— Борниш? Быстро спускайтесь вниз.
— Слушаюсь, господин старший инспектор.
Когда я вошел в кабинет Рене Камара, нормандского гиганта в толстых роговых очках, робкого и всегда угрюмого, он смерил меня долгим взглядом и сказал:
— В Сен-Ном-ла-Бретеш обнаружен труп неизвестной женщины. Берите фотографа, шофера и отправляйтесь на место происшествия. Я хочу посмотреть, на что вы годитесь.
Час спустя, окруженный жандармами, я стоял перед трупом женщины, которая, вероятно, при жизни была красивой. Она лежала с окровавленной головой в лесу, на земле, покрытой мокрыми листьями.
Наверное, именно тогда во мне проснулся охотничий инстинкт. Я не знал, какие методы используют для поисков убийцы, но мной овладела пламенная страсть: во что бы то ни стало поймать его.
Следствие было долгим и кропотливым. Я жил на нервах. Днем и ночью я думал только об этом деле, и наконец однажды утром поиски привели меня к убийце. Им оказался двадцатилетний Клод Карели. Я обнаружил его в небольшом отеле на улице Фонтен. Я уже собирался войти в его номер, когда он неожиданно появился в амбразуре двери, держа под руку молодую женщину. Они поцеловались, и она ушла. Клод на минутку замешкался, и эта секунда оказалась для него роковой. Я прыгнул на него, крепко схватив его рукою за плечо и одновременно произнося:
— Полиция! Не двигайтесь!
Я быстро надел на него наручники. Боже, до чего же это был прекрасный момент! Я упивался восторгом, видя его испуганный взгляд и дрожащие руки. Не знаю, может быть, мною овладело тогда дурное чувство, но я испытывал такое наслаждение впервые.
Клод Карели был первым обезвреженным мною преступником. Благодаря ему я познал надежду и разочарование, радость и горечь, страх и ликование. До сих пор я был только мелким чиновником, теперь же я стал полицейским, я стал легавым.
Я разорвал свое прошение об отставке. Несколько дней спустя меня перевели в группу комиссара Приу, занимающуюся расследованием уголовных дел. Теперь я был в своей стихии.
* * *
С самого начала полицейской карьеры я твердо усвоил, что полицейский ничего не стоит и ничего не может без информаторов, поэтому по вечерам вместо того, чтобы развлекаться, я слонялся по барам с сомнительной репутацией. Я изучал повадки завсегдатаев этих заведений, я выучил воровской жаргон, одновременно запечатлял в памяти физиономии всех этих мошенников, которые со скучающими минами играли в покер, мусоля кончиком языка мундштуки и сдвинув на затылки шляпы.
С некоторыми из них мне случалось позднее встретиться в моем кабинете. Легко идя на компромисс, я оказывал им небольшие услуги в обмен на предательство. Сводники и сутенеры навели меня таким образом на налетчиков, а те в свою очередь на убийц. Эта работа требовала большого терпения и выдержки, но и того и другого оказалось у меня предостаточно.
Когда во время прочесывания местности мы задерживали проститутку, ее сутенер тут же звонил мне и в отчаянии умолял:
— Господин Борниш! Если полиция нравов не отпустит ее, я разорюсь!
Я хлопотал, чтобы проститутку отпустили, если на ее совести не было другого, более тяжкого греха. Благодарный сутенер снабжал меня за это именами налетчиков, недавно совершившими нападение, либо адресом сбежавшего из тюрьмы бандита. Постепенно моя сеть информаторов расширялась. В обмен на полученные сведения мне приходилось время от времени выдавать или продлевать разрешение на пребывание в Париже, закрывать глаза на условное осуждение или расплачиваться наличными из «черной кассы» Толстого, под начало которого я вскоре перешел. Между полицейскими и мошенниками существовали отношения дашь на дашь, но по неписаному правилу полицейский всегда давал меньше. Значительно меньше. А иногда и ничего.
Много работая и мало отдыхая, стараясь быть понятливым и в то же время строгим, я терпеливо плел свою паутину.
На моем счету уже были десятки арестов опасных преступников, и я стал «любимчиком» Толстого, который с удовлетворением отмечал, что мои методы отличались от методов других полицейских.
В префектуре полиции, в уголовной и летучей бригадах на меня поглядывали косо, обвиняя часто в том, что я сую нос в чужие дела. Преступления и правонарушения, совершенные на территории департамента Сены, считались исключительной компетенцией префектуры полиции. Это был ее хлеб. Мы же, в Национальной безопасности, не должны были вмешиваться в их дела. В нашем ведении была вся остальная Франция.
