— В этом нужно разобраться.
— Да. Тема очень важная. Мы с утра до ночи трудимся, но всё уплывает куда-то. Заметно и тех, кто не гнёт спину в труде, а живёт припеваючи.
— Мне легче определять созидателей и дармоедов на сопоставлении, — продолжал Дон Мен. — С детства труд и жизнь для меня были радостью. Я не подразделял на главное и недостойное ни одно событие в своей жизни. Труд — это такая же моя жизнь, как и веселье можно назвать трудом. Вскоре я заметил сорт людей, которые выполняли какое-нибудь дело с ожиданием чего-то лучшего потом. Для них где-то предполагается более важная жизнь. А на действительное и натуральное своё же они плюют. Они всё время ориентируются на что-то лучшее. Меня это удивило. Я стал приглядываться к ним. Они обкрадывают себя постоянно. От дел они не получают радости, потому что их умом дело поставлено в низшее. Они с удовольствием покупают и не считают это работой. Но зарабатывать они не собираются с таким же удовольствием. Инстинкт «моё» у них работает неосмысленно. Они — потребители. Жизнь же строится на взаимности. Потребляя, нужно отдавать. Отдают деньгами, душевным отношением, способствованием в жизненных процессах. Потребители не имеют инстинкта и забот отдавать хотя бы душевностью. Семья развалится, если жена становится потребителем. Государство заболевает, когда потребители активизируются, как саранча. Так от потребителей заболел древний Рим и Советский Союз.
Такие государства должны были умереть. Такие семьи должны распасться. Итак, потребитель становится дармоедом.
— Но мы же — учителя, — работаем. Работаем, не жалея себя, — вновь высказалась учительница.
— Не только учителя школ. Недавно я был в одном селении, там врач мнит себя важной фигурой. Почему? Уже тот факт, что есть больные люди, свидетельствует о его никчёмности как профессионала. Он паразитирует на страданиях людей. Согласится ли он с тем, что он дармоед?
— Нет, конечно, — сказал мужчина. — Люди болеют, и мы им помогаем быть здоровыми.
— Желаете помогать или действительно помогаете? Пред ставим себе земледела, который искренне и в поту взращивает поле, но весь его труд идёт на борьбу с сорняками, а урожая нет. Наконец, он станет специалистом не по выращиванию урожая, а будет требовать только наличие сорняков и чтобы ему платили за это. Специалист по сорнякам и есть медик. Представим себе пастуха, который пасёт коров, но они худеют и прекращают давать молоко. Тогда он говорит селянам, что специализируется на том, чтобы коровы не дох ли. Устроит селян такой пастух? В чём результат медика, который специализируется на том, чтобы люди не дохли?
— Люди продолжают жить.
— Что такое «жизнь»? Кушать без аппетита, превознемогая тошноту? Двигаться без удовольствия в теле, а скрипеть от возникающих болей и щадить каждое движение? Щадить себя в делах и экономить движения? Смотреть глазами, не наполняясь эмоциями? Слушать лишь смысл слов? Кому нужна такая «жизнь»?!
— Людям, которые приходят лечиться. Они не хотят умирать.
— Это кто вывел такую аксиому? Они присутствовали на своей смерти? Они знают, что такое умереть? Может быть, вы, врачи, знаете смерть? Вам приходилось присутствовать на своей смерти?
— Нет.
— Почему тогда вы ставите козырем то, чего никто не знает?
— Люди сами боятся смерти.
— Людям простительно. Но вы считаете себя профессионалами. Вы мните себя грамотными, а не понимаете того, что люди убегают от страданий. Это им знакомо. Они боятся страданий. Они не могут бояться того, чего не переживали. Как они могут бояться смерти, не ведая такого? Поэтому инстинкт убегания от страданий пугает их гипотезой «худшего» страдания, то есть «смертью». Называйте тогда «смертью» максимум страданий живого человека. Это будет справедливо.
— Мне приходилось присутствовать и на настоящей смерти. Зрелище не впечатляет, — упорствовал врач.
— Своей смерти?
— Чужой?
— Вы чувствовали состояние человека?
— Некоторые сильно страдали. Я не умею чувствовать, как вы, но это заметно.
— Что заметно? Страдания?
— Да.
— А заметна ли смерть как продолжение страданий?
— Нет.
— Итак, вы сами согласились, что вас «не впечатляет» страдание умирающего.
— Это так.
— Вы согласны, что здесь резко обрывается ваше наблюдение за состоянием?
— Да.
— А причём здесь смерть?
— Вы правы. Произошла небольшая путаница. Но существенно ли это?
— Существенней, чем можно вообразить. Например, люди Запада калечат неугодных, но оставляют их страдать. Они считают, что если те не умирают, то это гуманно. Чувствуете, какое зверство! А что явилось для них оправданием? То, что смерть ещё хуже. У них даже законы поставлены так, что если человек остался жить, то наказание преступнику меньше.
— Какая дикость! — выкрикнул мужчина. — Жить калекой и страдать! Изнемогать от потери здоровья! И они называют себя цивилизацией!?
