Охотнее всего присутствующие обсуждали текущие события, о которых сообщалось в газетах. И в этом не было ничего удивительного: так тревожно, как сейчас, жизнь никогда еще не складывалась. Сама природа вела себя, как лихорадочный больной, беспокойно мечущийся из стороны в сторону: почти ежедневно разражалось какое-нибудь стихийное бедствие. Еще ощутимее, однако, давало себя знать зловещее смятение, царившее в быту. Весь мир словно трясло в предчувствии роковых событий. Однажды газеты сообщили, что самые крупные банки в Вене и Берлине вынуждены были прекратить операции, так как вкладчики неожиданно и без всяких оснований к этому осадили банки и потребовали выплаты своих денег. Многие совершенно здравомыслящие в обычное время люди потеряли рассудок я всюду таскали с собой свои сбережения и ценности. В свою очередь, как следствие этого, количество ограблений с убийствами возросло в фантастических размерах. Крупнейшие города мира, где бьется пульс человечества, были охвачены паникой.
— Кризис на Балканах все еще висит над нашими головами, — сказал старый Эббе. — Благоприятный исход прошлого года несколько затормозил его, ко ничто не минует человека на нашей грешной земле. Все живущее волей-неволей вовлекается в происходящие события — как в благие, так и в лихие. Может ли что-нибудь просуществовать, так сказать, на свой собственный счет? Посмотрите, например, на Турцию! Много лет подряд мы убеждали себя в том, что все несчастья Европы следует приписать туркам и что выставить турок за ворота Европы — это чуть ли не наш священный долг. А как только это осуществилось, все трое участников изгнания турок передрались между собой за раздел турецкой добычи. Греки и сербы сообща напали на болгар и разгромили их. Пока все — победители и побежденные— лежали в одной куче, появилась Румыния. Словно коршун, взобравшийся на высокое дерево, она наблюдала за исходом борьбы и затем отхватила себе львиную долю награбленного. За грехи расплачиваются смертью. Как гнусно играть роль палача мировой истории!
Да, балканский кризис стал распространяться, как чума, охватывая страну за страной. Весь год Россия, этот большой бурый медведь, точно из желания подразнить, держала на юге страны, вблизи австрийской границы, миллионную армию, — самые, мол, безобидные маневры. Это вынудило Австро-Венгрию объявить мобилизацию; под ее тяготами нищенская двуединая монархия чуть не развалилась, так что она, можно сказать, уже вынуждена была желать войны, чтобы положить конец напряжению в стране. А нынешней весной, говорят, Россия подкупила сто тысяч австрийских военнообязанных, с тем чтобы они бежали а Америку. Те, надо думать, без ума от радости, что им удалось так легко отделаться от опасности. Словно крысы, бегущие с тонущего корабля, да еще сверх того получающие за это мзду!
Все это рассказывал Эббе, осведомленный об общем положении. Беседы с Нильсом точно высвобождали его из пут: с тех пор как он перестал подходить к мировой истории с узкой точки зрения южноютландских событий, у него появился более широкий кругозор.
Старые хусмены, приходившие сюда по вечерам, не умели разбираться в газетных сообщениях и представлять себе общую картину мировых событий, но у них был свой опыт и свои знания. Разве, например, хороший урожай прошлого года не был знамением, посланным нашим господом богом людям, чтобы они могли всем запастись впрок и встретить грядущие плохие времена не с пустыми руками? Правда, не было Иосифа, который позаботился бы о том, чтобы наполнить житницы хлебом! Такие знаки можно было прочесть повсюду на страницах книги природы. Не поразительно ли, что черные вороны, в последние годы обычно зимующие у нас, минувшей осенью улетели на юг и до сих пор не возвращаются? Они почуяли, что им там будет пожива, и остаются в дальних странах. Старики заключают из этого, что если война и разразится, то во всяком случае этот край она минует.
— Не очень-то полагайтесь на эти приметы, — сказал Сэрен Йепсен, — вполне может быть, что мы в войну встрянем. Моя бы власть, так я бы не пропустил случая рассчитаться с немцем за прошлый раз.
Но Сэрен Йепсен сочувствия не встретил. Даже старый Эббе, для которого судьба Южной Ютландии все еще была открытой, незаживающей раной, и тот доказывал, что лучше всего в драку не лезть, если дело подойдет к войне, в которую будет вовлечена Германия. Вера Эббе в божественную справедливость поколебалась.
