на нас:
— Это великая удача и счастье — знать, что рядом с тобой есть такие великие души.
Его сыновья, сидевшие рядом, были удивительно похожи на него: погодки, они были крепкие и статные, пышущие здоровьем и силой. Немного стесняясь присутствия незнакомых людей, они, тем не менее, держались с достоинством, которое не выглядело напускным, а было, наверное, врождённым. Внимательно слушая нашу беседу, они не вмешивались в неё, время от времени бросая взгляды на пасшихся неподалёку лошадей.
Некоторое время мы молчали. Это молчание не было тягостным, наоборот, оно было наполнено светом — словно перед нами открылись новые дали. Мы так глубоко погрузились каждый в свои мысли, что не заметили приблизившихся Чимеккея и Олчеймаа. Когда Иван увидел их, они были уже возле самой палатки — в десятке метров от костра.
— О! У нас гости! — веселым голосом сказал Чимеккей, здороваясь с Демиром и его сыновьями. Обращаясь к нам, он удивлённым голосом произнёс: — Что-то я вас не узнаю сегодня. Вы какие-то не такие как всегда… Какие-то… тихие, что ли.
И в самом деле, мои товарищи, обычно очень смешливые и стремительные в движениях и поступках, выглядели сейчас настоящими тихонями. И они, и я во все глаза смотрели на него и Олчеймаа, всеми силами стараясь углядеть в их облике хоть что-нибудь необычное.
Олчеймаа, видимо, что-то поняла, потому что улыбнулась и спокойно ушла в палатку переодеваться, а Чимеккей, подумав несколько секунд, махнул рукой и уселся на свёрнутый туристический коврик. Через минуту вышла Олчеймаа и присела рядом с ним.
Уже близился вечер, небосклон почти полностью затянуло облаками, только на западе, там, где садилось солнце, небо было чистым, и долина вновь, как и вчера вечером, окрасилась лучами закатного солнца в мягкие, розово-жёлтые пастельные тона. Казалось, даже сам воздух светился изнутри каким-то зернистым оранжевым светом. Слабый ветерок шевелил листья и ветки берёзы, покой и равновесие установились в моей душе и в окружающем мире.
Чимеккей встал и, ни слова не говоря, облачился в свой шаманский наряд. Длинные ленты его халата свисали почти до земли, пришитая к шаманской шапке корона из перьев, саннааш, словно вонзалась в низкое облачное небо. Взяв в руки свой большой бубен, он принялся мерно ударять по нему. Звуки, отдалённо схожие с раскатами грома, прокатились по нам, заставив выпрямиться и сконцентрироваться. Чимеккей запел одну из своих шаманских песен. Олчеймаа, вставшая рядом с ним плечом к плечу, мелодичным голосом вторила ему, ударяя в свой небольшой бубен.
Как-то очень быстро стемнело, и окружающее воспринималось как сквозь кристалл дымчатого кварца. Я с удивлением ощутил, что больше не могу сдерживаться, и начал в меру своих возможностей подпевать
Олчеймаа и Чимеккею. Почти одновременно то же самое сделали Иван, Ника и Кирилл. Не очень, как мне показалось, стройный хор голосов разливался по узкой долине. Подняв глаза, я почти без удивления отметил, что прямо над нами в плотном покрове облаков образовалось идеально круглое отверстие. По мере того, как Чимеккей продолжал петь, отверстие в облаках всё больше и больше расширялось, пока не достигло диаметра нескольких километров, после чего перестало увеличиваться. Стали видны яркие звёзды и целые созвездия, тонкий полумесяц светил молочным светом.
Внезапно прекратив ударять в бубен и петь, Чимеккей запрокинул лицо к небу и поднял руки вверх. В правой руке была зажата колотушка, в левой он держал бубен. Те же движения повторила и Олчеймаа. Ум мой был как никогда ясным, я наблюдал за происходящим, стараясь не пропустить ни малейшей детали. Резкая боль пронзила мою межбровную область, я зажмурил глаза, а открыв их, увидел, что прямо перед нами начинает разгораться свет, очень похожий на полярное сияние. Но это сияние отличалось от полярного тем, что находилось невысоко от земли. Силуэты гор позади него колыхались как в жарком полуденном мареве. Это выглядело так, словно бы кто-то встряхивал огромный муаровый занавес, по которому в направлении от неба к земле волнами пробегали сверкающие радужные сполохи. Было такое ощущение, что окрестный пейзаж попросту нарисован на этом занавесе. Деревья рядом с нами сияли своим собственным светом — от их веток и листьев лились на землю бледно-жёлтые лучи.
Частота волнистых сполохов всё нарастала, а колыхание «муарового занавеса» усиливалось, и в какой-то момент он раскрылся. Вертикальная щель протянулась от земли до неба, расширяясь с каждой секундой. За этим занавесом была отнюдь не пустота, нет: яркий, но не ослепляющий свет лился оттуда на нашу долину, освещая её самые укромные уголки. Длинные тени протянулись от деревьев и кустов. Мы смотрели, не отрываясь, на то, как занавес расступился, знакомый пейзаж исчез, и за ним, как на сцене театра, появился другой — холмистая цветущая равнина, ярко освещённая солнцем, широкая синяя река, на берегах которой росли огромные деревья неизвестных мне пород. А вдали на горизонте сияли золотом крыши и купола архитектурных сооружений белокаменного города.
Словно заворожённый, Демир поднялся с земли и, взяв под уздцы своего коня, двинулся в сторону зелёной равнины. За ним пошли и его сыновья. Я увидел, как они прошли сквозь сияющий вход в тот, другой мир, при этом тела их вспыхнули на мгновение радужным светом, словно бы они прошли сквозь невидимую преграду, и через минуту они уже ступали по земле среди густой, доходящей им до пояса траве. Откуда-то из ближайшего леса выехала группа верховых на тонконогих грациозных арабских скакунах. Спустя некоторое время всадники подъехали к Демиру и его сыновьям и, не слезая с коней, обменялись с ними несколькими словами, при этом один из верховых махнул рукой в сторону далёкого города. Демир согласно кивнул, он и его дети птицами взлетели в сёдла, и вся группа направилась к реке. Я увидел, как, переправившись через неглубокий брод, всадники въехали на высокий правый берег реки, Демир повернулся к нам и прижал ладонь к сердцу, после чего, не оглядываясь, пустил своего коня в галоп. Через несколько минут вся группа затерялась среди узких лощин и густых прибрежных зарослей.
Лившийся свет начал понемногу угасать, тени — меркнуть, на тонком невидимом занавесе вновь проявились знакомые очертания гор: привычная нам реальность обрела свою силу. Наконец, свет погас, и только холодное мерцание созвездий и узкого серпа луны освещало тихую долину.
Чимеккей повернулся к нам и подал знак приблизиться. Когда мы встали рядом с ним, он сказал:
— Нет границ для человека! Нет такого дела, которое он не мог бы свершить! То, что видят ваши глаза, только малая часть мира.
