Составитель Андрей Василевский
“Арион”, “Вопросы литературы”, “Дружба народов”, “Культиватор”, “Литературная учеба”, “Новое литературное обозрение”,
“Полис. Политические исследования”
Наталья Вишнякова. Последний вагант. О поэзии Алексея Хвостенко. — “Литературная учеба”, 2009, № 6 <http:/www.lych.ru>.
“Жизнь воспринималась им как праздник, правильнее сказать, пир, всепьянейшее братство свободных людей. Его жизненные декларации необыкновенны, реликтны тем, что все, выраженное в них, есть слово без допущений; Хвостенко жил по собственному слову. Он видел себя поэтом на пиру, и потому самые знаменитые его произведения — песни. Причем в большинстве это песни застольные, плоть от плоти русского XVIII века, вагантов, английской песни. Творчество Хвостенко питали „золотые” периоды: античность, Возрождение, русский XVIII век, — с одной стороны. С другой — отечественный авангард начала XX века, футуристы (прежде всего Хлебников), обэриуты. <…> Во всех проявлениях, гражданских или арт-устремлениях Хвостенко благороден, возвышен, хорален. Творческое наследие его — это мир общих ценностей и личных авторитетов”.
Мария Галина. [о книге Ани Логвиновой “Кенгурусские стихи”] — “Арион”, 2009, № 4 <http://www. arion.ru>.
“Демонстративное отсутствие интереса к „проклятым вопросам” и обезоруживающая откровенность нынче в поэтической моде (особенно в „женской” поэзии), равно как здоровая самоирония и адекватность. Однако помимо этого в лирике Логвиновой есть еще нечто, что выводит ее за пределы этих, в общем-то довольно тесных, рамок, — скорее всего, подспудное ощущение трагизма, хрупкости того теплого и уютного человеческого мира, который выстраивает для себя ее героиня: легкий акцентный сдвиг обнаруживает нечеткость, пугающее нарушение равновесия. Недаром камера-обскура стихотворения слишком часто застает ее героев на грани сна и яви, то ли засыпающих, то ли просыпающихся, беспомощных перед внешним, далеко не всегда дружелюбным миром”.
Юрий Голубицкий. “Оттепель” на страницах “Нового мира” А. Твардовского. — “Полис. Политические исследования”. 2010, № 1 <http://www.politstudies.ru>.
Сами социологи аттестуют это скрупулезное исследование так: “В своей статье автор исследует феномен „второго пришествия” в период „оттепели” (60-е годы ХХ в.) в социально-политическую журналистику (в основном, на страницы журнала „Новый мир”) „физиологического очерка”, зародившегося в России в 30 — 40-е гг. XIX в. Проводит сравнительный анализ социального очерка и социологизированной прозы с собственно социологическими исследованиями, опубликованными тем же журналом. Вывод весьма парадоксален: научная социологическая методология исследования, основывающаяся на обширной статистике и полученных в ходе самого исследования материалах, на поверку оказывается более уязвимой в отношении объективности итоговых выводов, нежели результат изначально субъективного литературного творчества (выделено мной. — П. К. ), очерково-документального и даже художественного”.
Умри, Денис.
Владимир Губайловский. Грустный праздник. — “Дружба народов”, 2010, № 2 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
О стихах Александра Тимофеевского, о его книге поэм “Краш-тест”, удостоенной новомирской поэтической премии “Anthologia” по итогам 2009 года.
“Самый, вероятно, популярный марш, написанный в России в XX веке, — „Прощание славянки”. Обычно маршевая музыка пишется в мажоре, что кажется совершенно естественным, а вот „Прощание славянки” звучит в миноре. Это неожиданное смешение жанра и лада оказалось действенным и впечатляющим. Это маршевое прощание сместило фокус восприятия, и возник объемный и многозначный образ: на войну уходят не побеждать, а умирать. И этот марш, сопровождавший множество событий, случившихся за последнее столетие и в жизни каждого отдельного человека, и в жизни целого огромного народа, впитал в себя и мощь и печаль.
Песенка крокодила Гены — это тоже минор, который звучит и в словах и в музыке, — минор грустного праздника, и мне слышится эта интонация и в других стихах Александра Тимофеевского”.
Алексей Замостьянов. Для службы царской… К 225-летию Дениса Давыдова. — “Литературная учеба”, 2009, № 6.
