с ненавистью. Не отводя взгляда, Шрамм достал расческу и причесался.
– Итак, – сказал он наконец, – что же произошло? Вы вошли в ее комнату в девять и говорите, что она спала. А вы, – он ткнул пальцем в Аллейна, – утверждаете, что она была мертва. Так?
– Я не утверждаю. Я лишь предполагаю.
– Почему?
– По нескольким причинам. Если бы миссис Фостер спала мирно и естественно, то трудно объяснить, почему сестра Джексон не сообщила о своем визите к ней полиции.
– Я бы сообщила, если бы с ней было что-то не так, – огрызнулась та.
– Вы полагаете, это было самоубийство? – спросил Шрамм.
– Она спала.
– Вы видели таблетки, разбросанные на столике у кровати?
– Нет. Нет!
– Вам не показалось, что она была под воздействием наркотиков?
– Она спала. Мирно и естественно. Спала.
– Вы ведь лжете, да? Да? Ну же!
Повернувшись к Аллейну, сестра затараторила:
– Вы понимаете, я испытала шок. Когда он позвонил и сказал мне, я прибежала, и мы сделали все… такой шок… я начисто забыла, как выглядела комната до того. Начисто.
– Для вас это не было никаким шоком, – серьезно сказал доктор Шрамм. – Вы тертый калач, опытная медсестра. И вы ничуть не сожалели о ее смерти, моя дорогая. Вы злорадствовали. Едва удерживались от смеха.
– Не слушайте его, – залепетала сестра Джексон, обращаясь к Аллейну, – это все ложь. Чудовищная ложь. Не слушайте.
– Нет уж, послушайте, – перебил ее Шрамм. – Это же настоящая фурия, суперинтендант, вы же видите. О да. Узнав о нас с Сибил, она сказала, что желает Сибил смерти, и она не шутила. Это факт, уверяю вас. И могу вам сказать, что то же самое она чувствовала по отношению ко мне. И сейчас чувствует. Вы только посмотрите на нее.
Не то чтобы сестра Джексон являла собой комическую фигуру, но впечатление, безусловно, производила нелепое. Бархатный берет съехал на левый глаз, и ей приходилось запрокидывать голову под причудливым углом, чтобы смотреть из-под него. В странной и чрезвычайно неприятной ситуации, которая сложилась, она на миг напомнила Аллейну гротескную даму с шуточной открытки.
Последовал обмен обвинениями, которые выкрикивались одновременно. Это была ссора из тех, что для следователя – манна небесная. Аллейн все записывал прямо у них под носом и, как уже бывало ранее, испытывал в тот момент острую неприязнь к своей работе.
Они повторялись до тошноты. Она сыпала типичными клише отвергнутой любовницы. Он, по мере того как речь его становилась более членораздельней, тоже терял всякую осторожность и все больше конкретизировал свои обвинения в том, что она угрожала причинить вред Сибил Фостер, и даже намекнул, что во время пребывания в двадцатом номере она могла «посодействовать» Сибил принять смертельную дозу.
После этих слов оба вдруг замолчали, в ужасе уставившись друг на друга, а потом, впервые с начала «обмена любезностями», – на Аллейна.
Тот закончил делать записи и закрыл блокнот.
– Я могу и, вероятно, должен попросить вас проехать со мной в полицейский участок и подать заявления. Там вы можете отказаться что-либо говорить или писать, пока не встретитесь со своими адвокатами. На все это впустую уйдет уйма времени. Потом вы можете заявить, что оба были мертвецки пьяны и что я, воспользовавшись вашим ослабевшим состоянием, неправильно истолковал ваши заявления, и захотите забрать их обратно. Все это будет утомительно и непродуктивно. Вместо этого я предлагаю, чтобы вы вернулись в «Ренклод», все хорошенько обдумали и после этого составили свои заявления. Полагаю, вы были слишком заняты, чтобы обратить на это внимание, но я подробнейше все записал. Я сделаю расшифровку вашего разговора и приглашу вас подписать ее. А теперь вам, наверное, хочется уехать. Если, разумеется, вы в состоянии вести машину. Если нет, вам стоит пройти в туалетные комнаты и сунуть два пальца в рот. Я буду с вами на связи. Хорошего вам вечера.
Он оставил их с открытыми от изумления ртами, сел в машину и подождал минут пять, пока они не вышли. Каждый сам по себе, ступая с нарочитой осторожностью, они проследовали к своим машинам и – очень медленно – отъехали.
II
Фокс не остался ночевать в своей комнате в пабе. Они с Аллейном пропустили по стаканчику перед сном в его номере.
– Ну и ну! – сказал Фокс, потирая колени ладонями. – Вижу, это было прямо как в кино. Жаль, что меня там не было. И как вы это истолковываете, мистер Аллейн? Например, что касается сестры Джексон. Она зашла в комнату покойной около девяти вечера, тот, который на каучуковых подошвах, увидел это из чулана и теперь ее шантажирует. И это дает нам еще одно доказательство – если мы в нем нуждаемся, – что «каучуковые подошвы» – это Клод?
– Продолжайте.
– Но, – сказал Фокс, широко раскрыв глаза, – но когда доктор (каковым он, строго говоря, не является, но так уж и быть) звонит ей через час или около того и велит явиться в комнату номер двадцать, она приходит и видит, что постоялица умерла, разве она говорит, – тут мистер Фокс комично спародировал женский голос, – «О, доктор, я заглядывала сюда в девять, и она была здорова как корова»? Нет. Не говорит. Держит язык за зубами и суетится с желудочным зондом. А почему? Почему бы ей не упомянуть о своем визите?
– Шрамм утверждает, что еще до всего этого сестра Джексон в припадке ревности грозилась причинить зло миссис Фостер и теперь боится, как бы он не подумал, что, зайдя в комнату, она приложила руку к тому, чтобы напичкать покойную барбитуратами.
– Ах вот как, – сказал Фокс. – Но загвоздка в том, что миссис Фостер, согласно нашему толкованию улик, была сначала одурманена наркотиком, а потом задушена. Однако доктор, похоже, не знает, что она задушена, а если это правда, то он чист. Это нам что-нибудь дает?
– Да, Фокс. Думаю, это нам многое дает.
– Вы хотите сказать, что сестра Джексон сумела провернуть все сама – с подушкой и всем прочим?
– О, вот тут вы меня подловили. Я думаю, что это ревнивая обиженная женщина с жестоким характером. Бывали случаи, когда ревнивые обиженные женщины убивали своих соперниц, но вообще-то они более склонны ублажать своих мужчин, чтобы вернуть их, и, судя по тому, как сестра хлопотала вчера вокруг пьяного Шрамма, я бы не исключил, что она относится как раз к этому типу.
– В общем и целом эти двое нам немного спутали карты. У нас все уже более-менее складывалось – ну, хорошо, у меня все складывалось, – мистер Фокс угрюмо посмотрел на Аллейна, – и вопрос был лишь в