Переводы А. Буравского
Обеденный гонг созывает всех,
Стол ломится от яств,
Жирные животы и тощие голодные,
Повязывайте салфетки,
Берите каждый свою долю.
Кому‑то достается подливка, а кому‑то — хрящи,
Кто‑то получает кость мозговую,
А кто‑то остается ни с чем,
Хотя запасов довольно, чтобы насытить всех.
Я принесла свою долю на берег моря —
Бумажные тарелки и пластиковые бутылки в прибое.
Чайки падают сверху и кричат рассерженно на меня,
А вдали скользят водяные лыжники.
Кто обращается к религии,
А кто — к героину,
Некоторые уходят в бродяжничество
В поисках чистого неба и потока забвенья.
Кто созерцает бег времени,
Кто смотрит, как подрастают их дети,
Кто следит за курсом акций и облигаций
В ожидании крупной удачи,
Американской мечты.
Я принесла свою мечту к берегу моря,
Изящные яхты, крабы и слепящее солнце,
Канаты и паруса
И радужные пятна пролитой нефти,
Собаки, буксиры и летний зной.
Позади банкетных столов
Плачут гневные молодые люди.
Кто позволяет жадным войти,
Кто не пускает тех, кто в нужде,
Кто так пересолил этот суп?
Скажите ему — мы голодны,
Нам бы чего послаще.
В книге поваренной я прочла:
Кому‑то достается подливка,
А кому‑то — хрящи,
Кому‑то — кость мозговая,
А кто‑то остается ни с чем,
Хотя запасов довольно, чтобы насытить всех.
Перевод Л. Переверзева
«Новую волну» американского фольклора образуют сотни и тысячи голосов и лиц, спорящих, соглашающихся, иногда непримиримо противоречащих друг другу.
Но рядом со всем этим новым продолжают звучать и произведения, созданные уже много лет назад (в их числе те, что вошли в предыдущие разделы нашего сборника), выдержавшие проверку временем и ставшие неувядающими образцами народной поэзии и музыки США. Более того, к середине 70–х годов молодежь Америки все чаще отдает свои симпатии песням, проникнутым вполне современным, подчас острозлободневным содержанием, но написанным в одном из традиционных жав ров, именуемом «кант ри–мьюзик» (дословно «сельская» музыка).
«Песня в стиле кантри, — указывал американский исследователь Нелсон Кинг, — обычно проста по структуре, обладает ясной и плавной мелодией и всегда о чем‑то рассказывает. Ее настроение чаще всего меланхолично, что присуще большинству традиционных народных песен; у простых людей, как известно, всегда достаточно трудностей в жизни. Аккомпанемент, чаще всего гитарный, создает четкий ритмический бит. У настоящих песен кантри не бывает изысканных оркестровок, впечатляющих звуковых эффектов и «симфонических» пассажей с большим количеством скрипок».
«Песни кантри… — подчеркивал композитор Рой Харрис, — могут быть «обыкновенными», как земля под ногами, но земля, соленая от трудового пота и тяжелого опыта. Эти песни есть не что иное, как нескончаемое эхо любви, рождения и смерти, работы и игры, надежды и отчаяния, успеха и поражения».
Характеризуя жанр и причины его популярности, автор–исполнитель кантри Хэнк Уильямс говорил: «Секрет нашего успеха очень прост — его можно объяснить одним словом, и слово это — искренность Когда певец кантри начинает, скажем, какую‑нибудь отчаянную песню, он и сам чувствует такую же отчаянность. Когда он поет «Похороны матери», он видит перед собою собственную мать, лежащую в гробу. Он поет куда более искренне, чем большинство эстрадных певцов, потому что он вырос в куда более тяжелых условиях. Нужно знать, что такое работа в поле от зари до зари Нужно как следует надышаться запахом скотного двора, прежде чем вы сможете петь так, как поет настоящий исполнитель кантри Люди, которые выросли в подобной же обстановке, знают, о чем он поет, и они благодарны ему за это. Ведь' то, что он поет, — это надежды, и мольбы, и ожидания, и мечты, и переживания тех, кого называют «рядовыми людьми». А я называю их «лучшими людьми», потому что именно на них и держится в основном мир Это ведь их трудом строится жизнь в нашей стране, да во всех других странах тоже Потому‑то наши песни и понимают всюду» И о чем бы в них ни пелось: о неразделенной любви или о бескрайних прериях, — их сразу же можно отличить от коммерческого суррогата. Вот что сказал американский литературовед Мэл Эттингер: «В мире музыки кантри мужчины остаются мужчинами, а женщины — женщинами. Здесь нет и следа двуполой неясности, которая характерна для рок–музыки. В песнях прославляется мужественность мужчин и женственность женщин. И в людях этих чувствуется большая жизненная сила, можно быть уверенными, что в трудностях они сумеют постоять за себя».