Но у Толстого было на этот счет свое мнение. Возможно, им двигало честолюбие, а может быть, он просто сводил старые счеты. Во всяком случае, когда нам с Идуаном удавалось обойти наших коллег, Толстый торжествовал победу, самодовольно потирая руки, и выписывал нам премию либо угощал аперитивом в бистро. Все средства были хороши, лишь бы одержать верх над нашими конкурентами. Война между различными полицейскими службами была в полном разгаре. Комиссар Кло называл нас «похитителями голов» мошенников. Профессиональные успехи кружили мне голову, помогая забывать о тяготах жизни: о том, как мне приходилось крутиться, чтобы купить рождественский подарок моей подружке Марлизе, о моей скромной трехкомнатной квартирке на улице Лепик, на Монмартре, где я вынужден был мыться на кухне.
Я ловил мошенников, а Толстый получал медали и официальные поздравления. Меня тоже награждали бесконечными рукопожатиями, иногда премией и неизменными обещаниями о присвоении звания старшего инспектора полиции.
Сегодня я начинаю охоту на Бюиссона.
После удачного ограбления инкассаторов в Труа преступник совершил еще несколько подобных нападений.
Я открываю второе досье.
Его Величество Случай вывел комиссара Белена на след маленького человека с черными проницательными глазами. Комиссар возвращался домой всегда на автобусе. Однажды вечером, после напряженного дня в судебной полиции, он решил пойти домой пешком, чтобы немного проветриться. Неожиданно к нему подходит на улице несколько смущенный и улыбающийся человек. Это Типом ле Стефануа, доносчик, которому Белен продлил разрешение на пребывание в Париже в обмен на информацию. Оба мужчины входят в бистро и заказывают аперитив.
— Тебе ничего не известно о налетчиках, нападающих на инкассаторов? — спрашивает информатора комиссар Белен, закуривая сигарету.
Ле Стефануа отрицательно качает головой, глядя на комиссара честными и преданными глазами. Белен чувствует, что осведомителю что-то известно.
— Жаль, — вздыхает он, допивая аперитив и глядя в голубые глаза мошенника. — Очень жаль. Что ж, наслаждайся Парижем, тебе недолго осталось здесь жить…
Ле Стефануа, потягивавший аперитив, поперхнулся:
— Что вы имеете в виду, господин комиссар?
— Я имею в виду, дорогой, что мой директор не согласен со мной. Он не одобряет твое возвращение в столицу. Сегодня утром он сказал мне: «Напрасно вы доверяете этому человеку, Белен. В Париже он непременно примется за старое. В наших общих интересах выслать его в провинцию».
— Но вы не допустите этого, господин комиссар? — спрашивает ле Стефануа испуганным голосом.
Белен пожимает плечами:
— Мой бедный друг, как я заставлю его поверить в то, что ты действительно исправился? Какое я могу представить ему доказательство твоей доброй воли? Никакого!
Застегивая серый плащ, комиссар снова вздыхает:
— Вот если бы я мог выйти на след этой банды и сказать ему, что это ты навел меня на него…
— Можете не утомлять себя, господин комиссар. Я все понял. Благодаря вам я стал мразью, доносчиком. Я предаю друзей. Одним больше, одним меньше, теперь мне уже все равно…
— Ну? — просто спрашивает Белен, пытаясь скрыть нетерпение человека, потратившего одиннадцать месяцев впустую.
— Советую вам поискать их у Деграншана.
Шарль Деграншан был глупым и одновременно опасным преступником. Нужно было обладать поистине необычайной глупостью, чтобы сдать свою квартиру на авеню Жанны д’Арк другому мошеннику, Аркею, в то время как полиция разыскивала его уже в течение трех лет за попытку убийства лионских полицейских.
Подобная глупость и полное отсутствие здравого смысла привели к тому, что ни одному полицейскому даже не пришла в голову мысль направить свои поиски в этом направлении. Однако эта мысль пришла в голову комиссару Белену. Этим и отличается полицейский, преданно исполняющий свой долг, от одаренного полицейского.
* * *
Однажды утром Деграншан выходит из дома, по обыкновению держа обе руки в карманах и сжимая пальцами рукоятки револьверов. Он оглядывается по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, медленно направляется к своей машине. Он едва удостаивает взглядом двух механиков, копошащихся в моторе стоящего неподалеку «рено». В этом была его роковая ошибка, так как «механики» бросились на него сзади, и Шарль Деграншан ничего не смог сделать. Его нейтрализуют одним приемом, освобождают от оружия и надевают наручники.
