— Пастух и хлебороб, и охотник уже кормят себя. Конечно, их к дармоедам не отнесёшь.
— Речь о той прослойке населения, которая живёт только от улучшения психических и прочих показателей созидателей. Поняли, где опасность стать дармоедом? Они кушают и оправдывают себя лишь на улучшении человеческих качеств.
— Таких у нас в селении немного.
— Ваше селение имеет традиции созидателей. Дух селения, настроения людей, отношения друг к другу носят созидательный характер. Даже больных семей не так много. Не многих поразили сравнения и сопоставления ума. А вот в больших городах или на Западе дармоедство становится традицией. Это тоже характер. Дармоеды всё обосновывают по уму. Нельзя сказать, что они бездельники. Многие трудятся искренне и не покладая рук.
— Если они работают, то можно ли их назвать дармоедами?
— Назовёте ли вы дармоедами наставников в монастырях, если результатом их труда является процветание молодёжи и монахов?
— Нет.
— Но наставники не пасут овец и коров. Они не выращивают хлеб и рис. И тем не менее они — созидатели в человеческой среде. Их полем являются люди. Если полем для выращивания риса или разведения пчёл служит природа, то для врачевателей, наставников, учителей, политиков полем является человеческое общество. Выращивающий рис, пасущий овец, собирающий мёд, должны с ними поделиться. За что?
— За повышение жизненных сил и настроения. Тогда и работается легче, и отдать не жалко. Вот Вы, светлейший, доставляете всему селению радость. Напрасно Вы работаете в поле. Разве мы не накормим вас с гордостью, что такой человек был в гостях?
— Я перестраховываюсь от возможного дармоедства. А в поле я гарантирован как созидатель. Тем более, что у дармоедов развиваются страх и агрессивность. Вы заметили, что именно они стремятся к перераспределению человеческих благ. Возьмём, к примеру, любого руководителя. Нужен особый талант, чтобы сообщество или государство процветало за счёт созидательного единства. Спрошу вас: можно ли настоятеля монастыря назвать дармоедом — ведь он не трудится в поле?
— Нет.
— Почему?
— Если все в монастыре процветают в прекрасном здоровье и духе, то какой же он дармоед?!
— А если государство идёт в упадок? Если люди в психических страхах, если здоровье снижается, а преступность растёт?
— Такой правитель не только дармоед, но и преступник.
— Таких руководителей-преступников вы найдёте сколько угодно в странах Запада. Но у них огромная ответственность и перед другими прослойками. Например, врач или служитель права может и не быть дармоедом, если народ в государстве процветает.
— Поясните, почтенный.
— Представьте случайного, а не талантливого настоятеля монастыря или Далай Ламу. Одни на место руководителя попадают по таланту, другие стремятся туда же по шкурным интересам. Так вот, что произойдёт в монастыре, если на место наставника попадёт шкурник?
— Монастырь превратится в срам.
— Хорошо сказано. Шкурник тут же приспособит те же самые традиции для других интересов. Он инстинктом будет ощущать дарования только в таких же шкурниках. Начнётся агрессия на созидателей. Так разрушались великие империи. Так пала империя Советскою Союза. Когда главой государя в становится шкурник, оно начинает болеть. Даже в простой семье, если у кого-то возникнет неосознанный инстинкт потребителя, семья заболеет и умрёт. Шкурник во главе государства монастыря, сообщества или семьи считает «талантливыми» только свойственные ему инстинкты потреблять.
— Но каждый человек является потребителем.
— Не путайте потребление как заслуженное и естественную потребность с инстинктом потребителя.
— Как в этом разобраться.
— Насыщающий себя ест ту пищу, которая есть. Он довольствуется этим. У него нет агрессии к тому, что кто-то ест вкус нее и живет богаче. Он живет с удовольствием в той семье, которая у него есть. Инстинкт потребителя гонит к сопоставлению: как питается кто-то, как богато он живёт, какие счастливые бывают семьи. Он может отравить себе и ближним жизнь жалобами на нехватки и претензиями. Если в его руки попадает власть, то он тут же примени ее к насилию. Такой из жалобщика тут же превращается в угнетатели и деспота. От такого пощады не жди, так как кроме шкурных инстинктов у него ничего нет. Поэтому такие уверены, что они действуют во благо общества или семьи. Потребители жаждут власти и заслуг, созидателю это не нужно. Потребители жаждут наград и похвал. Похвала созидателю введёт его в смущение. Потребители любят заседать на почётных местах и принимать всевозможные почести. Они не созидатели, но все заслуги созидателей приписывают своему «гению». Потребители рвутся к власти. Созидателю власть чужда, так как он живёт инстинктами единства. Потребители не имеют талант к единству, поэтому создают его силой. Вы встретите семьи, где силой, а не радостью, выполняются семейные обязательства. Вы встретите государства, в которых наращиваются средства насилия и службы насилия. Везде есть симптом.
