внимания. Еще бы — наряд прямо из Франции. Сама покупала там две недели назад. Отец устроил поездку — обмен между студенческими организациями. Ах, Париж!
Света посмотрела на часы. Девять. Наверное, зря отказалась от предложения Ромки подвезти. Но он слегка поддатый, обязательно будет гнать как сумасшедший, потом сцепится с милицией, будет кричать, что его отец — депутат Думы — всем погоны посрывает. Потом их, конечно, отпустят, но вечер будет испорчен. Да еще Ромка полезет со своими шаловливыми руками… Так-то он смазливый, говорливый, но уж очень нахальный. То ли дело Жак в Париже. Мансарда. Разбросанная постель. Романтика…
Ветер приятно овевал разгоряченное лицо. На улице было немноголюдно. Ее обогнала женщина с угрюмым, похожим на свинью бультерьером в наморднике. Бультерьер кинул на Свету недобрый оценивающий взор, от которого ей стало, не по себе.
— У, зверюга, — прошептала Света.
Она взмахнула рукой, но такси промчалось мимо.
— Гордый, — прошептала она и стала ждать следующую машину. Пешком она по городу не ходила. Не могла ездить в метро. Моментально разбаливалась голова от присутствия толпы, тесноты человеческих тел и ощущения десятков метров грунта над головой.
— Ну же, — она снова взмахнула рукой, и, мягко притормозив, около нее остановилась иномарка.
— До Крылатского, — сказала Света, распахивая дверцу.
— Сколько? — спросил водитель.
— Сорок, — вяло произнесла Света, Ей расхотелось садиться в такую дорогую машину. Наслышана всякого. Времена ныне неспокойные.
— Да что вы, голубушка? — возмутился водитель, как истиный извозчик. — Стольник стоит. Но… Восемьдесят?
Торг успокоил Свету. Автоманьяк вряд ли будет торговаться.
— Ладно.
— Садитесь.
Машина тронулась с места.
Света потянулась на заднем сиденье. Зевнула. И неожиданно поймала в зеркале напряженный, угрюмооценивающий, как у того бультерьера, взор водителя..
— Остановитесь, — воскликнула Света. — Я забыла… Мне не надо… Остановите же!
— Здесь нет остановки, — пожал плечами водитель. — Вон знак… Да что вы нервничаете? Вот здесь остановим.
Машина начала тормозить. Водитель предупредительно распахнул заднюю дверцу.
Света почувствовала себя полнейшей дурой. Закатила истерику. Померещилось спьяну незнамо что. Что о ней подумают? Конечно, этого водителя она никогда больше не встретит, но как-то неприятно и неудобно выглядеть такой дурой.
— Извините. Поехали дальше, — сказала она.
— Как скажете.
Шофер нажал на газ. Он ничем не выдал охватившее его ликование. Кажется, вечер обещает быть очень и очень славным. Именно такой вечер и нужен был Мертвяку…
Глеб сейчас чем-то напоминал спортсмена-профессионала, возвращающегося в большой спорт. Снова становятся гибкими мышцы, возвращаются былая реакция и рефлексы, а главное, возвращается привычное ощущение борьбы, напряжение, без которого, как выясняется, мир был не тот — тускл, скучен, непривычен.
Только Глеб вернулся не в спорт. Он вернулся к привычному занятию воина — к войне. И от неверного шага, движения, расчета зависела не судьба олимпийской медали, а жизнь твоя, твоих друзей или просто посторонних людей, которых ты по призванию и предназначению воина обязан защищать.
В состязаниях со смертью Глеб острее ощущал вкус жизни. Он четче воспринимал ее, она засияла множеством оттенков. Снова Глебу суждено было свершать невозможное. Делать то, что не сделает никто другой. И это наполняло его не столько гордостью за себя, сколько чувством нужности, незаменимости, долга.
Глеб и Артемьев сидели на конспиративной квартире — КК-10, и подбивали итоги.
— Обмен ударами состоялся, — сказал Артемьев. — И мы, и они действовали не лучшим образом. Конечно, не считая амстердамской акции. Тут мы показали класс.
— Могли бы сработать и лучше.
— Деремся пока с закрытыми глазами. Очертания противника смутные.
— Настя… Я физически ощущаю, как мы теряем время.
— Ничего не знаем же, — развел руками Артемьев. — Знаем только, что концлагерь где-то в Азербайджане. Никакой уверенности, что Настя именно там. Если… Артемьев замолчал.
— Если она жива, — закончил за него Глеб.
— Самое тяжелое — бороться с тенью. В тени обитают неизвестность и самые сокровенные страхи.
О тенях Глеб знал не понаслышке. Он боролся с тенями и сам был тенью. И в Югославии, и в Чечне, когда со своими парнями летучей мышью возникал из темноты, сея смерть, освобождая пленных и сравнивая с землей базы противника.
— Все-таки, убей, не пойму, как можно дойти до такого — людьми торговать.
— Деньги, Глеб, деньги. Они — хрустящие, зеленые. Банковские счета и золотые кредитные карточки. Это — пропуск в рай. Виллы. Бронированные лимузины. Дети в Гарварде. Новые жены-красавицы. И власть — реальная, а не мнимая, через какие-то там выборы. А где их взять, деньги? Полезные ископаемые расшакаливают потихоньку. Заводы дораспродают. Оборону сдали. Союзников за подачки предали. Госсекреты выложили. Новейшие технологии угробили. Кредиты разворовали. Что остается? Человеческий материал…
Артемьев помолчал, задумавшись. Потом хлопнул ладонью по столу.
— Люди. Вон сколько их — сто шестьдесят миллионов. Как сейчас живет простой человек — сбережения за всю жизнь у него инфляция съела, из квартиры выкинула кавказская мафия, с работы уволили. Что еще с него взять? Что же получается, пои-корми бесполезное существо, пособия по безработице выдавай зазря? Нет, не зазря. Можно с простого человека еще кое-что поиметь. Его самого. На сколько он там в «зелени» тянет? На сотни тысяч долларов, если разумно распорядиться. Пересадка почки донора — на Западе стоит сорок тысяч долларов. Сердца — около ста. Печени — полмиллиона. И еще много всего. Каждый орган обладает рыночной стоимостью. Вытяжки из гипофиза необходимы для многих лекарств. Гормон роста соматропин нужен для культуристских препаратов — хорошо качать мышцу с их помощью. — Артемьев говорил зло, накипело за последнее время.
— Нечисть, — процедил Глеб.
— Да, нечисть… Раньше Юго-Восточная Азия снабжала Запад материалами. Там людей немерено. Вот только не всегда получается достать нужное, да и труднее там стало работать. И еще — для изготовления некоторых препаратов необходимы белые люди определенного возраста. Ти-тропазин… — Артемьев замялся, постукивая пальцами по столу.
— Ну, что замолчал?
— Для его изготовления нужны европейские девушки с определенным гормональным составом и структурой крови…
— Понятно, — кивнул Глеб хмуро.
— Вот она, Россия. Беззаконная, безвластная, пресмыкающаяся перед ворьем и преступниками. Бандит-беспредельщик в ней ныне главный хозяин, он и во власти, и в банке, и в коммерции — и нет на него управы. А бепредельщик за «зелень» хоть маму родную продаст. И никто ему слова поперек не скажет — не те, мол, времена, чтобы бандита сажать, чай не клятое коммунякское прошлое. А весь мир радостно рукоплещет победам демократии на Руси… Если так дальше пойдет — доживем до того, что лицензии на охоту на людей будут иностранным заготовителям выдавать. «Подателю сего документа разрешен
