– До завтра, друзья мои! – пожал им руки Рукавитинов.
– До сегодня… – нехотя поднялся с травы и кивнул головой Клюгин.
Надежда Георгиевна поцеловала их, молча улыбаясь, а Илья Спиридонович, Валентин Евграфыч, Иван Иванович, Амалия Феоктистовна и дьякон просто поклонились.
– Счастья вам, беспокойного, прелестного счастья! – поцеловал их дядюшка, и вместе с тётушкой новобрачные пошли к дому.
– А нам, друзья, остаётся только по-стариковски ударить по бубендрасам и отойти на покой! – обратился дядюшка.
– По бубендрасам… это… превосходно, – забормотал Красновский, потирая руки.
Молодые, ведомые тётушкой, тем временем подошли к дому. На террасе “кумачовые” ребята, Аксинья и Наталья под руководством Никиты убирали со стола.
– Всем, всем отдыхать! – сказала им тётушка. – Завтра приберёте, а сегодня – отдыхайте, хватит шуметь. Никитушка, спасибо тебе огромное, ступай, отдохни. Ксюша, уложи ребят на сеновале, а Никитушку в буфетной.
Аксинья кивнула, облегчённо отставив в сторону стопку тарелок.
– Пойдёмте, пойдёмте, мои милые, – повела тётушка молодых мимо террасы к крыльцу.
На ступенях крыльца сидел, сгорбившись и обхватив колени, Дуролом.
– Парамоша! – с усталым удивлением остановилась тётушка. – Что ты здесь делаешь?
Дуролом вздрогнул, поднял голову, встал и, сойдя с крыльца, торопливо поклонился:
– Извиняйте, я тутова вот присел, всё дождать чтобы…
– Подождать?
– Ага, – кашлянул Дуролом, – дождать, стало быть, Роман Лексеича да Татьяну Лександровну.
– Вот как? – улыбнулась тётушка, оглядываясь на Татьяну. – Чего же ты хочешь, неистовый Парамоша? Напоследок напугать их?
– Упаси Господь, Лидия Костатевна, что ж вы говорите такое! – дёрнулся и перекрестился Парамон. – Я ж не напугать, а поздравить дожидал, чтоб, значит, с глазу на глаз.
– С глазу на глаз?
– С глазу на глаз, с глазу на глаз, – бормотал Дуролом.
– Ну что ж, – тётушка привычным движением обхватила себя за локти, – если это так конфиденциально, тогда, дорогие мои, я буду ждать вас наверху.
Она поднялась по ступенькам крыльца и скрылась за дверью.
Дуролом, оглянувшись по сторонам, сунул руку за пазуху и что-то с осторожностью вынул. Немытые пальцы его разжались, открыв лежащий на ладони колокольчик, не очень аккуратно вырезанный из дерева.
– Вот… – забормотал Дуролом, беря колокольчик за ушко и показывая новобрачным, – колоколец деревянный. Я, тово, Роман Лексеич, когда с цыганами странствовал, то однова под Черниговым по лесу шлялся да на землянку набрёл. Туда глянул, а она вся попрела. В нутрях там два комелья да постель деревянная. На комельях Святое Писание, уж червием проеденное… Трезубец для лучинок да вот колоколец этот. Писание-то всё поистлело, под пальцами сыплется, а колоколец я взял. Стало быть, святой богоугодник там себя к райской жизни сподабливал, а как освятил-ся, так и вознёсся на небеси во славу Божью. Вот оно как. А колоколец-то, значица, святой. Сперва потрясёшь – деревяшка деревяшкой, а опосля прислушаешься – быдто ангелы поют… – Он поднёс колокольчик к уху и затряс им. Колокольчик издавал сухой деревянный звук.
– Во! Слыхали?! – сверкнул глазами Дуролом и сильней затряс колокольчиком. – Во! Во! Поют ангелы Божьи, славят Господа нашего Иисуса Христа да тятю с маменькой Его. Во! Во! Как послушаю, так жизни вечной алчу, от грехов отрекаюся!
Он ещё немного потряс колокольчиком, дёргаясь и пяля глаза, потом вдруг притих и с поклоном протянул колокольчик новобрачным:
– Примите, значица, от Парамона Коробова на счастье вечное.
Татьяна протянула руку, и Дуролом положил ей на ладонь свой подарок.
– Спасибо. – Она взяла колокольчик и осторожно потрясла им. – Какой милый колокольчик.
– Святой, святой, истинный крест! – перекрестился Дуролом. – Сам слышал – ангелы поют, аж сердце стынет!..
