406
Для подробного изучения методов западного влияния см. раздел этой книги, посвященный истории исследования ислама. Впервые европоцентризм серьезно заявил о себе в философии истории Гегеля, далее его можно проследить в более поздних попытках всемирно-исторического синтеза. Подобный подход затрудняет изучение ислама и исламской культуры. Начиная с периода Средневековья ислам рассматривался как искаженная копия и бездумный соперник Запада, своего рода копия Антихриста и камень преткновения на пути прогресса эпохи Просвещения. Когда угроза от Османской империи сошла на нет, ислам благополучно перестали замечать, но его трактовка создавала серьезные трудности как для исторических, так и для философских исследований. Шпенглер и Тойнби, не разделявшие традиционного западного мировоззрения (но считавшие западническую концепцию падения Рима вполне прагматичной), сталкивались с определенными трудностями при работе с исламом. Оба исследователя видели в его истории странную аномалию. Даже замечательный труд William McNeill «The Rise of the West», который многие историки считают самой достоверной работой по всемирной истории, страдает от западнического европоцентристского взгляда на ислам. И это несмотря на то, что на его работу оказали влияние исследования Тойнби о важности незападных культур и антропологическом диффузионизме (в своих трудах он приводит цитаты из ранних работ Тойнби). В данной работе меня не столько беспокоит снисходительное отношение к исламу или понятия автора
о застое со времен распада великого халифата, сколько его настойчивое преувеличение значимости «Запада».
Мусульманские правители поколения 1789-го старались справиться с ситуацией, возникшей в XIX веке. В том числе они боролись с проблемой исчезновения местного производства предметов роскоши и подрыва благосостояния горожан. Это положение обрело катастрофические размеры в высокоразвитых городских регионах мусульманских стран.
Реформы Селима (а несколькими годами позже и Мухаммада-Али) в любом случае базировались на принятии традиционных норм. См. Н. Inalcik, «Traditional Society», in D. Ward and D. Rustow, «Political Modernization in Japan and Turkey» (Princeton University Press, 1967).
Габриэль Баэр дает подробное описание возрастающей значимости сельских начальников в данный период (Gabriel Baer; «The Village Sheikh in Modern Egypt (1800–1950)», Studies in Islamic History and Civilization, Scripta Hierosolymitana, vol. 9 (1960), 121–33).
В работе W. R. Polk «The Opening of South Lebanon, 1788–1840» (Harvard University Press, 1963) показано воздействие изменений XVIII–XIX вв. на ливанские горные деревни.
См. A. Bennigsen and C. Lemercier-Quelquejay, «The Evolution of the Muslim Nationalities of the U.S.S.R. and Th eir Linguistic Problem» (Oxford University Press, 1961).
Earl of Cromer (Evelyn Baring), Modern Egypt (New York: 1908), vol. 2, 229.
Cromer, Modern Egypt, vol. I, 5, 7. (История о застрявшем в грязи пароходе появляется на стр. 20). Те разделы книги, в которых Кромер рассказывает о египтянах и британской политике в Египте, представляют собой своего рода дневник «империалиста». Кромер, много лет прослуживший в Индии, являл собой образец интеллигента и «истинного джентльмена», который по-своему был глубоко озабочен судьбой египтян и искренне желал Египту благополучия и процветания. Он признается, что совершенно не понимает «людей Востока», что и неудивительно. (Кромер немного знал тюркский, который в Египте считался языком аристократов, но не владел арабским; стоит заметить, однако, что если бы он даже знал арабский, это вряд ли повлияло бы на его мировоззрение). Книга Кромера оставляет совершенно без внимания многие аспекты общественной жизни Египта (отчасти это объясняется незнанием языков), однако автору удалось нарисовать достаточно полную картину тех событий, которые происходили в стране в период британского правления.
В отличие от русского языка, в английском привычные нашему читателю понятия «турок» и «тюрок» обозначаются одним и тем же словом «turk» и несут сходный смысл. В советской и российской историографии понятия «османов», «турок» и «тюрок» разграничены намного более четко. — Прим. ред.
«Надежная опора». — Прим. ред.
«Не спрашивай, как». — Прим. науч. ред.
