расследование. День и ночь я не мог понять принципы бамбука, пока через семь дней не заболел и я, потому что устал и отяготил свои мысли. В результате мы взаимно вздохнули и сказали: "Мы не можем быть ни мудрецами, ни добродетельными людьми".21
Поэтому Ван Ян-мин отбросил изучение вещей и даже классиков древности; чтение собственного сердца и ума в уединенном созерцании, казалось ему, сулило больше мудрости, чем все предметы и все книги.22 Изгнанный в горную пустыню, населенную варварами и кишащую ядовитыми змеями, он нашел себе друзей и учеников среди преступников, бежавших в те края; он учил их философии, готовил для них пищу и пел им песни. Однажды, во время полуночной стражи, он поразил их, вскочив с койки и воскликнув в экстазе: "Моей природы, конечно, достаточно. Я ошибался, когда искал принципы в вещах и делах". Его товарищи не были уверены, что последовали за ним; но постепенно он подвел их к своему идеалистическому выводу: "Сам разум - это воплощение естественного закона. Есть ли во Вселенной что-нибудь, что существует независимо от разума? Существует ли какой-нибудь закон помимо разума?"23 Из этого он не делал вывода, что Бог - плод воображения; напротив, он представлял себе Божество как смутную, но вездесущую моральную силу, слишком великую, чтобы быть просто личностью, и все же способную испытывать симпатию и гнев к людям.24
Из этой идеалистической точки отсчета он пришел к тем же этическим принципам, что и Чу Си. "Природа - это высшее благо", а высшее совершенство заключается в полном принятии законов природы.25 Когда ему указали на то, что природа, похоже, включает в себя и змей, и философов, он ответил, с оттенком Аквинского, Спинозы и Ницше, что "хорошо" и "плохо" - это предрассудки, термины, применяемые к вещам в зависимости от их пользы или вреда для себя или человечества; сама природа, учил он, находится вне добра и зла и игнорирует нашу эгоистическую терминологию. Один из учеников сообщает или придумывает диалог, который можно было бы озаглавить "Смысл добра и зла" (Jenseits von Gut und Böse):
Чуть позже он сказал: "Это представление о добре и зле берет свое начало в теле и, вероятно, ошибочно". Я был не в состоянии понять. Учитель сказал: "Цель небес в появлении на свет - такая же, как в случае с цветами и травой. Каким образом оно различает добро и зло? Если тебе, мой ученик, нравится смотреть на цветы, то ты будешь считать цветы хорошими, а траву плохой. Если ты захочешь использовать траву, то, в свою очередь, будешь считать ее доброй. Источником такого рода добра и зла являются пристрастия и антипатии вашего ума. Поэтому я знаю, что вы заблуждаетесь".
Я сказал: "В таком случае нет ни добра, ни зла, не так ли?" Учитель сказал: "Спокойствие, проистекающее из господства естественного закона, - это состояние, в котором нет различия между добром и злом; в то время как возбуждение страсти-природы - это состояние, в котором присутствуют и добро, и зло. Если нет возбуждения страстей-природы, то нет ни добра, ни зла, и это то, что называется высшим благом". . . .
Я сказал: "В таком случае добро и зло вовсе не присутствуют в вещах?" Он сказал: "Они есть только в твоем сознании".26
Хорошо, что Ван и Будди прозвучала эта тонкая нота идеалистической метафизики в залах правильных и чопорных конфуцианцев; ведь хотя эти ученые имели самый справедливый взгляд на человеческую природу и правительство, который только могла придумать философия, они были несколько очарованы своей мудростью и превратились в интеллектуальную бюрократию, раздражающую и враждебную каждой свободной и творчески заблуждающейся душе. Если в конце концов последователи Чу Си одержали победу, если его табличка была с почестями помещена в одном зале с табличкой самого Мастера, а его толкования классики стали законом для всей ортодоксальной мысли на семьсот лет, то это действительно была победа здравого и простого смысла над тревожными тонкостями метафизического ума. Но нация, как и отдельный человек, может быть слишком разумной, слишком прозаически здравой и невыносимо правильной. Отчасти именно потому, что Чу Си и конфуцианство одержали столь полную победу, в Китае произошла революция.
II. БРОНЗА, ЛАК И НЕФРИТ
Роль искусства в Китае - Текстиль - Мебель - Ювелирные изделия - Веера - Изготовление лака - Резка нефрита - Некоторые шедевры бронзы - Китайская скульптура
Стремление к мудрости и страсть к красоте - два полюса китайского сознания, а Китай можно условно определить как философию и фарфор. Как стремление к мудрости означало для Китая не воздушную метафизику, а позитивную философию, нацеленную на развитие личности и общественный порядок, так и страсть к красоте была не эзотерическим эстетизмом, не дилетантским выдумыванием форм искусства, не имеющих отношения к человеческим делам, а земным браком красоты и пользы, практическим стремлением украшать предметы и орудия повседневной жизни. Пока Китай не начал поддаваться западному влиянию, он не признавал различий между художником и ремесленником, между ремесленником и рабочим; почти вся промышленность была производством, а все производство - ремеслом; промышленность, как и искусство, была выражением личности в вещах. Поэтому Китай, пренебрегая предоставлением своему народу с помощью крупной промышленности удобств, распространенных на Западе, превосходил все страны в художественном вкусе и умножении красивых предметов для повседневного использования. От иероглифов, которыми он писал, до посуды, из которой он ел, комфортный китаец требовал, чтобы все вокруг него имело определенную эстетическую форму и свидетельствовало своей формой и текстурой о зрелой цивилизации, символом и частью которой оно являлось.
Именно при династии Сун это движение по украшению человека, храма и дома достигло своего наивысшего выражения. Оно было частью совершенства жизни Танг, оставалось и распространялось при последующих династиях; но теперь долгий период порядка и процветания питал каждое искусство и придал китайской жизни изящество и украшение , которыми она никогда не пользовалась прежде. В текстиле и металлообработке мастера Китая в эпоху Сун и после нее достигли небывалого совершенства; в огранке нефрита и твердых камней они превзошли всех соперников, а в резьбе по дереву и слоновой кости их превзошли только их ученики в Японии.27 Мебель создавалась в самых разнообразных и неудобных формах; краснодеревщики, живя на миску риса в день, выпускали один objet de vertu - одно маленькое произведение совершенства - за другим; и эти незначительные продукты тщательного искусства, занимая место дорогой мебели и предметов роскоши в домах, доставляли своим владельцам удовольствие, которое в Западной Европе могут знать только знатоки. Украшений