“Ему и в отставке не хватало одной литературы, до последних дней Давыдов душой был погружен в воинскую героику. <…> Он не стал долгожителем, умер, не дожив до пятидесяти пяти. Последнее деяние Дениса Васильевича было данью памяти князю Багратиону. Давыдов обратился к императору Николаю I с предложением перевезти прах генерала из Владимирской губернии на Бородинское поле и похоронить его там, где Багратион сражался и погиб за Отечество. Николай согласился и поручил Давыдову командовать конвоем тела генерала Багратиона. К этой почетной миссии Давыдов должен был приступить 23 июля 1839 года. Не пришлось… Багратиона везли в Бородино из села Сим. А Давыдова — в Новодевичий монастырь из Верхней Мазы Симбирской губернии (поместье супруги), где отставной генерал-лейтенант умер. Адъютант был похоронен почти одновременно со своим генералом, погибшим двадцать семь лет назад”.
Екатерина Иванова. Опыт преодоления боли. Игорь Меламед. — “Вопросы литературы”, 2010, № 1 <http://magazines.russ.ru/voplit>.
“В критической литературе утвердился несколько упрощенный, если не сказать — искаженный, взгляд на эстетическое кредо поэта, изложенное в статьях „Отравленный источник” и „Совершенство и самовыражение”. Основную проблему, заявленную в этих работах, часто трактуют как призыв к упрощенчеству и унификации, отказу от творческого начала.
Однако Меламед ведет речь совсем о другом. В своем литературно-критическом творчестве поэт развивает идеи русской религиозно-философской мысли. В центре его внимания — природа поэтического творчества, та неподдающаяся критическому анализу его часть, которая и делает поэзию поэзией. Совершенное стихотворение, по мысли Меламеда, есть чудо, имеющее как бы нерукотворную природу: „Чувство, неизменно сопутствующее чтению иных шедевров Пушкина, Лермонтова или Фета: стихи вовсе не написаны в привычном смысле этого слова. Безотчетная уверенность, что такое совершенство не могло быть достигнуто только человеческим, сколь угодно гениальным, порывом. Что стихи как-то угаданы, продиктованы свыше. Что в процесс их создания вмешались чудесные благодатные силы”. Совершенство никогда не достигается автором самостоятельно, но всегда дается ему как благодать. Именно благодатное творение дает читателю мгновенную „радость узнавания”, неповторимое ощущение истинности. Иными словами, совершенное стихотворение может быть написано только с Божьей помощью. Эта мысль Меламеда, в сущности, очень проста и очевидна и не воспринимается в своей неметафорической простоте только в силу инерции позитивистски настроенной гуманитарной мысли”.
Леонид Костюков. Провинциализм как внутричерепное явление. — “Арион”, 2009, № 4.
“Разговор о стихах идет давно и насыщенно, со всей филологической конницей и ратью, и сейчас уже в стадии определенной усталости, хорошо отвечающей усталости русской силлаботоники. А вот о поэзии — практически не на что опереться. Только на смутные ощущения. А для долгого и серьезного разговора о смутных ощущениях нужна доверительность”.
Нет, вы почитайте, что там дальше (в главе “Культурный смысл”, например): “Так или иначе, есть культурно бессмысленные стихи. Именно про них возникает вопрос: а зачем это вы написали? Я бы немного откорректировал его: а зачем это вы нам принесли? Само по себе письмо без последствий — сугубо личное дело автора. <…> Между тем их автор, возможно, много лет пишет стихи, это важная часть его жизни, и он не готов согласиться с положением дел. Со своей невостребованностью, с тем, что поэзия в его жизни играет роль хобби. С тем, что русская поэзия — это корпус авторов и стихов, видный отовсюду, даже из города N. И современная русская поэзия — тоже корпус, видный отовсюду. И если ты хочешь там оказаться, надо принести туда кусочек живого, которого там еще нет. Поэт-любитель не согласен. Он предпочитает считать актуальную поэзию чем-то вроде то ли филологического заговора, то ли закрытого клуба, в который принимают новых членов по тусовочным соображениям в лабиринтах Москвы. Он поверхностно пролистал эти книги, альманахи и ресурсы и находит современную поэзию художественно слабой и не продолжающей славных традиций классической русской поэзии. И у него есть две точки зрения: про будущее и про настоящее”.
