багаж ничем не рискует там, сзади? — спрашиваю я.
Скрипичный футляр я спрятал под скамейку, обмотав ремень вокруг ноги.
— Куда бы кто-то мог с ним убежать?
— Смотри, еще гондола, — говорю я.
— Да, — терпеливо говорит Джулия. — Мы уже видели десятки.
— Мы должны покататься на гондоле.
— Майкл, я не успеваю ни о чем подумать.
— Можешь тогда на меня и не смотреть, — говорю я и погружаюсь в путеводитель.
Каменный мост Риальто, деревянный мост рядом с Академией, большой серый купол Салюте, колонны колокольни Сан-Марко, розово-белый торт палаццо Дожей проплывают по очереди над нами или рядом; и все это так богато, так предсказуемо, так медлительно, так мимолетно, так поразительно, что в этом есть нечто тревожащее, почти давящее. Какое облегчение попасть в открытое пространство лагуны, не окруженное всей этой роскошью.
Справа от нас на островке базилика Сан-Джорджо-Маджоре. Я смотрю на нее восхищенно, узнавая.
— Но где же Сант-Элена? — спрашиваю я.
— Всего несколько остановок.
— Когда я сказал Эллен, она, казалось, была в шоке, будто я отправлялся в изгнание в Клэпэм.
— Сослан на Святую Елену.
— Вот именно.
— Мне нравится Сант-Элена, — говорит Джулия. — Я туда забрела как-то по ошибке. Это зеленый пригород, семейный, с собаками. Машин, конечно, нет, и туристов нет, кроме тех, у которых проблемы с чтением карт, как у нас с Марией. Но это недалеко от места, которое я хочу тебе показать.
— Какое?
— Ты увидишь.
— Что это — животное, растение или камень?
Джулия размышляет секунду-другую, потом говорит:
— Животное, но, возможно, сделанное из растения и камня.
— Как и мы все.
— Ну да, чистая правда.
— Было бы неплохо пожить в палаццо, как думаешь? Ну то есть когда еще нам представится такая возможность? Если б не ты, я бы сейчас лежал там в ванной и мне подносили бы шампанское.
— Скорее, просекко.
— Тебе виднее.
— Где оно, это твое палаццо? — спрашивает Джулия.
— Откуда мне знать? Я в Венеции не ориентируюсь.
Джулия нетерпеливо мычит и тянется к путеводителю:
— А, да, палаццо Традонико. Возле Сан-Поло.
— Что бы это ни значило.
— Самая большая площадь в Венеции, кроме Сан-Марко — которая единственная в Венеции называется не «кампо», а «пьяцца».
— Это так понятно, что теряет всякий смысл.
— Ты просто сонный. Ты целый день сонный.
— Это ты проспала самую красивую дорогу в мире.
— Я вздремнула на двадцать минут.
— Вряд ли я куда-нибудь пойду без тебя. Венеция слишком запутана.
— Конечно пойдешь. Я не буду водить тебя на репетиции. Вот тебе ориентир, Майкл. Называй одну сторону канала Марко, другую Поло. Запомни, что` на Марко-стороне, что` на Поло, и тогда будешь знать, надо ли тебе пересекать канал, чтобы добраться туда или сюда.
— Но почему ты не заглянешь к нам на репетиции? У нас их будет всего две. Ну, или только три-четыре.
— После Вены лучше тебе играть без меня. И без меня как зрителя.
Я качаю головой.
— Ты знаешь, что это за здание? — спрашивает Джулия, указывая. — Вон то, с белым фасадом...
— Мне все равно, — говорю я почти ожесточенно.
— Это церковь Вивальди, — говорит она.
— О, — говорю я, жалея о моей вспышке.
— Я не должна была упоминать Вену, — говорит она. — Постараюсь этого не делать.
— У тебя реальные проблемы, а жалуюсь я.
— То, что с тобой случилось, было достаточно реально, — говорит Джулия.
— Тебе не плохо оттого, что я тебя сюда привез? — спрашиваю я.
— Хорошо, что мы вместе, — говорит она. — И я сама сюда приехала.
Она глядит мне прямо в глаза, и я вдруг чувствую себя таким счастливым, что могу достать до неба. Десять дней с ней — десять дней! — и к тому же здесь.
— Верди. Вагнер, — говорит она через какое-то время.
Вокруг нас все стало синее и распахнутое, на берегу — зеленое. Я следую за ее взглядом и вижу два бюста на постаментах друг напротив друга в парке. Дерево разделяет их; они смотрят поверх воды.
— Нам на следующей.
Мы стоим у перил, смотрим на сосновый лесок вдоль воды, и я думаю о том, что же принесет нам Сант-Элена.
