— Провидица, — защищался Прохор Петрович, трепеща при одном имени Платониды. — Слышала бы ты, как она весь наш разговор за чаем…
— Хватит! — крикнула Минодора, сошвырнув с коленей рыжего кота. — Ты принимал вчера Неонилку с этой с брюхатой?
— Я-с.
— Ты вызывал сюда Платониду через душник?
— Да-с…
— Квас!.. Вызвать вызвал, а душник не закрыл. Провидица… Через душник в ее келье любой черт услышит, а у твоей провидицы уши почище, чем у самого прокаленного дьявола. Старый охлопень! Душник-то я закрыла, как с работы пришла. Теперь что накрошил, то и выхлебывай!.. Ступай позови Платонидку, да сам сюда не ходи, с тобой я поговорю к ночи.
Избегая взглянуть на предательский душник, Прохор Петрович вышел из комнаты дочери и, дрожа от негодования, спустился в обитель. Его душил гнев на разоблаченную Платониду; и будь его воля, как встарь, он в эти минуты собственноручно распял бы коварную проповедницу на кресте да так и оставил бы ее на расклевание птицам.
Странноприимица и проповедница давно знали и хорошо понимали друг друга, свидание происходило без свидетелей и стесняться было некого.
— Ты что же, святоша, вводишь свои законы в моем доме? — заговорила Минодора, едва Платонида уселась у конторки и оперлась подбородком на свой посошок.
— Дом твой, да обитель моя, — огрызнулась проповедница.
Обе они слышали дыхание друг друга, хотя их разделял обеденный стол.
— Я велела не трогать Калистрата, а ты прешь поперек моего приказа?.. Он тебе не странник!
— Погрязший во грехе с нечестивицей не минует лона Христова, ибо сказано: не согрешивый да не кается, не покаявый да не спасется. В молитве каяния раб узрит свет!
— Ты Варёнке зубы-то заговаривай, молитвенница. Тебе понадобился не грешник, а мужик; закидываешь неводок в чужой прудок, а я пряменько скажу: не понесет твоя сучка от моего кобеля!
— Бесплодна, яко дым, ты, но не он, и такожде по-моему быть!
Минодора встала, загремела посудой в горке и с дребезгом выставила на стол чайные чашки. Она огрызалась на брань старухи, но не забывала о своих истинных намерениях: коли уж так случилось — лови момент; и когда же, как не сейчас, в минуты злобствования хитрой уродицы, вывернуть наизнанку все, что давно мучило странноприимицу?.. Она отлично знала, сколь велико влияние проповедницы в общине скрытников, приобретенное ею за полсотни лет, но никак не могла разобраться во взаимоотношениях между Платонидой и Кононом, с одной стороны, и Гурием и Платонидой, с другой. Если проповедница в таком же почете у пресвитера, как среди рядовых странников, то после того, что произошло из-за глупого ротозейства старика, всему Минодориному предприятию наступает конец, и надо всячески улещивать старуху. Если же проповедница трусит пресвитера, значит, с нею можно не считаться, не церемониться, и всю власть над обителью передать в руки Гурия.
Этот человек был, по мнению Минодоры, много пронырливее и деятельнее Платониды, пользовался безусловным расположением пресвитера и мог бы оказаться верным защитником узарской обители перед всесильной, главой общины. Но хозяйку дома смущали частые споры Гурия с проповедницей. Зырянин, хоть и косноязычно и потому путано, как будто ратовал за баптистов ли, хлыстов ли, тогда как Платонида, злобясь на ересь Гурия, с пеной на подбородке отстаивала древлее благочестие основателя и первопресвитера общины скрытников старца Даниила, прямо называя его тринадцатым апостолом. Минодора не знала, как относится пресвитер Конон к другим сектам, порицает их или действует заодно, и колебалась между Гурием и Платонидой, боясь остаться в проигрыше.
Эту-то загадку и хотела она отгадать.
— А Гурьку начто травишь? — выслушав поток укоров и обличений разгневанной Платониды, спросила Минодора. — На кой черт велела старику сунуть в хлев этого зырянина? Али повеления пресвитера не помнишь?
— Хлыстовскому холую не ведаю иного послуха, как токмо в навозе. А перед братом Кононом ответствовать сама умею. Его повеление — мое хотение. Он — отрок предо мною и благословлен моим крестом. Тебя спрошу: доколе станешь мешаться в общинные каноны, мать-странноприимица? Доколе будешь попирать в обители власть местоблюстительницы пресвитера, сиречь мою власть? Мало тебе мзды от послуха братии? Куда еще лихоимствуешь?