— Да. Они гордятся своей «гуманностью» лишь потому, что в мозгах поставили гипотезой смерть как худшее из состояний человека. Никто из этих «гуманистов» ни присутствовал на своей смерти, а к страданиям других они бездушны. Эта жестокость и есть следствие, простенькой гипотезы. Представьте себе зверя, который бы настигал жертву, вырывал у неё органы и куски тела, но так, чтобы животное продолжало жить. Представьте себе этого зверя, что он ещё гордился бы тем, что поедает лишь часть животных. Зато они живут потом.
— Но тогда люди Запада хуже зверей! — выкрикнул молодой парень.
— Как можно страдания ставить незначительными, в сравнении с избавлением от страданий через смерть?! — искренне сказал старик. — Смерть избавит от страданий. Поэтому она спасительница от мучений болезней и старости.
— Это такая же гипотеза, — остановил провозглашение достоинств смерти Дон Мен. — Никто не знает смерти и её состояний.
— А практика Тхёдл? — возразил пожилой мужчина, который был в монастыре. — Там практикуют стадии умирания и Малую Смерть.
— Причём здесь вы? Если кто-то пошел по воде, то ставит ся ли это в заслугу присутствующему при этом человеку, ко торый теперь знает, что по воде ходить можно? Такое достой но только людей Запада. Многие из них призывают к вере лишь потому, что Иисус Христос творил чудеса. Сами они ходить по воде не могут, потому что нет у них веры. Об этом говорит сам Иисус. Но они игнорируют его слова и причисляют себя к вере, не имея способностей на чудеса. Не уподобляйтесь этой дикости!
— Мы верим свидетельству, — упрямился мужчина.
— Вы и ещё те, кому здесь доверяют, пусть подойдут ко мне. Сейчас я остановлю надолго сердце и войду в Малую Смерть. Будьте свидетелями. Оставьте меня на несколько дней лежащим здесь. Будете удостоверять, что я мёртв. Врач вам поможет своими знаниями и принадлежностями. К жизни я вернусь сам. Ничего не предпринимать.
Дон Мен лёг на землю. Присутствующие выразили любопытство. Не часто приходится быть свидетелем того, о чём ходит легенды и считается мастерством особого ранга. Желающих быть свидетелями оказалось много. Тогда решили устроить дежурство на ночь и на всё время до намеченного Дон Меном часа.
Для Дон Мена это дело было обычным. В практике Тибета предлагают двигать своё состояние по «звезде». Это противоречило концепции У Син, где движение организма по «звезде» считается запретным. Дон Мен знал, что если не пройдёт 14 «дней», то пространство и мир деформируются. Чтобы пройти 14 «дней» нужно не задерживаться в божественных по абсолюту переживаний сознания, мирах. Эти миры представляют чистые качества. В них нет той конкретики, которая заполняет локу Земли.
Привычно сознание Дон Мена стало двигаться по содержанию «земли». Тело начало отягощаться и холодеть. Время пошло на замедление. Нужно пройти пять стадий умирания. Переход «земля в воде» не из приятных. Сопротивляется то сознание, которое служило жизни. Там оно сигнализировало об удовлетворении при жизненных процветаниях. Теперь оно теряло права. То, что было неудовлетворительным для сознания при жизни, получило здесь основные права. Тело холодеет и наливается неприятной, сыреющей тяжестью. Теперь на очереди «вода в огне». Всё закипает и разрывается на мельчайшие части. Горит и рвёт в густой пар. Сознание переходит в чистое качество дурноты. Теперь нужно пройти «огонь в металле». Тело не чувствуется. Всё слилось в мучительное переживание сознания. Огонь состояния становится устойчиво «твёрдым» и несокрушимым. Надвигается всеохватывающий, тяжелый, густой с окраской синевы мрак. Нет здесь времени. Этот огненносиний ад вошел в беспредел и нет ему конца и края. Трудно определять время там, где царствует качество. Казалось, прошла вечность, когда начался переход «металл в дереве». Туго и мучительно разрушалось всё на части. Разрушение было упорным и ломающим. Не было больше того единства, которое испытывает сознание даже больного человека. Казалось, что возврата к этому никогда не будет категорически. Последнее в умирании шло как окончательная предрешенность. Это «дерево в земле». Всё покрылось холодным и «деревянным» мраком. Динамики больше не было. Была послушная смерть. Не было о жизни даже намёка. Вялая и тягучая темнота окутывала сознание. Теперь — ответственный момент. Сейчас вспыхнет Изначальный Ясный Свет. Все муки «лопнут», исчезнут, испарятся. Такое переживание сознании не испытывает обыденный человек. Оно и есть Бог. Тибетцы называют его Вайрочаной, Всевмещающей Областью. О времени теперь речи нет. Всё, что протекает в сознании, вместится в тысячелетия земной жизни. Здесь есть изменения, но они идут не по земному исчислению. Нужно пройти Изначальный Ясный Свет, чтобы вернуться в земное измерение. В Тхёдле, наоборот, рекомендуют остаться в этом прекрасном состоянии Будды навсегда. Теперь начался вторичный Ясный Свет. Дон Мен видел, как переговариваются дежурные. Он ощущал целиком сущность населения посёлка, которое заинтриговано экспериментом. Он проходил сквозь них. Но они его не замечали. Тела в обыденном понятии не было.
