Дао, которое видят редкие и благосклонные мистики? Оно невыразимо словами; слабо и противоречиво мы описываем его как единство всех вещей, их спокойное течение от истоков к исполнению и закон, управляющий этим течением. "Прежде чем появились небо и земля, издревле было оно, надежно существующее".198 В этом космическом единстве разрешаются все противоречия, исчезают все различия, встречаются все противоположности; в нем и с его точки зрения нет ни хорошего, ни плохого, ни белого, ни черного, ни прекрасного, ни безобразного,* ни великого, ни малого. "Если только знать, что вселенная всего лишь (мала, как) семя тары, а кончик волоса велик, как гора, то можно сказать, что человек увидел относительность вещей".200 В этой туманной целостности ни одна форма не является постоянной, и ни одна не является настолько уникальной, чтобы не перейти в другую в неспешном цикле эволюции.
Семена (вещей) многочисленны и мельчайшие. На поверхности воды они образуют мембрану. Когда они достигают места соединения суши и воды, они становятся лишайниками, которые образуют одежду лягушек и устриц. Оживая на курганах и возвышенностях, они становятся подорожником, а получая навоз, появляются в виде вороньих лап. Корни вороньей лапки превращаются в личинки, а листья - в бабочек. Эта бабочка превращается в насекомое и оживает под печью. Затем она приобретает форму мотылька. Мать через тысячу дней становится птицей. ... . . Иньси, соединившись с бамбуком, рождает хинь-нинг; тот - пантеру; пантера - лошадь; лошадь - человека. Затем человек вступает в великий механизм (эволюции), из которого все вещи выходят и в который они вступают после смерти.201
Она не так понятна, как Дарвин, но вполне подойдет.
В этом бесконечном круговороте сам человек может переходить в другие формы; его нынешний облик преходящ и с точки зрения вечности может быть лишь поверхностной реальностью - частью обманчивой завесы различий Майи.
Однажды мне, Чуанг-цзе, приснилось, что я - бабочка, порхающая туда-сюда, во всех смыслах и целях - бабочка. Я сознавал, что следую своим прихотям как бабочка, и не осознавал своей индивидуальности как человек. Внезапно я проснулся, и вот я уже снова лежу сам с собой. Теперь я не знаю, был ли я тогда человеком, которому снилось, что я бабочка, или я сейчас бабочка, которой снится, что я человек".202
Поэтому смерть - это лишь изменение формы, возможно, в лучшую сторону; это, как говорил Ибсен, великий формовщик, который снова сплавляет нас в печи перемен:
Цзе Лай заболел и лежал, задыхаясь, на пороге смерти, а его жена и дети стояли вокруг него и плакали. Ли пошел позвать его и сказал им: "Тише! Уйдите с дороги! Не мешайте ему в процессе трансформации". . . . Затем, прислонившись к двери, он заговорил с (умирающим). Цзе Лай сказал: "Отношения человека с Инь и Ян - это нечто большее, чем отношения с родителями. Если они торопят мою смерть, а я не повинуюсь, то буду считаться непокорным. Есть Великая масса (природы), которая заставляет меня носить это тело, трудиться в этой жизни, отдыхать в старости и покоиться в смерти. Поэтому то, что позаботилось о моем рождении, позаботится и о моей смерти. Вот великий литейщик отливает свой металл. Если бы металл, пританцовывая, сказал: "Я должен быть сделан в Мо Йе" (знаменитый старый меч), великий основатель, несомненно, счел бы этот металл злым. Так и если человек, приняв человеческий облик, будет настаивать на том, чтобы оставаться человеком и только человеком, автор трансформации непременно сочтет его злым существом. Давайте теперь рассматривать небо и землю как великий плавильный котел, а автора трансформации - как великого основателя; и куда бы мы ни пошли, разве мы не окажемся дома? Тишина - наш сон, а спокойствие - наше пробуждение".203
Когда сам Чуан собирался умирать, его ученики готовили ему торжественные похороны. Но он запретил им это делать. "Небо и земля - мой гроб и раковина, солнце, луна и звезды - мои погребальные регалии, и все творение провожает меня в могилу - разве мои похоронные принадлежности не готовы?" Ученики возразили, что без погребения он будет съеден воздушными птицами. На что Чуанг ответил с улыбчивой иронией, присущей всем его словам: "Над землей я стану пищей для коршунов, под землей - для сверчков и муравьев. Зачем грабить одного, чтобы накормить другого?"204
Если мы так подробно рассказываем о древних философах Китая, то отчасти потому, что неразрешимые проблемы человеческой жизни и судьбы неудержимо влекут пытливый ум, а отчасти потому, что знания ее философов - самый ценный дар Китая миру. Давным-давно (в 1697 году) космически мыслящий Лейбниц, изучив китайскую философию, призвал к слиянию и взаимообогащению Востока и Запада. "Положение дел между нами, - писал он в выражениях, которые были полезны каждому поколению, - таково, что ввиду неумеренного развращения нравов я почти считаю необходимым послать к нам китайских миссионеров, чтобы они научили нас цели и практике национальной теологии. . . . Ибо я верю, что если бы мудрый человек был назначен судьей... доброты народов, он присудил бы золотое яблоко китайцам".205 Он умолял Петра I построить сухопутный путь в Китай и способствовал созданию обществ в Москве и Берлине для "открытия Китая и обмена цивилизациями между Китаем и Европой".206 В 1721 году Христиан Вольф предпринял попытку в этом направлении, прочитав в Галле лекцию "О практической философии китайцев". Его обвинили в атеизме и отстранили от должности; но когда Фридрих взошел на трон, он призвал его в Пруссию и восстановил в правах.207
Просвещение восприняло китайскую философию в то же время, когда разбивало китайские сады и украшало свои дома шинуазерами. Физиократы, по-видимому, находились под влиянием Лао-цзы и Чуан-цзы в своей доктрине laissez-faire;208 а Руссо временами говорил так, что напоминал старого мастера.* что мы сразу соотносим его с Лао-цзы и Чуаном, как соотнесли бы Вольтера с Конфуцием и Менцием, если бы те были наделены остроумием. "Я внимательно читал книги Конфуция, - говорил Вольтер, - я делал из них выписки; я не нашел в них ничего, кроме чистейшей морали, без малейшего оттенка шарлатанства".210 Гете в 1770 году записал свое решение прочесть философскую классику Китая; и когда сорок три года спустя в Лейпциге раздались пушки половины мира, старый мудрец не обратил на них никакого внимания, будучи поглощен китайской литературой.211
Пусть это краткое и поверхностное введение подтолкнет читателя к изучению самих китайских философов, как изучал их Гете, Вольтер и Толстой.
ГЛАВА XXIV. Эпоха поэтов
I. КИТАЙСКИЙ "БИСМАРК
Период противостояния государств -
