драгоценный свой атлас.
Мы змеям продолжаем удивляться,
Хоть сами змеи нас, людей, боятся.
Был змеелов своей удаче рад,
Когда тащил диковинку в Багдад.
Хоть было тело этого дракона
Огромно, как дворцовая колонна.
Ловец пыхтел и думал: всех людей
Я удивлю находкою своей,
Скажу, какие претерпел мученья,
Чтоб мне щедрей давали награждение.
И он с трудом по снегу без дорог
Свою добычу страшную волок.
Однако был живым дракон, чье тело
В снегу застыло и окоченело,
Ловец дракона притащил в Багдад,
И каждый был взглянуть на чудо рад.
Во многолюдном городе Багдаде
Все удивлялись, на дракона глядя,
Все говорили: «Вот какое чудо
Отважный муж принес бог весть откуда!»
На чудище смотреть со всех концов
Текли к базару сонмища глупцов.
Чтоб зреть диковинку, валил народ
И змеелову приносил доход.
И чернь, и знать, и все, кому не лень,
Крича, бежали, словно в Судный день,
Туда, где замертво дракон лежал
Под грудою ковров и покрывал.
Ловец, однако, не был простоватым,
Дракона крепким окрутил канатом.
Дракон лежал недвижный и слепой,
Меж тем вставало солнце над толпой.
Оно взошло на небе и пригрело
Огромное диковинное тело.
И шевельнулась, злость в себе тая,
Казавшаяся мертвою змея.
Тут люди, видя, что пришла беда,
Стеная, побежали кто куда.
Все на пути сметали с перепуга,
Топтали и увечили друг друга.
И думал сам охотник, сбитый с ног:
«Что я себе на горе приволок?»
Он был как та овца с незрячим оком,
Что волка разбудила ненароком.
И проглотил дракон живую плоть,
Что так искусно сотворил господь.
И кости всех, которых проглотил,
Змей, вкруг столба обвившись, измельчил.
Во льду несчастий, как дракона тело,
Тщета души твоей окаменела.
Лед горестей или иное зло
Твоим страстям полезней, чем тепло.
Дракон страстей не страшен, спит покуда,
Покуда спит он, нам не будет худа.
И ты не пробуждай его теплом,
Чтобы весь век не каяться потом.
Учитель некий, почитатель книг,
Дотошен был, и каждый ученик
Стонал и думал: как унять усердье
Учителя, чье глухо милосердье?
Ученики молили: «Хоть недуг
Пусть рвение его умерит вдруг,
Чтобы неделю или две недели,
Играли б мы и в книги не глядели!»
И вот один, что был смышленей всех,
Сказал: «Возьму на совесть первый грех,
Спрошу его, скажите, мод, на милость,
У вас черны подглазья, что случилось?
Он призадумается, и тотчас
Пусть подойдет к нему другой из пас
И скажет: „Ваше здравие в порядке ль,
Вы пожелтели не от лихорадки ль?“
Потом пусть спросит третий и восьмой:
„Скажите, что стряслось, учитель мой?“
Его мы спросим все, друг другу вторя,
И он в себе усмотрит признак хвори.
Когда находит мнительность, то разум
И мудрецы утрачивают разом».
Ну что же, каждый из учеников
Был на такое действие готов.
Все общему решенью были рады,
Оно, как, пастырь, направляло стадо.
Все поклялись они своего честью:
Что порешили, то исполнить вместе.
Тот, кто придумал этот уговор,
И сладко говорил и был шустер.
Не зря сказал Пророк, что столь велик:
Помощник совершенства — наш язык.
О том, как ученики ввели в сомнение учителя
Все заговорщики — велик и мал —
Пришли, когда урочный день настал.
Они стояли, терпеливо ждали
Того, кто был сладкоречивым, ждали,
Того, кто все это придумать мог.
Известно: голова — властитель ног.
И перед тем, за кем ступаешь вслед,
В тебе, идущий, превосходства нет.
Но вот и появился предводитель.
Он поклонился: «Мудрый наш учитель,
У вас под каждым глазом черный круг,
Надеюсь, не опасен ваш недуг!»
Сказал учитель: «Что ты мелешь вздор,
Я был здоров и в здравье до сих пор!»
Он поворчал и принялся за дело,
Но все-таки сомненье в нем засело.
А. тут другой промолвил: «Все в порядке ль,
Вы пожелтели не от лихорадки ль?»
И третий, и восьмой, и все подряд
Сказали: «Ваш померк, учитель, взгляд!
Вы похудели что-то, пожелтели!»
И понял он, что болен в самом деле...
О том, как заболел учитель от своей мнительности
Пред тем как свой переступить порог,
Он шел и коврик за собой волок.
Он думал; «Я женился несчастливо,
Жена моя черства и нерадива».
Он злые о жене шептал слова:
