— Обычно я не критикую клиентов, но, по-моему, ты наивен, — сказала Бернис.
— Да я и сам сейчас понимаю, что был настолько очарован Западом в первые дни после выезда из СССР, что если бы попал на публичную казнь на венской площади, то и там почувствовал бы запах кофе и шоколада и писал бы домой письма — «как было красиво!».
* * *
На каникулы я поехал в Нью-Йорк. От Буффало до Нью-Йорка около семи часов езды — как раз достаточно, чтобы прийти в себя. Первый стосорокамильный отрезок пути Буффало-Сиракузы. К Сиракузам учеба отходит на второй план. Второй участок Сиракузы-Скрэнтон, это еще сто двадцать миль, — американские отношения тускнеют, теряют значение, и душа начинает готовиться к встрече со старыми друзьями. И, наконец, финишный отрезок — Скрэнтон-Нью-Йорк, тоже сто двадцать миль, — английский сжимается в комочек и прячется где-то в организме до финишного отрезка, но уже в обратном направлении. Сжатие английского начинается около Москвы, что совсем недалеко от Скрэнтона, когда-то узлового железнодорожного центра Пенсильвании. Отсюда уходили в разные концы страны товарняки, груженные пенсильванским углем.
Маршрут Буффало-Нью-Йорк я совершил бессчетное количество раз, но так никогда и не удосужился заглянуть в Москву. В этот раз я съехал со скоростной дороги и на развилке повернул налево. Зеленый указатель сообщил, что до пенсильванской Москвы две мили. Банк, дайнер, небольшой супермаркет, две заправки, мастерская для починки грузовиков, бедные, но ухоженные домики. Тихо. На улице, как и почти во всех американских городах, ни души. Я поездил по улочкам — ни театра, ни даже кинотеатра не нашел. Музея тоже не обнаружил. Наткнулся на школу, куда ходил толстовский Филиппок. Припарковав «Тойоту» возле дайнера, зашел выпить чашку кофе. У стойки сидели две девушки и разговаривали с хозяйкой. Я сел за стол и заказал чашку кофе с бутербродом.
— Куда едешь? — спросила одна из девушек.
— В Нью-Джерси, — правдиво ответил я, поскольку собирался остановиться у Алика, жившего в Нью-Джерси.
— О, Нью-Джерси! А ты знаешь Линду?
— Не знаю.
— Ну такая блондинка с короткими волосами. Если встретишь Линду, обязательно передай ей привет от Бекки и Мэгги. Мэгги — это я.
— Передам. Рад познакомиться с вами, Бекки и Мэгги.
— И мы рады, — сказала Мэгги.
— Как вам тут живется, в Москве? Нравится?
— Очень нравится, — за себя и за Бекки сказала Мэгги.
— А что вам больше всего тут нравится?
— До Скрэнтона недалеко.
— А вы в Нью-Йорке бывали?
— Нет, но мой папа был, — сказала Мэгги. — И школьная учительница была.
Ни одного вопроса в свой адрес я не услышал. Расплатился, попрощался и через две минуты уже мчался по Триста восьмидесятому шоссе. Почему-то начал думать о высадке американцев на Луне, вообще о достижениях Америки. Неужели я сам себя уговаривал, что кроме Мэгги и Бекки в Америке живут и другие люди и есть другие города, кроме пенсильванской Москвы? Будто не встречался я в деревне в тридцати километрах от Харькова с колхозниками, никогда не бывавшими в Харькове? Единственное различие между теми колхозниками и моими новыми пенсильванскими подругами заключалось в том, что подруги были счастливы, а колхозники просили меня «передать в Харьков», что у них «до сих пор электричества нет и вообще ни хуя нет». А у моих подруг было жилье, жратва, и было чисто. Немало. Была еще у них 12 статья Международной Конвенции по правам человека. Но они об этом не знали. Как не знали колхозники, что у них этой статьи нет.
Триста восьмидесятое шоссе влилось в трансконтинентальную скоростную Восьмидесятую дорогу, и я покатил на восток, к Нью-Джерси, где жила Линда.
* * *
Алик не обрадовался предложению прокатиться со мной в Югославию. Скорее наоборот — он огорчился. Не из-за отсутствия склонности к авантюрам, а по идеологическим соображениям. Если Бернис видела прошлое, то Алик его знал. Бернис не интересовало далекое будущее — а что будет после того, как Люда окажется в Америке? Алика интересовало именно это. Бернис раскладывала карты Таро и говорила наверняка. Алик сомневался во всем.
