351
Можно сравнить предположение, выдвинутое Карлтоном Куном (Carleton Coon, Caravan: The Story of the Middle East [New York, 1951]) в его заключительной главе, ‘A Lesson in Austerity’ («Урок строгости»), о том, что многие правители и обычаи исламской аридной зоны способствовали уравниванию богатых и бедных с целью минимизации недовольства и экономии ресурсов в обстановке прогрессирующего упадка.
В моей статье The Unity of Later Islamic History, Journal of World History, 5 (1960), 879–914, упоминаются некоторые моменты, развитые в этой книге. К сожалению, достижения мусульман позднего периода зачастую недооцениваются, а уровень великих технических преобразований, которого достигли в этом периоде на Западе, переоценивается.
Потрясающее решение этой проблемы, возникшей в государстве мамлюков на территории Египта и Сирии, предложено Дэвидом Айалоном в работе David Ayalon, Gunpowder and Firearms in the Mamluk Kingdom: A Challenge to a Mediaeval Society (London, 1956). Так как управление империей Мамлюков в значительной степени осуществлялось традиционной военной олигархией, то правящие султаны, несомненно осознающие важность огнестрельного оружия, сталкивались с проблемой его эффективного применения намного острее, чем правители других государств. В итоге без соответствующей поддержки они были вынуждены отвести огнестрельному оружию в своих войсках второстепенную роль.
То, как португальцы не смогли выполнить в Малайзии поставленные задачи, кратко описано Бернардом X. М. Влекке в Bernard Н. М. Vlekke in Nusantara: A History of Indonesia (rev. ed., The Hague, 1959), в главе IV. Для дальнейшего изучения важности мусульманской торговли на протяжении XVI века можно обратиться к вступлению Энрика Дюнлопа (Hendrik Dunlop) к Bronnen tot de geschiedenis der Oostindische compagnie in Perzie (s Gravenhage, 1930). Однако только Якоб ван Лёр (Jacob С. van Leur) пересмотрел прежние понятия о XVI веке в Южных морях в своей работе Indonesian Trade and Society (The Hague, 1955). Мейлинк-Роелофц в работе M. A. P. Meilink-Roelofsz, Asian Trade and European Influence in the Indonesian Archipelago between 1500 and about 1630 (The Hague, 1962) дополнил, но не пересмотрел свои выводы.
Неправильные представления о территории и расе довольно часто приводят к замешательству. Уважаемый (и вполне традиционный) историк Лоуренс Локхарт (Laurence Lockhart) in the «Fall of the Safavi Dynasty» (Cambridge University Press, 1958, 67) мог написать, что «персы» сефевидской эпохи «значительно деградировали» с сасанидских времен ввиду отсутствия у них торгового флота, хотя ранее они господствовали на море. И затем он отмечает, что арабы «по обеим сторонам Персидского залива» с готовностью подхватили эту эстафету, закрепившись на морях. При этом он явно не задается вопросом, стоило ли называть персо— и тюркоговорящих сухопутных жителей Исфахана «деградирующими» по сравнению с любящими море предками, которые, возможно, говорили на одном из иранских наречий на берегах залива. Подобные абсурды порождают распространенные стереотипы. В оправдание таких утверждений можно привести целую цепь аргументов, которые будут выглядеть как пародия. Кому-то нужно отождествлять определенное название (порой даже случайное) с одним языком, культурной группой и определенной расой и довольно часто грубо объединять все это под общей «страной». Дело в том, что в XIX веке берега залива были отнесены (преимущественно европейцами) к «Персии», в итоге все, кто жили там со времен эламитов, были зачислены в «персы»; с другой стороны, «арабы» здесь, по определению, оказывались незваными гостями. Таким образом, «Персия» являлась не просто бесконечной территорией, но превращалась в некое вечное государство. Следовательно, если жители иракского государства, говорившие на пехлеви, удачно использовали свой флот, то они считались «персами», которые не боятся моря. И, конечно же, «персы» — это «раса» прародителей; современные «персы» должны быть потомками представителей сасанидского двора и их мореплавателей (в то время как «арабов» в Персидском заливе, по определению, быть не могло). В итоге жители Исфахана «деградировали» в людей, не любящих более море, и позволили «арабам» занять их место! (Ср. заметку 16 в Первой книге, гл. I)
Всем самым ценным в этом анализе я обязан Мартинцу Диксону, всем несущественным — моему собственному упущению, подстрекаемому его отказом публиковаться. Враждебность кызылбашей к персам, то есть к невоенным визирям, а также другие тенденции в сефевидской административной системе этого периода рассмотрены Роджером М. Савори (Roger М. Savory; note: «The Principal Offices of the Safavid State during the Reign of Isma’il I» BSOAS. 23 (1960). 91–105; «The Principal Offices of the Safavid State during the Reign of Tahmasp I». BSOAS. 24 (1961); and «The Significance of the Political Murder of Mirza Salman. Islamic Studies» (Karachi). 3 (1964), 181. Отметим, что должность вакил, личный представитель, появилась еще при династиях, предшествовавших тюркским.
Алессандро Босани (Alessandro Bausani «Storia della letteratura persiana» (Milan, 1960) в отдельных работах проявляет интерес к тому, что происходило в поэзии индийского стиля; также он цитирует некоторые соответствующие русские исследования. (Из последних отечественных работ на эту тему можно рекомендовать Пригарина Н. И. «Индийский стиль и его место в персидской литературе», М., 1999. — Прим. ред.)
Я обязан выразить благодарность Гвити Клаффи (Guiti Claffey) за привлечение моего внимания к работам Искандер-бека и других писателей.
Перевод его работ на русский язык — Сухраварди, шихабад-Дин Йаиха. Воззрения философов (перевод З. Д. Мамедова). Баку, 1985. -Прим. ред.
Анри Корбэн (Henry Corbin) в некоторых своих работах (особенно в «Terre celeste et corps de resurrection: de l’Iran mazdeen ä l’Iran shi’ite» (Paris, 1960) блестяще представил религиозное значение мира эйдосов. В упоминаемой выше работе он пытается показать преемственность, которая могла существовать между старой зороастрийской ангеологией и исламской (при этом добавляя в свои описания романтизированный иранский национализм, который не подтверждался в его работе фактами). Статья Корбэна о визионерских снах в исламском обществе «The Visionary Dream in Islamic Society» в книге «The Dream and Human Societies», ed. G. E. von Grunebaum and Roger Caillois (University of California Press, 1960, 381–408J связана с миром эйдосов; в том же сборнике статья Фазлура Рахмана «Dream, Imagination and ‘Alam al-ithal’», вносит желанную ясность в предмет с точки зрения метафизики Удивительная проницательность Корбина убеждает нас в важности как Муллы Садры, так и Мира Дамада, хотя он еще не полностью смог заменить малоудовлетворительные работы Макса Хортена (Max Horten) о Садре («Die Gottesbeweise bei Schirazi» (Bonn, 1912) и «Das Philosophische System des Schirazi» (Strassburg, 1913),
К сожалению, в погоне за романтизмом Корбэн допускает исторические неточности. Так, в своих переводах он иногда ищет противоречия между Ориентальной «теософией» и Перипатетической (или просто Западной) «философией», хотя в действительности Шираки или перипатетики упоминаются в тексте просто как названия школ без географических или дисциплинарных характеристик. Также он нередко переосмысливает перевод технических терминов: например, для алям аль-муталь он подбирает термин архетипы, в то время как проще было бы употребить слово образы, в результате его текстовые вставки о зеркальных образах кажутся абсурдными. (На русский язык переведены следующие работы Анри Корбэна — Корбэн А. Световой человек в иранском суфизме. М., 2009, Корбэн А. История исламской философии. М., 2010. — Прим. ред.)
Перевод его работ на русский язык — Аш-Ширази, Садр ад-Дин (мулла Садра). Престольная мудрость (Пер. Я. Эшотса). М., 2004. Также интерес представляет русский перевод небольшой работы Мухаммада Таги Сохраби-фарра. Разум и любовь: очерк жизни и идей Муллы Садры Ширази. М., 2010. — Прим. ред.
В работе W. E. D. Allen, «Problems of Turkish Power in the Sixteenth Century» (London, 1963) представлено объемное и крайне подробное изложение проблем и начинаний османов и тюрков Центральной Евразии, которым не стоит пренебрегать, хотя некоторые его данные спорны.
В связи с дискуссией о социальной роли искусства (в более общем смысле военного государства-покровителя) я должен отдать должное идеям Мартина Диксона. Однако он ни в коем случае не несет ответственности за выводы, которые я сделал из рассуждений. К трем империям, которым я выдал пальму первенства, он приравнивал также Узбекскую империю. Но мне кажется, что ни по масштабам территории, ни по продолжительности существования, ни даже по культурному уровню ее нельзя приравнивать к трем великим империям. Хотя, несомненно, это было такое же законное государство, развивавшееся в аналогичных традициях.