– И не жалко тебе с такой святыней расставаться? – сдерживая улыбку, спросил Роман.
– Для добрых людей ничего не пожалею! – забормотал Дуролом. – Землица-то добрыми людьми жива, а коль токмо злоделатели гнездиться будут, тогда и погибель всему корню Адамову! Диавол-то сеет плевелы, а святые старцы-то корчуют! Сей колоколец святым угодником заповедан, да в мои грешные руки попал, а я вон как вас в церкви-то увидал, так и подумал в сердце: вот голубь с голубицей на славу Божью обручаются, так им, стало быть, и колоколец сей хранить. Вот оно как!
Он внезапно опустился на колени и поклонился, коснувшись лбом земли, бормоча:
– Будьте в здравии, живите по-божески!
Затем так же резко приподнялся и зашагал прочь, постепенно исчезая в темноте.
– Какой он… – Татьяна задумалась, глядя ему вслед. – Детский.
Роман обнял её, посмотрел на деревянный колокольчик:
– Фантастический день и подарки фантастические… колокольчик из дерева. Первый раз вижу.
– Я тоже – первый раз! – улыбнулась Татьяна и тряхнула колокольчик.
– Будешь будить меня по утрам, – сказал Роман.
Татьяна прекратила трясти колокольчиком и неумело потянулась губами к щеке Романа.
У костров на лугу раздался дружный хохот гостей.
Татьяна вздрогнула.
Они оглянулись.
На лугу Антон Петрович что-то вполголоса рассказывал сгрудившимся гостям, запрокинув голову и показывая пальцем на звёзды. Гости слушали и смотрели, так же запрокинув головы. Антон Петрович сделал рукой два круговых движения и произнёс что-то еле слышно. Гости снова засмеялись.
– Пойдём. – Роман взял Татьяну за руку, они поднялись по ступеням и вошли в дом.
В комнатах и на кухне слышались голоса прислуги, и Роман, приложив палец к губам, повёл Татьяну наверх по лестнице.
– Ну вот, слава Богу. – Завидя их, сидящая на старом диване тётушка встала, взяла их за руки и повела по коридору. – Пойдёмте, милые.
Доведя их до дальней комнаты, она открыла дверь и, встав позади новобрачных, сказала:
– Это ваша комната. Там всё – ваше. Поздравляю вас ещё раз и желаю вам счастья, дети мои.
Она быстро поцеловала их и, вложив в руку Романа ключ, удалилась. Новобрачные вошли в комнату.
Она была просторной, с двумя зашторенными окнами. Раньше комната служила кабинетом Антона Петровича, теперь же всё здесь было устроено по-новому: справа у стены стояли широкая кровать под полупрозрачным зелёным пологом, возле неё находились трюмо и старый, красного дерева, платяной шкаф тётушки. Слева расположились: мраморный умывальник, конторка Романа, этажерка с книгами и большой овальный стол, уставленный коробками, свёртками и другими предметами.
– Как тут хорошо, – покачала головой Татьяна, подходя к окну и трогая тёмно-зелёную бархатную штору.
– Закроемся от мира! – предложил Роман и, закрыв дверь, тут же запер её на ключ.
Он подошёл к Татьяне. Они обнялись и замерли.
– Неужели мы наконец одни? – спросила она, глядя на его волосы.
– Одни! – радостно прошептал он и покрыл её лицо поцелуями.
– Милый, милый мой… милый… – повторяла она, глядя на его лицо. – Как всё чудесно, как неправдоподобно…
– Всё так правдоподобно! – целовал он её. – Вот то, что было до этого, то действительно неправдоподобно. Вся жизнь моя, вся моя пустая жизнь!
Он радостно и как-то с облегчением засмеялся, приподнял её на руки и закружил по комнате.
– Вся, вся, вся жизнь была пустой! – радостно повторял Роман.
Туфелька Татьяны задела стоящую на столе коробку, она слетела на пол, в ней что-то хрустнуло.
Роман остановился.
– Что это? – спросила Татьяна, приблизившись к столу.
– А! Это подарки новобрачным! – догадался Роман. – Подарки нам с тобой.
– Нам? Подарки? – удивилась она.
– Конечно! Нам же положено подарки дарить. Ты забыла это? Лесная фея моя, ты всё на свете забыла? – Он взял её лицо в ладони и поцеловал её в губы.
Она вздрогнула и спрятала лицо у него на груди.
– Мы что-то разбили… – прошептала она после долгой паузы.
Роман поднял с пола коробку, развязал розовую ленту, открыл. Внутри оказалась синяя фарфоровая вазочка с отколовшимся дном.