— У нашего господа бога есть, конечно, задачи поважнее, чем думать о маленьком обездоленном народе, — бог заботится обо всем человечестве. Против этого ничего не скажешь. Вот уж изгнали из Европы «больного человека», как выгоняют из организма солитер, и как будто вое уже наладилось, все ждали, что наступят, наконец, порядок и спокойствие, — ну, а что вышло? Хоть и не стало козла отпущения, каким был турок, а дела не поправились. Сама Европа уже являлась пациентом. Турция была лишь гнойником на ноге, так сказать наружным проявлением болезни. А когда рана закрылась, гной распространился по всему организму и началось общее заражение. Никто и ни с кем не мог ужиться, великие державы то сходились, то расходились, как плохие соседи, — прямо-таки по поговорке «вместе тесно, а врозь скучно», — если только не предпочитали углублять раздоры. Германия и Англия через каждые две недели делали попытки к сближению, примиряли свои противоречия в Африке и в других местах — и на этом все кончалось. А среди всех этих стараний укрепить мир все страны, и малые и большие, как ополоумевшие, вооружались. Ни одна нация не могла себе больше позволить «роскоши» есть досыта: деньги тратились на порох и пули. Масло и бекон все время падали в цене, и это заставляло людей еще охотнее, чем всегда, поддаваться всяким паническим слухам, которые, как шквал, проносятся над странами — от одной к другой.
Европа, пожалуй, сама была теперь этим «больным человеком».
Не облегчила напряжения и «юбилейная» дата, отмечавшая пятьдесят лет со времени войны 1864 года. Газеты подняли большую шумиху вокруг этого «юбилея», день за днем давали сводки достопамятного похода, приурочивая их к хронике тогдашних событий. Многие газеты приводили подлинные ежедневные сводки того времени, что создавало впечатление волнующей злободневности всего: боев, поражений, отступления от Данневирке, падения Дюббельских укреплений. И старые кровоточащие раны открылись. В сознании людей события 1864 года тесно переплетались с угрожающим международным положением, между ними была — и не могла не быть — связь. Это так же верно, как то, что жизнь вообще имеет смысл. Многие твердо верили, что на пятидесятом году насильственного отторжения Южной Ютландии, что-то непременно должно произойти, что, быть может, расплата с захватчиками близка. Старый бог мести стал, вероятно, слишком мягкосердым и не желает сам поднять свою карающую десницу. Поэтому он послал дьявола, чтобы тот спутал карты и нынче, в пятидесятую годовщину величайшего преступления в истории человечества, размотал клубки мировой политики и так запутал все нити жизни, чтобы, кроме войны, другого выхода не было. Таким образом, бог руками сатаны восстанавливает справедливость.
Такого толкования придерживался пастор Вро. В своих воскресных проповедях он исходил из этой точки зрения и широкими грундтвигианскими мазками рисовал перед своей паствой, как у господа бога переполнилась мера терпения в отношении великой блудницы. Полвека — круглая цифра, но для бога это лишь миг, он измеряет время вечностью. Возможно, что он вкладывает теперь камень в пращу маленького Давида, чтобы тот осуществил свою историческую миссию и сразил великана Голиафа.
Сэрен Йепсен был в эту пору героем дня. Когда вечерами читались вслух газетные статьи о событиях, имевших место в этот день пятьдесят лет назад, Сэрен по общей просьбе излагал их вторично и рассказывал, что было дальше. Ведь он проделал весь поход и все эти годы хранил память о нем, как о величайшем событии своей жизни; он знал все имена, которые встречались в военных сводках, видел этих людей во плоти перед собой, например генерала де Меца [3], этого удивительного человека, клавшего вату в уши из боязни сквозняка, но никогда не думавшего о пулях.
Арне был в восторге, он сидел на коленях у матери и пялил глаза, отгоняя от себя сон. Старики хусмены качали головами, удивляясь чудаку генералу, который боялся простуды, но не страшился пуль, — видно, он знал слово против них, что его ни разу не ранило. Но другие офицеры умирали от пуль, умирали за отечество, как выражался Сэрен Йепсен, гордо откидывая голову назад. Это была бесконечная история о поражении за поражением, о вере в свои силы и горестном крахе. И тем не менее в речах Сэрена Йепсена многое окрашивалось в веселые тона, — он обладал своеобразным юмором и освещал им все события. Но, рассказывая об отступлении от Данневирке, Йепсен заплакал, и Карен, спрятавшая в этот вечер свои смешливые ямочки, подбежала к нему, обняла за шею и поцеловала. Тут старый рубака рассмеялся сквозь слезы и сказал:
