) <http://polutona.ru/rets/rets60.pdf>.
............................................
Вот и ты, ты хорош и крут чрезвычайно ты,
времени взятку даешь и жжошш за собой мосты,
только, будь ты знаток, футболист, реконструктор, геймер,
два на метр и два в глубину — это твой масштаб.
Первый тремор — ну вот, и тебя вызывают в штаб
генералы Базедов, Паркинсон и маршал Альцгеймер.
(“Мобилизация”)
Александр Мелихов. Преодоление страха. Главная драма современной культуры заключается не в засилье жестокости и разврата, а в засилье пошлости. — “Литературная газета”, 2010, № 4, 3 — 9 февраля <http://www.lgz.ru>.
“В чистом виде обаяние зла проявляется только в искусстве, и прежде всего в литературе. Ведь там мы никого не боимся и ничего не зарабатываем. А влюбляемся
в жестоких манипуляторов вроде Сильвера или Печорина совершенно бескорыстно. Так вот я полагаю, что симпатия к злодеям выражает не любовь к злу, а любовь к силе. Ибо у нас у всех есть общие враги, неизмеримо более страшные, чем все социальные конкуренты. Это враги экзистенциальные — болезни, старость, смерть, и каждый, кто ослабляет наше чувство бессилия перед этими чудовищами, ощущается соратником. В мире искусства, где материально нам не за что бороться, любой персонаж, демонстрирующий силу и несгибаемость, укрепляет в нас веру в человеческое могущество и тем ослабляет экзистенциальный ужас. Поэтому в искусстве мы предпочитаем видеть человека лучше безнравственным, но сильным, чем нравственным, но слабым. Хотя в реальности предпочли бы наоборот. В искусстве сила важнее, чем мораль. Потому что оно борется не столько с социальными, сколько с экзистенциальными врагами.
И оттого в искусстве нам симпатичен всякий, кто не страшится нашего главного врага — смерти. Даже если это браток”.
Мир в нулевые: культура эпохи стабилизации. Беседу вела Елена Фанайлова. — “ SvobodaNews.ru ”, 2010, 1 января <http://www.svobodanews.ru>.
Говорит Юлия Идлис: “Летом, когда умер Майкл Джексон, наш журнал [„Русский репортер”] писал о его жизненной стратегии. Она заключалась в преодолении человека и человеческих возможностей: преодоление пола, расы, социального статуса. В его случае это закончилось смертью в 50 лет, то есть окончательным преодолением жизни. „Аватар” — это фильм и о преодолении технологических возможностей кино, и „джексоновское” кино о преодолении тела, человеческой мимики. То, как режиссер Джеймс Кэмерон обсуждает свою работу, напомнило мне философию Майкла Джексона.