Минодора в душе рассмеялась: «Ишь, разглаголилась словесами-то, по-русскому говорить разучилась. Передо мной-то чего выкомаривать?.. Хотя верно: родная сестра Антипке Пресветлому, пятьдесят годов странствует, привыкла язык ломать». — И с той же нарочитой язвительностью проговорила:
— А тебе завидно? Ну, ин забирай свою половину — и скатертью дорога. Только чтобы я твоего хвоста здесь больше во веки веков не видывала!
— Единой не изыду, обитель за мною пойдет, — пригрозила проповедница, хотя уходить из Узара не собиралась: из семи обителей округи здешняя была богатейшей и безопаснейшей. — Кому из всего братства и сестринства я не восприемница? Кого не обратила, кого не крестила? Чей глас для общины выше?.. Токмо разве глас Христа!
Пристукнув костылем, Платонида встала.
— Свое сама отберу, — тихо, но твердо сказала она и кивнула на сундук. — Ты наипаче деньги припаси.
Не оглянувшись на странноприимицу, проповедница похромала к двери горницы и уже открыла ее, но Минодора сердито проговорила:
— Опнись-ко, ты!.. Всякая птица своим носом сыта; чаю хоть выпей с вареньем да с кренделем.
Терять старую проповедницу, по крайней мере до появления пресвитера, Минодоре не было расчета: старуха наверняка могла уманить за собой всю обитель, включая и Варёнку, а на очереди летние работы.
— Не дури, Платонида, садись, — примиряюще сказала она. — Садись. Не волки мы, чтобы друг друга грызть. Сама знаешь, сколько нас теперича осталось!..
И обе вдруг вспомнили «смутные времена» своей общины, когда странноприимцы из явных кулаков-эксплуататоров были раскулачены и выселены, а их хоромы с рассекреченными обителями переданы нарождавшимся колхозам. Именно в те годы община скрытников претерпела тяжкие потрясения: огромное большинство странников разглядело подлинное лицо своих «благодетелей», поняло свои заблуждения и «вернулось в мир»; иные, не имея сил порвать с религией, «открывшись миру», срослись с легальными сектами. Лишь закоренелые фанатики вроде Неонилы либо преступники, скрывающиеся от суда или наказания, остались верны заправилам общины. Из странноприимцев уцелели немногие — вроде Луки Полиектовича Помыткина да Минодоры. Это были, пожалуй, начинающие, не оплывшие господским жирком, но уже вкусившие плодов легкой наживы. Наученные горьким опытом предшественников, они повели свои дела с тройной осторожностью, и лишь непомерная жадность вынуждала их к привлечению новых членов общины, однако с большим разбором. Все это создавало видимость исчезновения истинно православных христиан странствующих с лица земли, а с упрочением в деревне колхозного строя, о них — по крайней мере, в общинной округе пресвитера Конона — вообще перестали вспоминать.
— Давай, коли, кипятку да меду выставь, — садясь, произнесла Платонида.
На этот раз Минодора сама принесла самовар, выставила кушанья. Теперь в комнате за столом сидели уже не враги, а союзницы.
— Ты Капку к рукам прибери, — советовала Минодора, закончив сетование на «охиление» прежде могучей общины. — Мой старик об этой девке не больно красно поговаривает. Сплавить бы ее, да на безрыбье-то, видно, и рак рыба.
— Заматереет — смирится, — ответила Платонида. — На Агапиту зри: неизреченно строптивой была, в мир собиралась, а заматерела — смирилася, и впредь покорною будет. И с Капитолиною ты мне не прекословь. Надо токмо, чтобы Калистрат… я зелье знаю… напою обоих, заматереет она. Сама говоришь о безрыбии. Поступися на час мужиком!
— Не жалко. Не убудет клади, коли мышь погрызет. Но поначалить ее когда-никогда и мне дозволь: у меня, знать, тоже сердце имеется.
— Ты мать-странноприимица, тебе и сам Христос велит. Токмо чтобы и я была в ведении, за что взыскуешь и наказуешь. Я за обитель перед светлым престолом ответчица!
Проповедница помолчала, отхлебывая кипяток.
— Вот еще Гурий меня заботит. Хоть, слышь, и принял он святое крещение от Конона, но хлыстовцами походя бредит, и мню, грешница, не с расколом ли он в нашу общину явился от поганых хлыстов?.. Бывало такое, помнится!.. Да замечаешь ли ты, раба, что по ночам Гурий часто из обители выходит? К добру ли сие шляние зырянину? Нет ли у пса наложницы? Знакомцев нет ли из потусторонников? Не предал бы нас, двуглавый змий!
Минодора знала от отца, что Гурий сочиняет «святые» письма и по двадцать верст за ночь бегает то на разъезд, то на станцию, чтобы рассовать «послания пророка» по военным вагонам, однако ответила уклончиво:
