и вижу ее лицо, несколько искаженное. Шарф закрывает ее волосы.
Это поразительно: будто мысль о ней создала ее наяву.
— Майкл, это Джулия.
— Здравствуй. Поднимайся. Только я бреюсь. Первый лифт, восьмой этаж, — говорю я и нажимаю на кнопку входной двери.
Кажется, входной ритуал приводит ее немного в замешательство. Она открывает внутреннюю стеклянную дверь и улыбается. После кажущейся вечности я слышу звук лифта, затем звонок входной двери. Отпираю.
— О, прости, я тебя отрываю, — говорит она, глядя на меня; у меня на плечах полотенце, пена для бритья на подбородке и шее и широченная идиотская улыбка на лице. — Я не поняла, что ты бреешься, — продолжает она.
— Странно, как я не порезался, — говорю я. — Что тебя сюда привело?
— Не знаю. Я была недалеко. — Пауза. — Какой вид! Чудо. И так много света.
Я делаю шаг к ней, но она быстро говорит:
— Пожалуйста, Майкл.
— О’кей, о’кей, хорошо... пена на лице... я понимаю. Поставить какую-нибудь музыку? Я сейчас вернусь.
Она мотает головой.
— Не исчезай, — говорю я. — Ты ведь мне не снишься?
— Нет.
Через несколько минут я выхожу из ванной. Иду на запах кофе в маленький закуток в моей гостиной. Джулия смотрит в окно. Когда я оказываюсь прямо за ней, она испуганно оборачивается.
— Надеюсь, ты не возражаешь, — говорит она. — Я сварила кофе.
— Спасибо, — говорю я. — Давно никто этого для меня здесь не делал.
— О? Но я думала...
— Ну да — но она никогда не остается здесь.
— Почему?
— Мы не живем вместе. Я иногда остаюсь у нее.
— Расскажи мне о ней.
— Она студентка, скрипачка. Француженка; из Ниона. Ее зовут Виржини.
— Она бы мне понравилась?
— Не знаю. Возможно, нет... Нет, я о другом — может, она тебе и понравилась бы, не знаю, просто у вас мало общего. Мне она, однако, нравится, — быстро добавляю я, чувствуя себя предателем.
— Я не видела в гостиной никаких фотографий, кроме твоей семьи, — говорит Джулия.
— Ну да, у меня вообще нет ее фотографий, — быстро говорю я. — Во всяком случае, не под рукой. Наверно, я могу ее описать: черные волосы, черные глаза... Нет, не могу. Я не умею описывать лица.
— Ну, мне нравится лосьон для бритья, который она тебе подарила.
— Мм.
— Как он называется?
— «Гавана».
— Как столица Кубы?
— Есть еще какая-то Гавана?
— Наверно, нет.
— А мне нравится этот лимонный запах. Что это?
— Майкл, не делай вид, что тебе интересно название моих духов.
— Подарок твоего мужа?
— Нет, я купила сама. Всего месяц назад. Джеймс бы тебе понравился, — говорит Джулия.
— Конечно, — соглашаюсь я машинально.
— Не знаю, зачем я пришла. Глупо. Мне было интересно, где ты живешь, — продолжает она. — Даже в тот день, когда увидела тебя на Оксфорд-стрит, я знала, что ты живешь недалеко от меня.
— Откуда ты могла это знать? — спрашиваю я.
— Первые три цифры телефона.
— Понятно.
— На самом деле я нашла тебя в телефонной книге. Я не могла вспомнить твой номер целиком.
— То есть в конце концов ты его посмотрела?
— Да.
— И не позвонила?
— Я помню, про что думала, когда смотрела на имена в телефонной книге — Холланд, Холидей, Холлис, Холт и так далее. Это просто имена. Самые обычные имена. И конечно, в венской телефонной книге я читаю Кинд, Климт, Ольмер, Петерс — и ничего в моей голове не происходит, никаких эмоций.
— О чем ты говоришь, Джулия?
— Бетховен, Гайдн, Моцарт, Шуберт — не понимаешь, о чем я? Это просто имена, имена из телефонной книги, я иногда так и думаю. Нет, вижу, ты не понимаешь. Но тут так высоко — так высоко надо всем.
— Да. Действительно, — хватаюсь я хоть за что-то, доступное моему пониманию. — И тут много света, как ты сказала. И вид издалека на Святого Павла в качестве компенсации за слабый напор воды. — Я поворачиваюсь и показываю на розетку. — Если включить сюда пылесос, можно пропылесосить всю квартиру. Три маленькие комнаты — не дворец, но больше, чем в Вене. Тебе нравится?
— С молоком, но без сахара? — вопросом на вопрос отвечает Джулия.
— Теперь — ни с тем ни с другим.
— Прости? — Она взволнована, как будто эта перемена моих привычек означает нечто большее, чем на самом деле.
Я улыбаюсь ей:
— Я больше не пью с молоком.
