Я давлю сигарету роскошной телки о свой каблук и щелчком отправлю ее в бронзовую пепельницу.
– Вы знаете, где найти эту птичку?
– Не имею ни малейшего понятия...
Я смотрю на него, спрашивая себя, кто этот тип: начальник Секретной службы или грузчик с Восточного вокзала?
Он видит мое немое осуждение.
– Я ведь не Господь Бог, – вздыхает он. И добавляет: – Зато Анджелино сущий дьявол!
Одна вещь меня все-таки успокаивает; дьявол никогда не внушая мне страха. Я даже несколько раз брал над ним верх.
До сих пор дело было абсолютно простым. Анджелино замышляет гадость на Ке д'Орсей. Один гад из наших давал ему информацию; с этим я рассчитался. Здание МИДа тщательно обыщут, меры безопасности усилят, а я. как большой, буду стараться побеседовать с Анджелино. Обожаю разговаривать с бандитами. Супергангстеры – это моя любовь, честное слово! Будь я при хрустах, я бы их коллекционировал.
Единственная неприятность – я не имею ни малейшего представления о том, где находится Анджелино.
Проходя мимо бара, что напротив конторы, я кое-что вспоминаю. В кармане Вольфа лежала отправленная вчера телеграмма с просьбой позвонить некоему Клоду сегодня в полдень. А сегодня в полдень Вольф как раз листал телефонную книгу. Готов поспорить, он искал номер этого самого Клода... Я могу ошибаться, но ведь только римский папа никогда на попадает пальцем в небо.
Поскольку моя память – отличный записывающий механизм, я вспоминаю и то, что Вольф опрокинул стакан чинзано на страницу, которую изучал.
Захожу в тошниловку. Эмиль, ее хозяин, дремлет за стойкой. Среди предков этого типа наверняка была муха цеце. Начиная с одиннадцати утра он спит, как боа, заглотнувший целую семью плантаторов, включая бабулю. Он выходит из комы только затем, чтобы рявкнуть, от чего дрожат бутылки на полках.
Его официантка относится к типу чокнутых девиц, считающих себя жертвой социальной несправедливости. Она воображает, что на съемочной площадке смотрелась бы куда лучше, чем во второразрядном бистро. Она машет ресницами, как Марлен, а той краской, которой она намазала лицо, вы могли бы заново покрасить свой загородный дом.
– Что вы хотите? – спрашивает она, округляя рот в куриную гузку.
– Я пришел ради твоих глаз, – говорю, – но если сверх того ты дашь мне телефонный справочник и рюмочку коньячку, я Просто бухнусь перед тобой на колени.
Она пожимает плечами и приносит мне книгу. Я размышляю. Если мне не изменяет память, справочник был открыт в конце.
Я раскрываю его и замечаю, что попал на версальских абонентов Как говорится, горячо: телеграмма Вольфу была отправлена из Версаля...
Я листаю эту часть справочника и скоро нахожу запачканную страницу. На ней фамилии на Р и С, всего двести двадцать три штуки. Вырываю страницу и сую в свой карман.
Шум разрываемой бумаги выводит хозяина из дремы. Второй раз за день он жутко орет из-за этой чертовой книги. Он вопит на всю свою забегаловку, что второго такого нахала, как я, нет в целом мире, что он сыт по горло этим кварталом, кишащим легавыми, и живет одной надеждой – увидеть нас висящими на крюках мясника. Oосле чего, очевидно сорвав голос, он наливает себе стакан коньяку и наполняет мой.
Мы чокаемся.
Я приезжаю в Версаль в девять часов вечера. На город Короля-Солнца падает мелкий нудный дождик.
Остановив машину на улочке возле префектуры, я захожу в унылый бар, кажущийся мне удобным местом для размышлений.
Сидя перед дымящимся грогом, я смотрю на вырванную из телефонной книги страницу. Не обходить же всех типов, чьи фамилии напечатаны на ней! Тут я вспоминаю, что телеграмма Вольфа была подписана: «Клод». Пробегаю взглядом бумажку и через четыре минуты констатирую, что только одного мужика зовут Клод. Клод Ринкс, по профессии скульптор...
Эта деталь меня очень удивляет. Не понимаю, как скульптор может быть причастен к делу, которым я занимаюсь. Лица творческих профессий обычно не имеют; ничего общего с субъектами вроде Вольфа или Анджелино. Может, это просто приятель Вольфа, никак не связанный с его темными делишками?
Наконец, поскольку другого лучика надежды не брезжит, и тем более я уже в Версале, решаю связаться с Ринксом.
Думаю, действовать надо осторожно, так как я ступаю на совершенно неизвестную почву.
Я подхожу к телефону и набираю номер Ринкса.
Нежный голосок отвечает:
– Алло?