Именно это качество и отличает подлинно народное творчество от любых подделок «под фольклор», которые в изобилии фабрикует коммерческая эстрада.
Лучших представителей как «новой», так и «старой» волны при всем их различии роднит одно: каждый из них отчетливо сознает, что сегодня никто не имеет права укрываться от бурь, потрясений и кризисов мира.
Искреннее выражение своей гражданской, человеческой позиции по отношению к тому, что происходит в этом мире, — первый шаг на пути к единению с другими людьми. И каждый из них подтверждает своим творчеством правоту слов, произнесенных некогда Вуди Гатри:
«Песням есть что сказать, и говорятся они так, что понять их легко; а если вдруг ты возьмешь да изменишь их слегка, то невелика беда. Быть может, у тебя родится новая песня. Даже наверняка родится, если ты сказал о том, каким ты видишь наш мир, или о том, как привести его в порядок…
Мы когда‑нибудь узнаем, что все наши песни были маленькими нотами одной Великой Песни, и, когда мы это узнаем, богачи исчезнут, как утренний туман, и бедняки исчезнут, как бред алкоголика… и мы станем одной счастливой семьей».
1 Now some people say a man’s made out of mud,
But a poor man’s made out of muscle and blood,
Muscle and blood, skin and bones,
A mind that’s weak, and a back that’s strong.
CHORUS:
You load sixteen tons and what do you get?
Another day older and deeper in debt.
Saint Peter, don’t you call me ’cause I can’t go,
I owe my soul to the company store.
2 I was born one mornin’ when the sun didn’t shine,
I picked up my shovel and I walked to the mine,
I loaded sixteen tons of number nine coal
And thestrawboss hollered, ‘ Well, damn my soul!’ (CHO.)
3 Now when you see me cornin’, you better step aside,
Another man didn’t and another man died;
I’ve got a fist of iron and a fist of steel,
If the right one don’t get you, the left one will, (CHO.)
Нас из грязи слепили — считается так,
Но из крови и мышц все же сделан бедняк.
Кожа, кости еще, словом, хитрого нет.
Правда, мозг слабоват, но хребет — так хребет!
По шестнадцать тонн грузишь, а толк‑то каков?
На день к смерти поближе — и больше долгов.
Не пойду — пусть бы Петр меня в рай пригласил,
Душу в лавке компании я заложил.
Я родился туманной и мрачной порой,
На плечо взял лопату — и прямо в забой.
По шестнадцать тонн угля — с зари до зари,
И десятник ругается: «Черт побери!»
Я иду — шаг в стороночку, молодцы.
Стал один на пути мне — и отдал концы.
Как железо, как сталь кулаки мои прочны.
Если правый не свалит, то левый уж точно.
Перевод В. Викторова
Ты на ярмарку в Скарборо едешь?
Петрушка, чабрец, розмарин и шалфей.
Обо мне там девчонке напомни,
Той, что звали любимой моей.
Коль сошьет мне рубаху льняную,
Петрушка, чабрец, розмарин и шалфей,
Без единого шва — лишь такую, —
Снова будет любимой моей.
Коли в высохшем старом колодце,
Петрушка, чабрец, розмарин и шалфей,
Ту рубаху она постирает —
Снова будет любимой моей.
Коль землицы мне акр раздобудет,
Петрушка, чабрец, розмарин и шалфей,
Да землицы у моря, то будет,
Снова будет любимой моей.
Коль распашет землицу девчонка,
Петрушка, чабрец, розмарин и шалфей,
Да распашет рогами ягненка —
Снова будет любимой моей.
Ну а коли девчонка откажет,
Петрушка, чабрец, розмарин и шалфей,
Ты соври, мол, вовсю расстаралась —
Пусть уж будет любимой моей.
Все преграды любовь одолеет,
Петрушка, чабрец, розмарин и шалфей,
Все на свете девчонка сумеет —
Ну и будет любимой моей.
Я надену рубаху льняную,
Петрушка, чабрец, розмарин и шалфей,
Протяну ей ладонь и скажу я:
«Вот и стала любимой моей!»
Перевод А. Буравского
