С ДАЛЕКИХ ЗВЕЗД…
С далеких звезд
земля едва видна,
как детский мяч она.
На ней морей узор
и цепи темных гор…
С далеких звезд
земля едва видна…
Зачем же людям там
нужна
кровавая война?
Их жизнь лишь миг!
Так не должны ль они
беречь все дни свои
и песнями любви
наполнить солнечные дни!
С далеких звезд
земля едва видна,
как детский мяч, она
мала,
но сердцу так мила!
Переводы С. Болотина и Т. Сикорской
Броди и слушай песню ветра в час ночной,
броди и слушай небосвод,
постой высоко над седой морской волной,
гляди на ласточек полет.
Нет ничего печальней птичьих верениц,
прекрасней нет, чем птичий хор,
нет ничего свободней этих птиц,
летящих вольно на простор!
Ты слышишь крик мильонов маленьких ребят?
Ты слышишь гул и дрожь земли?
Гремит и яростно разносится набат,
и скрылись ласточки вдали...
Придет ли вновь на землю мирная весна,
чтоб мы цветы могли срывать,
чтоб ужас бойни излечила тишина?
Вернутся ль ласточки опять?
Перевод С. Болотина
Есть человек, всегда со мной идущий,
И голос есть, внутри меня живущий,
И есть слова, что так важны для нас:
Вперед, вперед!
Они себя пусть ложью утешают,
Пусть шлют они собак, что нас терзают,
Пусть в тюрьмах нас пытаются сгноить,
Вперед, вперед!
О, все их псы сгниют, в земле зарыты,
И будет скоро вся их ложь раскрыта,
И все их тюрьмы рухнут как одна,
Вперед, вперед!
И если все же сил тебе не хватит,
Тебя рука товарища подхватит,
И каждый малый шаг — к победе шаг.
Вперед, вперед!
Ш. Сиьверстейн, Д. Фридман
Хей, Нелли, Нелли, стань у окошка,
Хей, Нелли, Нелли, ну‑ка погляди:
На костлявом муле в город он въезжает,
И высокой черной шляпы не снимает,
Выглядит он странно, странно рассуждает.
И это — 1853 год.
Хей, Нелли, Нелли, ну‑ка послушай,
Хей, Нелли, Нелли, что он говорит:
Говорит — не надо медлить — будет поздно.
Говорит, что черный должен быть свободным
И ходить, как мы с тобою, где угодно,
И это — 1858 год.
Хей, Нелли, Нелли, играет оркестр,
Хей, Нелли, Нелли, дай‑ка мне ружье.
Все мужчины и мальчишки рвутся в бой,
Щеголяют в форме темно–голубой.
Не могу сидеть тут и болтать с тобой,
Ведь это 1861 год.
Хей, Нелли, Нелли, глянь‑ка в окошко,
Хей, Нелли, Нелли, я пришел живой.
На моем мундире — след кровавых мет,
Человека в черной шляпе больше нет.
Все, что говорил он, будет помнить свет.
Это — 1865 год.
Хей, Нелли, Нелли, стань у окошка,
Хей, Нелли, Нелли, ну‑ка погляди:
Видишь — вот шагают рядом белый и цветной.
Все идут в одной колонне со столетье шириной.
Но еще, однако, долог, долог путь их непростой…
Это — 1963 год.
Переводы В. Викторова
Теперь, когда ты наконец открыла
Свои огромные глаза,
Теперь, когда ты захотела узнать,
Как они должны себя чувствовать, —
Те, кого ты показываешь на своих
киноэкранах;
Теперь, когда ты захотела узнать,
Какие же они на самом деле, —
Те, кого называет твоя школьная пропаганда
Цветными, а также гордыми и величавыми, —
И почему они умирают от голода,
Несмотря на свое киновеликолепие, —
Теперь ты спрашиваешь моего совета…
Ну что ж, отвечу я на это:
Страна моя, ты умираешь по вине людей.