— Получилось, что шкурники, паразиты…
— А это кто такие?
— Те, кого уважаемый называет дармоедами и потребителями. Все они одного сорта люди!?
— Точно подмечено. Тогда можно найти чёткую грань. Созидателей поставить по одну сторону, а весь этот сброд — по другую. Их можно назвать мутантами, так как они, живя в человеческом обществе, потеряли качество единства. Так как любой мутант причислит себя к созидателям, то также нужен «ключ». Какие мы видим закономерности?
— Мутант может жить только за счёт человеческого общества и внутри его.
— Мутант преследует личные интересы.
— Это не совсем чётко, — поправил Дон Мен. — Именно мутанты уверены, что они живут для других. Это выгодно для прикрытия шкурных интересов. Они громче всех говорят, что стараются для семьи, для народа, для человечества.
— Но есть факты. Если семья не имеет радостей, а государство хиреет, то что оправдает бездарь?!
— Итак, уточним. Факт и только факт есть свидетель, — сказал Дон Мен. — Все дармоеды и шкурники прикрывают факты обвинениями кого-то или обещаниями. Но их легко узнать по словам, которыми игнорируется факт. Понаблюдайте за семьей, в которой угнездились шкурник или потребительница. Они никогда не признают за собой вины, а ищут причины в другом человеке. Созидатель живёт единством. Это означает, что неуспех всех он переживает как свой неуспех, а чужой удаче радуется как личному успеху.
— Мутанты агрессивны к созидателям.
— Не совсем так. Созидатели, пасущие коров и овец, выращивающие рис и хлеб безобидны. Дармоеды просто отнимают у них или силой, или сетью поставленных законов в свою пользу. Что может сделать созидатель. Но другое дело созидатели той группы, которая также живёт на поле общества. Вот эти и представляют опасность для шкурников и любого мутанта.
— Но ведь они тоже созидатели. Какой от них вред? Какой вред может принести наставник или настоятель монастыря?
— Вы, наверное, знаете, как император отравил первое поколение монахов монастыря Шаолинь. Вреда от них не было. Только польза. Но император усмотрел своим инстинктом в том опасность. Какую?
— Он не ощутил в них свои инстинкты.
— Вот это сказано точно, — одобрил Дон Мен. — Мутант зрит только себе подобного. Любое иное им отрицается. Мутанты всегда агрессивные или в словах, или силой. Они не признают иное, кроме того, что угождает им. Впрочем, иных свойств у них нет. Поэтому они действуют искренне. Они будут смотреть на вас стеклянными глазами в недоумении. Им не дано видеть иное. В том главная опасность, истекающая от мутантов. Они кучкуют вокруг себя себе подобных.
— Поэтому созидатели в обществе обречены?
— Только в больной семье, в больном сообществе, или в больном государстве.
— Но как тогда выздоровеет больное тело?
— Посмотрите на организм больного. Может он выздороветь по-настоящему, то есть когда жизнь опять в эмоциях и приятном теле?
— Может. Я был крайне болен. Теперь я, после общения с Дон Меном, знаю причины, — поднялся с места мужчина. Страдания дошли до того, что жить не хотелось. Замучили боли. Я стал неработоспособным. Но однажды я встретил монаха. Сначала он, к моему удивлению, сказал, что вся причина во мне. Я усомнился. Что, я враг сам себе?! Но монах говорил просто и искренне. В нем не чувствовалось разглагольствования и философствования. Я прислушался. Пришлось преобразовывать самого себя. Я поселился далеко в горах и питался кое-как. Да и не до питания было. Монах поселился со мной. Трудное это дело, перерождать себя… и, в то же самое время, крайне простое. Затем мне помогли в монастыре. Теперь я по молодел и испытываю радости в жизни.
— Итак, тело было всё тем же. Не были заменены внутренние органы. Не сменились глаза и уши. Что поменялось в пользу жизни?