– Я бы хотел поговорить с месье Клодом Ринксом. Нежный голосок уверяет меня, что Клода Ринкса мужского пола не существует, а Клод Ринкс – это она. Только тут я осознаю, что имя Клод может носить и мужчина, и женщина.
– О, простите! – говорю я. – Могу ли я с вами поговорить, мадам Ринкс?
– Мадемуазель... А о чем?
– Скажем, поличному делу.
– Может, завтра?
– Скажем, что личное дело еще и срочное...
– Кто вы? Иду напролом:
– Друг Вольфа... мое имя вам ничего не скажет.
Молчание.
– Кто такой Вольф? – спрашивает голос. В тоне моей собеседницы звучит искреннее удивление. Я говорю себе, что пошел неверным путем, и уже собираюсь извиниться и повесить трубку, но в моей черепушке начинает сильно звонить колокольчик тревоги. А когда он звонит, значит, мне пудрят мозги...
– Могу я вам это объяснить при личной встрече? – отвечаю я на ее последний вопрос. Опять молчание.
– Я в двух шагах от вас, – продолжаю я.
– Ладно, приходите. Я живу на верхнем этаже... Дождавшись, пока она положит трубку, я вешаю на рычаг свою. Я задумчив, как роденовский «Мыслитель». Я так задумался, что забыл допить свой стаканчик... Заметив это на улице, возвращаюсь исправить оплошность, но уже слишком поздно: хозяин успел вылить остаток моего коньяка назад в бутылку.
Дом богатый. Монументальная деревянная лестница с медными перилами покрыта красным ковром.
Взобравшись на четвертый этаж, я оказываюсь на конечной остановке перед широкой дверью, покрашенной в изумрудно-зеленый цвет.
В тот момент, когда я протягиваю руку к звонку, дверь открывается. На мои плечи падает прямоугольник оранжевого света, а посреди этого прямоугольника стоит красотка, от которой просто дух захватывает.
Она довольно высокого роста, стройная, хорошо сложена. Тяжелые золотистые волосы собраны сзади в длинную гриву а-ля Аттила Она кутается в синий атласный халат, черные глаза пристально смотрят на меня.
Делаю усилие, чтобы проглотить слюну, и снимаю шляпу.
– Мадемуазель Ринкс?
– Она самая.
Я кланяюсь:
– Комиссар Сан-Антонио.
Кажется, я поскромничал, уверив мадемуазель, что мое имя ей ничего не скажет.
Она вздрагивает, и выражение ее глаз меняется от любопытства к настороженности.
– Входите, – говорит она.
Я вхожу в мастерскую скульптора, обставленную с безупречным вкусом. Во всех углах статуи, драпировки ярких цветов, мебель из лимонного дерева. В величественном камине из красного кирпича горят дрова.
Она указывает на кресло.
– О чем идет речь, господин комиссар?
– О Вольфе...
Я смотрю на нее. Она моргает. Я был прав, что пришел. Могу поставить истертую зубную щетку против тонны черной икры, что эта куколка знает Вольфа. Я решаю не давать ей времени соврать и, пользуясь своим преимуществом, начинаю блеф...
– Вольф умер, – бросаю я. Она страшно бледнеет и шепчет:
– Умер?
– Погиб в конце дня от руки преступника, которого мы обложили в его логове... Детали вы узнаете завтра, из утренних газет...
Она проводит рукой по лбу. Кажется, сейчас хлопнется в обморок.
– С вами все в порядке?
Она утвердительно кивает головой.
Она сильная. Мне это нравится. Терпеть не могу девчонок, считающих своим долгом падать без чувств, чтобы показать глубину своей скорби.
– Перед смертью Вольф, который был моим приятелем, прошептал: «Навести... Клод Ринкс... Версаль...» Больше он ничего сказать не смог Вот. Я решил, что обязан приехать, понимаете? Я не знал, что вы женщина...
Делаю паузу, чтобы она успела осмыслить сказанное. Потом задаю вопрос, щекочущий мне язык:
– Почему по телефону вы мне ответили, что не знаете его?
Она пожимает плечами:
– Не знаю. Ваш звонок в такой час показался мне необычным... Я... Я не подумала... Я смотрю на нее,
– Вы были очень близки с Вольфом?
– Он был другом детства... Мы потеряли друг друга из вида, а два месяца назад я встретила его в Сен-Жермен-де-Пре... Мы узнали друг друга... провели вместе вечер. Через некоторое время он приехал сюда – заказать мне работу...
– Работу?
– Он хотел, чтобы я сделала копию бюста Монтескье... Мне приходится ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю. Вольф, циник, мерзавец и предатель, Вольф, влезщий в грязные махинации, интересовался скульптурой и Монтескье. Обалдеть можно!
Я смотрю на малышку Ринкс, чтобы убедиться, что она не издевается надо мной. Нет, сидит в своем кресле очень серьезная, грустная и красивая.
– Бюст Монтескье? – бормочу я.