Мы очень мало знаем о жизни египетской деревни в более ранний период. Генри Хабиб Ароут в Henry Habib Ayrant, The Egyptian Peasant (в 1938 году эта книга была переведена с французского John A. Williams), второе пересмотренное издание Boston, 1963 подчеркивает, что в XX веке жизненный уклад египетского крестьянина остался практически таким же, каким он был во времена фараонов, аргументируя это использованием тех же самых орудий труда и некоторых других деталей и обычаев. В коротком предисловии к английскому изданию читатель найдет яркое описание внешней стороны жизненного уклада египетских крестьян (но не религиозной и духовной ее стороны), но психологическая и социологическая наивность данного описания только усиливается утверждениями, что жизнь феллахов (египетских крестьян) не была подвержена переменам. Автор описывает это отсутствие изменений как свойство основной крестьянской массы, однако временные рамки исследования ограничиваются периодом правления Мухаммада-Али и не затрагивают время до принятия ислама. Автор проводит сравнение относительной неподвижности египетской деревни с более динамичной Сирией. Об эволюции египетской деревни в течение XIX века см. Gabriel Baer «The Dissolution of the Egyptian Village Community», Welt des Islams, n.s. 6 (1959–1961), 56–70, в XX веке см. — Jacques Berque, Historie sociale d’un village egyptien au xx siecle (Paris and the Hague, 1957).
Использование термина «феодальный», которое применяют в марксистском смысле (характеризуя все докапиталистические общества) по отношению ко всем мусульманским странам, где имелось крупное землевладение, здесь неуместно. Ни икта, ни какое-либо другое крупное землевладение не являлось феодом в том виде, который сформировался на средневековом Западе в рамках системы военного вассалитета. Если и использовать этот термин вообще, то его можно применить либо к одному, либо к другому типу земельных отношений, но никак к обоим сразу, если, конечно, термин применяется в его подлинном марксистском значении, что не всегда так.
Египтяне заваривали две чайные ложки крепкого черного чая (сорта саиди) в маленькой чашке с кипятком, что почти соответствует русскому чифирю, это объясняет возникновение привыкания и его последствия для здоровья. — Прим. ред.
Проблема фрустрации чувствительного горожанина, отправленного на работу в деревню, наглядно раскрыта в повести Тауфика Аль-Хакима «Записки провинциального следователя» (русский перевод А. Городецкой и Н. Усманова, 1959. — Прим. ред.). Сходные проблемы в турецкой деревне освещает созданный много позднее роман Махмуда Макала «Наша деревня: записки турецкого учителя» (русский перевод В. Крымского и А. Пакаева, 1951. — Прим ред.).
У западных ученых-исламистов стало уже дурной традицией смешивать эти два понятия. Большинство ученых академического направления настроены против аммийя, поэтому неудивительно, что все различия между фусхой и аммийя для этих ученых сводятся лишь к стилистическим различиям, как в западноевропейских языках, которые не всегда сильно отличаются от своих разговорных провинциальных деалектов. Если бы арабам удалось убедить их, что положение арабского языка в принципе ничем не отличается от категории падежа в немецком или французском, где также есть множество диалектов, не имеющих литературных форм, это стало бы еще одним дополнительным аргументом в пользу фусхи. Проблема, однако, заключается в том, что стандартный английский (немецкий, французский) широко используется в повседневном общении, тогда как на фусхе никто не говорит, и в нем просто не существует такого понятия, как разговорный стиль. Преподаватели начальной школы были первыми, кто столкнулся с проблемой, когда ребенок начинал учить фусху как родной язык, в результате чего среди большинства арабов распространено убеждение, что арабский язык необычайно сложен (или как минимум грамматический арабский, как арабы называют фусху, считая, что у аммийя нет грамматики). Такое уничижение разговорного арабского языка привело к тому, что в разговорном языке фактически не осталось никаких строгих грамматических норм. Разговорный язык, в отличие от литературного, не является предметом научного изучения, здесь не проводится каких-либо разграничений между сленгом, разговорным стилем, официально-деловым стилем — все эти стили рассматриваются лишь как отступление от норм единственного правильного арабского языка — фусхи Ошибочное употребление терминов, когда слова «разговорный язык» употребляются в значении «диалект», еще больше запутывает ситуацию. Ученые-исламисты не должны допускать таких ошибок.