— Да? А почему?
— Я все время забываю его купить. А то, что в холодильнике, обычно просрочено. Так, чтобы не испортить кофе, я привык его пить без ничего.
Мы несем наши кружки в другой конец комнаты и садимся. Я смотрю на нее, она на меня. Что означает вся эта болтовня и все это молчание?
— Ты рад, что я пришла? — спрашивает она.
— Да, но не могу в это поверить, — говорю я. — Это невообразимо.
— Я тебя не отвлекаю?
— Нет. А даже если бы и так? Но сегодня утром у меня нет уроков. Правда, у нас через час репетиция. Странная вещь случилась вчера. Ну, вторая по степени странности.
— Что именно?
— Нам предложили записать «Искусство фуги».
— Все «Искусство фуги»?
— Да. «Стратус».
— Майкл, это совершенно замечательно. — Лицо Джулии освещается радостью, удовольствием от этой мысли — и, безусловно, радостью за меня.
— Да, замечательно, — говорю я. — Ты что-то из него играла. И до сих пор играешь?
— Иногда. Нечасто.
— У меня есть ноты. И пианино в соседней комнате.
— О нет, нет — я не могу, не могу. — Она протестует почти яростно, как будто борясь с каким-то ужасом.
— Все хорошо? — Я трогаю ее плечо, потом накрываю его моей ладонью.
— Да. Да, — говорит она.
Я кладу руку ей на шею. Она мягко отстраняет ее.
— Прости, если я тебя расстроил. Просто я был бы рад тебя снова услышать. Хотелось бы что-нибудь с тобой сыграть.
— О нет! — говорит она печально. — Так я и знала: ты захочешь, чтобы мы вместе играли. Я не должна была приходить. Так я и знала. И я тебя разочаровала.
— Джулия, о чем ты? Какое может быть разочарование, если ты здесь? Это невозможно!
— Школа Люка тут, за углом. Я его отвела и потом сидела в машине, думая, что мне делать. — Она будто поражена чем-то. — Даже после того, как решила зайти к тебе, я не могла — думала, что слишком рано. Так что я час просидела в кафе и меняла свое решение каждые десять минут.
— Почему ты не позвонила? Я проснулся в девять.
— Мне надо было самой все продумать. Я ведь не просто была неподалеку. Я хотела тебя видеть. Я хочу тебя видеть. Ты был такой огромной частью моей жизни. И остаешься по-прежнему. Но я ничего от тебя не хочу — ничего сложного. Ничего вообще. Не говоря уж о том, что и тогда было непросто.
Я чувствую, что основное бремя разговора перевалено на меня.
— Кем работает Джеймс? — спрашиваю.
Я стараюсь произнести его имя как можно нейтральнее, но во мне все восстает против этого. Лучше бы я говорил «твой муж».
— Он банкир. Американец. Из Бостона. Мы там жили с тех пор, как поженились. Пока не переехали в Лондон.
— Когда это было?
— Больше года назад... Люк скучает по Бостону. Он часто меня спрашивает, когда мы поедем обратно. Не то чтобы он был несчастлив тут. Он в некотором роде лидер в своей компании.
— Сколько ему?
— Почти семь. Шесть и десять двенадцатых, как он говорит. Он любит дроби — но он совсем не зануда, он замечательный.
Я физически чувствую волнение в сердце.
— Джулия, когда вы поженились? Как скоро после моего отъезда в Англию?
— Примерно через год.
— Нет. Нет. Я не могу в это поверить. Я не могу. Это невозможно. Я говорил с твоим отцом примерно тогда же. Он мне ничего не сказал.
Джулия молчит.
— А Джеймс уже был на горизонте, когда я еще не уехал?
— Конечно нет. — В ее голосе почти презрение.
— Я не могу это вынести.
— Майкл, я лучше пойду.
— Нет, не лучше.
— А твоя репетиция?
— Ах да. Я забыл... Да, наверное, лучше иди... А ты не можешь зайти завтра? Пожалуйста. Я встану около девяти. Даже раньше. Когда начинается школа?
— В восемь тридцать. Майкл, я не могу так — отвести Люка в школу и прийти к тебе. Не могу. Это будет слишком, не знаю — слишком удручающе.
— Почему? Мы что-то не то делаем?
Джулия качает головой:
— Ничего. Ничего. И я ничего не хочу. И ты не хочешь. Отправь мне факс через день или два. Вот мой номер.
— Факс?
— Да. И, Майкл, я знаю, это звучит глупо — пиши мне по-немецки... Этот факс мы используем оба, и я не хочу, чтобы Джеймс волновался...
— Да, конечно. Кстати, сегодня у тебя очень голубые глаза.
— Что? — Она будто в смятении. — Я не понимаю...
— Твои глаза. Иногда они серо-голубые, иногда — зелено-голубые, но сегодня они просто голубые.
Джулия краснеет.
— Перестань, пожалуйста, Майкл.