Я не стал говорить Алику, что его поездка — дело решенное и что решение было принято на самом верху. Ляля, жена Алика, видя пассивность мужа, сказала, что если он со мной не летит, то полетит она. Я подумал, что, с одной стороны, Бернис на этот счет ничего не говорила, но с другой стороны, такое заявление жены должно сподвигнуть Алика на положительный ответ. Уехал я от Алика, не заручившись ни да, ни нет, но тем не менее попросил его заполнить и отослать в иммиграционную службу заявление о получении документа для выезда и въезда в США.
В Нью-Йорке я навестил штаб-квартиру Юридического комитета по правам человека. Находилась она на Седьмой авеню, недалеко от большого стриптиз-бара. Штаб-квартира состояла из нескольких комнат, заваленных папками. Старая офисная мебель, поломанные вентиляторы, всюду пыль. Среди всего этого убожества разгуливал симпатичный бородатый еврей, старше меня лет на десять. Мы представились друг другу. Звали его Майкл Коэн. Майкл сказал, что он президент Комитета, получает зарплату, а больше платных должностей нет, так что если я ищу работу, то он может предложить мне ее только на волонтерских началах. Он добавил, что сотни адвокатов по всей стране сотрудничают с Комитетом, и поскольку с правами человека на земном шаре еще есть кое-какие проблемы, то проектов хватает.
— Я пришел со своим проектом, Майкл, — сказал я. — Помощь в работе мне не нужна, я сделаю все сам, но мне нужна поддержка.
— Расскажи о своем проекте, — попросил Майкл, устроившись поудобнее в своем раздолбанном кресле и положив ноги на стол.
— Как ты знаешь, Советский Союз и социалистические страны нарушают двенадцатую статью Конвенции по правам человека. При этом все они подписали и ратифицировали Конвенцию.
— Прекрасно! — перебил Майкл Коэн. — Напиши статью с конкретными примерами нарушений, мы ее опубликуем в нашем вестнике.
— Майкл, конкретных нарушений двести пятьдесят миллионов каждый день. Ты же еврей, ты что, не знаешь, как американские евреи боролись за право выезда советских евреев в Израиль? Ты ничего не слышал о поправке Джексона, связывающей право выезда евреев с предоставлением Союзу статуса наибольшего благоприятствования? Нет, я не буду писать статей, я буду предпринимать конкретные шаги.
— Какую же акцию ты задумал провести?
— Я задумал с группой студентов юридических факультетов разных стран открыто перейти границу из Югославии в Австрию. Конечно, нас всех повяжут, но потом под давлением общественности отпустят. А через год повторить акцию, но уже с переходом советской границы.
— И ты хочешь, чтобы наш представитель участвовал в этой акции? Мне надо посовещаться с советом директоров, я сам не могу принимать такие решения.
— И этого я не хочу. Все, что мне нужно, это иметь письмо от Комитета, адресованное кому угодно и просящее оказать поддержку подателю.
— Я тоже должен это обсудить.
— Майкл, к чему вся эта бюрократия? Если ты сомневаешься, что я студент юридического факультета Университета в Буффало, то вот мой студенческий пропуск.
— Но я же не знаю, чем вы там собираетесь заниматься. Мирная ли это будет акция? Кто в ней на самом деле будет участвовать, помимо студентов? Может, ты соберешь боевиков из Лиги защиты евреев? Мы с ними не сотрудничаем, они экстремисты. Какие еще организации тебя поддерживают?
Стало понятно, что таким путем ничего от Майкла не добиться. Я посмотрел на Майкла — около 40 лет, красивое лицо, высокий лоб, не похож на неудачника, хоть и сидит в какой-то дыре. Глаза хорошие, насмешливые, но меня не изучают — я ему не интересен. Почему умный адвокат-еврей работает в Комитете за явно небольшую зарплату, вместо того чтобы быть к его возрасту партнером в солидной юридической фирме, имея доход в полмиллиона долларов в год? Неужели из бывших хиппарей с обостренным чувством социальной справедливости? Я встречал таких в юридической школе. Лучшая студентка моего курса Йоланда Вилла собиралась устраиваться после выпуска в государственную контору, предоставляющую бесплатные юридические услуги неимущим. Мой друг, очень сильный студент Кевин Касутто, мечтал устроиться в государственную организацию, следящую за выполнением корпорациями экологических норм. Вполне возможно, что и Майкл из этой когорты. Если это так, он мог бы откликнуться на призыв помочь по-человечески, без консультаций с советом директоров.
Рассказал я Майклу свою историю, предварительно извинившись за то, что морочил ему голову. Конечно, о Бернис Голден и югославских футболистах я ему не рассказывал, но сказал, что попытаюсь переправить Люду из Югославии в Австрию и хотелось бы это сделать как можно более легально.