6.2
Синьора Мариани приветствует нас, задыхаясь, будто она только что заметила вапоретто и, прервавшись на полуслове, прибежала на металлический понтон, служащий пристанью. Она седовласая, маленькая и очень дружелюбная. Думаю, она бы с удовольствием с нами посплетничала, если бы кто-то из нас был на это способен. По пути через сосновую рощу собственно в Сант-Элену она приветствует любопытных очередями взрывной речи, из которой я улавливаю не более чем «amici della Signora Fortichiari»84. Она кивает зеленщику, отодвигает меня, чтобы я не наступил в собачьи экскременты, периодически и неубедительно предлагает помочь нам с багажом. Она ведет нас по довольно широкой улице к маленькому двору с воротами, обвитыми глицинией. Извлекается сложная связка ключей, и нам показывают, как их использовать при входе во двор, в дом и, после крутого подъема на три этажа, в квартиру.
Это прекрасная квартира с простыми дощатыми полами, с окнами на улицу и во двор, где высоко над маленькой магнолией натянуты веревки с бельем, с разноцветной одеждой — включая коричневое исподнее, принадлежащее, если судить по направлению веревки, соседу с нижнего этажа напротив. Мы с Джулией радостно переглядываемся. Синьора Мариани глядит на нас и заговорщически хохочет, потом неожиданно закрывает ставни. Она указывает на спальню, где ждут чистые белые простыни, телефон с автоответчиком, стиральная машина, огнетушитель, ваза с желтыми цветами и рядом с ней письмо на кремовой бумаге от синьоры Фортикьяри. И прежде чем мы успеваем заметить, она исчезает. Вскоре после этого громко хлопает дверь внизу, и возмущенный голос кричит в пролете лестницы.
— Mайкл, прекрати — говорит Джулия, смеясь, когда я тяну ее в спальню.
Я покусываю ее за ухо:
— Мм, пушистое.
— Не надо, Майкл. Дай мне прочесть письмо от Дженни.
— Потом.
Мы лежим в кровати, рядом, почти полностью одетые. Как она хочет, так и будет. Сегодня она хочет, чтобы я не торопился, хоть прошлый раз и был так давно. Так много всего случилось с тех пор, так много неожиданного напряжения и надежд, и я тоже не хочу, чтобы это кончалось, — хочу просто обнимать ее снова и снова.
Я предлагаю открыть шторы, но она мотает головой. Мы довольствуемся светом, проникающим из соседних комнат. Я снимаю с Джулии блузку и прижимаюсь лицом. Сегодня утром у меня не было времени побриться, и она мягко меня отстраняет.
— Твои губы бывают нежнее, — говорит она.
Это разговор в одну сторону, ведь она не может читать мои слова. Она кожей ощущает мои намерения и может сказать, что она чувствует, и что хочет делать, и что я могу для нее сделать. Сперва она казалась застенчивой, но становится смелее, чем когда бы то ни было, будто путешествие по воде и эта неизвестная комната освободили ее.
Даже когда я должен встать, чтобы перекопать мою нераспакованную сумку, это не прерывает общий настрой и наше возбуждение. Она положила голову на руку и смотрит на меня, будто никакого сомнения, никакой рефлексии и не возникало, чтобы помешать нашему восторгу.
После я передаю Джулии письмо. Она сидит сбоку на кровати; я включаю свет. Она выглядит серьезной. Оказывается, ее подруга практически заперта дома — у ее детей корь. Она не хочет, чтобы к ней приходили, но спрашивает, не сможет ли Джулия с ней встретиться на ланче послезавтра у Чиприани — можно и со мной, если я захочу. Ее уверили, что сама она не заразна.
— Ну как, Майкл, хочешь пойти со мной? — спрашивает Джулия, немного беспокоясь.
— Нет, я нет, — отвечаю я. — И ты тоже не хочешь.
Я по-прежнему думаю про секс, и корь — странное вмешательство в мои мысли.
Джулия кивает:
— Она моя очень близкая подруга — со школы. Она вышла замуж за венецианца лет пять назад, и теперь у нее двое детей, девочка и мальчик.
— Дженни с сальными черными волосами?
— Да, та самая, она превратилась в красавицу.
— Тогда лучше мне с ней не встречаться, — говорю я, гладя ее шею одной рукой и пальцами другой медленно двигаясь к низу спины. — ...Интересно, приехали ли остальные. Их самолет должен был приземлиться в шесть. Как они добираются из аэропорта?
— По воде. Надеюсь, Майкл, у тебя нет планов с ними встречаться сегодня.
— Нет. Но я сказал, что позвоню. Завтра репетиция после обеда.
— Что будем делать?
— Я в твоих руках.
— Объятиях.
— Если быть точным. Мне хочется еще тебя пообнять.
Джулия выглядит недовольной.
— В чем дело?