Теперь, когда в твоем огромном доме
Воспитываются предрассудки,
Ты заставляешь нас посылать малышей
В твои школы, где чуть не целые сутки
Их учат презирать свое прошлое, свои обычаи,
Где запрещают говорить на родных языках,
Где учат, что история Америки началась,
Лишь когда Колумб на своих парусах
Отправился из Европы,
И что те, кто пришел на эту землю, —
Самые лучшие, самые смелые, самые–самые…
Страна моя, ты умираешь по вине людей.
Прошлое растоптано, будущее под угрозой,
Наша кровь обработана вашей химией
(Так же как и наши слезы),
И вы ужасно еще удивлены,
Что не слыхать «спасибо» с нашей стороны
За все блага цивилизации, что вы нам дали,
За все уроки, за все пороки,
За то, чем мы с вашей помощью стали,
За то, что верим мы в Америку...
Страна моя, ты умираешь по вине людей.
Теперь, когда живет на милостыню гордость
вождей,
Когда нас обезвредили и обезопасили
ваши законы,
Когда почти не слышны наши стоны,
Когда разрушены наши склепы
И наш древний, избранный нами путь
Выглядит как новая затея, —
Мы отдали вам победу,
Но мы вас жалеем: вы слепы,
И вы этого не ощущаете ничуть…
Страна моя, ты умираешь по вине людей.
Зимний мальчик.
Он родился в снежный день,
Он пришел ко мне в дождливый полдень,
Он стал моей летней любовью.
А прежняя моя любовь ушла:
Разбито сердце, я совсем одна.
Была потеря очень тяжела,
И я ищу теперь тот дом,
Где отдохнуть оно могло бы хоть немного,
Усталое сердце.
И я нашла тот дом в улыбке мальчика,
Маленького мальчика,
В волосах которого полночь,
А в глазах — дни и ночи,
Которые должны еще быть,
Дни и ночи его детских игр.
Ведь я зимняя женщина,
Ведь он зимнее дитя.
Нет, пускай придет лето,
Пускай запах сосен
Проникнет в мое плачущее сердце,
А моя радость и мой покой
Будут рядом с благословенной чистотой ребенка,
Маленького мальчика,
В волосах которого полночь,
А в глазах алмазы.
Алмазы доверия и любви ко мне,
Алмазы, сверкающие круглый день.
Переводы Ю. Хазанова
Подъем борьбы за гражданские права, активные выступления молодежи и движение американских женщин за подлинное равенство с мужчинами требовали новых форм эмоционального выражения в искусстве. Эти формы были различны.
В музыке такая форма была найдена готовой — ею оказался ритм–энд–блюз. Этот вокально–инструментальный жанр городской негритянской музыки представлял собой эволюцию традиционного блюза, который исполнялся теперь в сопровождении небольшого ансамбля, где главными инструментами были электрогитара и саксофон. К середине 50–х годов ритм–энд–блюз начали исполнять многие белые певцы и ансамбли. Тогда же белый вариант ритм–энд–блюза стали именовать «биг–бит» (буквально «большой удар»[12]) или «рок-н-ролл».
Первые триумфы рок–музыки отличались исключительно бурным, даже скандальным характером. С художественной точки зрения ранний рок–н–ролл был крайне примитивен. Его ошеломляющий успех объяснялся не столько эстетическими, сколько социально–психологическими причинами. Соучастие в своеобразном музыкальном ритуале явилось разрядкой того невыносимого напряжения, которое скопилось в миллионах мальчишек и девчонок, выраставших в тени атомной бомбы, «холодной войны» и всеобщей подозрительности. Для многих из них рок–н–ролл стал первым выражением смутного, еще не осознаваемого по–настоящему недовольства лицемерной моралью, плоским здравым смыслом и самодовольной сытостью «общества благополучия». Рок был ответом на непреодолимую и детски наивную потребность подростков «тинэйджеров» иметь свое искусство, позволяющее заявлять о своем отношении к миру.
