— А это?
— Саквояж не заперт. Дама вышла. Но здесь смотреть нечего.
Оставшись снова один, он прилег в углу и закрыл глаза — так ему легче было обдумывать дела Экмана, — но когда поезд отошел от Суботицы, он заснул. Ему снилось, что он взбирается по лестнице в контору Экмана. Узкая, не покрытая ковром, не освещенная, она могла бы вести в пользующуюся дурной славой квартиру близ Лейстер-сквер, а не в штаб крупнейших в Европе импортеров изюма. Он не помнил, как прошел через дверь, в следующий момент он уже сидел лицом к лицу с Экманом. Между ними лежала огромная куча бумаг, а Экман поглаживал свои темные усы и стучал по столу вечным пером, в то время как паук опутывал паутиной пустую чернильницу. В конторе горел тусклый электрический свет, в углу на металлическом диване сидела миссис Экман и вязала детскую кофточку.
«Я признаю все, — сказал Экман. Вдруг его стул поднялся вверх, он оказался высоко над головой Майетта и застучал аукционным молотком. — Отвечайте на мои вопросы: вы присягали. Не увиливайте. Отвечайте: да или нет. Вы соблазнили девушку?»
«В некотором роде».
Экман выдернул лист бумаги из середины кучи, вы тащил еще и еще, пока куча бумаг не закачалась и не упала на пол с таким грохотом, словно посыпались кирпичи.
«Вот дело рук Джервиса. Хитрая работа, скажу я вам. Вы уже заключили контракт с членами правления, но все оттягиваете, не желая подписать его».
«Все было по закону».
«А эти десять тысяч фунтов Ставрогу, когда у нас уже было предложение на пятнадцать тысяч?»
«Это деловая операция».
«А девушка со Спаниердз-роуд? А тысяча фунтов служащему Моулта за информацию?»
«Чем же я хуже вас? Отвечайте быстро. Не увиливайте. Говорите: да или нет. Милорд и господа присяжные, преступник на скамье подсудимых…»
«Я хочу высказаться. У меня есть что сказать. Я невиновен».
«По какой статье? Какого кодекса? По праву Справедливости? По Закону Церковной Десятины? Адмиралтейского или Королевского суда? Отвечайте мне быстро. Не увиливайте. Говорите: да или нет. Три удара молотком. Продано. Продано. Это прекрасное процветающее дело, джентльмены».
«Подождите минутку. Я скажу вам. Король Георг. Год III, абзац 4, Виктория 2504. И среди мошенников есть честные люди».
Экман, вдруг став совсем маленьким в этой жалкой конторе, зарыдал, ломая руки. И все прачки, которые топтались в ручье глубиной по колено, подняли головы и зарыдали, а в это время сухой ветер сметал песок с морских пляжей, с шумом гнал его на лиственный лес, и голос, скорее всего голос Экмана, умолял его снова и снова: «Вернись». Потом пустыня заколебалась у него под ногами, и он открыл глаза. Поезд стоял. Снег залеплял оконные стекла. Корал не вернулась.
Вдруг кто-то в хвосте поезда начал хохотать и глумиться над кем-то. К нему присоединились другие, они свистели и бранились. Майетт посмотрел на часы. Он проспал больше двух часов и, вероятно вспомнив голос, который слышал во сне, забеспокоился из-за отсутствия Корал. Из паровозной трубы шел дым, и человек в спецовке с испачканным сажей лицом стоял в стороне от паровоза, безнадежно глядя на него. Несколько пассажиров третьего класса окликнули его, он повернулся, покачал головой, пожал плечами — вид у него был дружелюбный, но растерянный. Начальник поезда быстро шел вдоль пути, удаляясь от паровоза. Майетт остановил его:
— Что случилось?
— Ничего. Ничего особенного. Маленькая неисправность.
— Мы надолго застряли здесь?
— Сущие пустяки. На час, возможно, на полтора. Мы вызываем по телефону другой паровоз.
Майетт закрыл окно и вышел в коридор. Корал не было видно. Он прошел вдоль всего поезда, заглядывая в купе, пытаясь открыть двери уборных, пока не дошел до вагонов третьего класса. Тут он вспомнил о человеке со скрипкой и долго искал его в вонючих купе с жесткими деревянными скамьями, но наконец нашел — это был маленький невзрачный человек с воспаленным глазом.
— Сегодня вечером я устраиваю ужин, — сказал ему Майетт по-немецки, — и хочу, чтобы вы поиграли для меня. Я уплачу вам пятьдесят пара.
— Семьдесят пять, ваше превосходительство.
Майетт торопился, ему хотелось поскорей найти Корал.
— Ну хорошо, семьдесят пять.
— Что-нибудь грустное, меланхолическое, трогательное до слез, ваше превосходительство?
— Конечно нет. Я хочу что-нибудь радостное, веселое.
— Ах вот как? Это будет дороже.
— Что вы имеете в виду? Почему дороже?
— Его превосходительство, конечно, иностранец. Он не понимает. Такой обычай в нашей стране: брать за веселые песни дороже, чем за печальные. О, это древний обычай. Полтора динара?
И вдруг, несмотря на нетерпение и тоску, Майеттом овладело радостное желание поторговаться. Деньги здесь ничего не значили, речь шла о сумме меньшей, чем полкроны, но это было деловое соглашение, и он не собирался уступать.
— Семьдесят пять пара. Ни пары больше.
Скрипач приветливо улыбнулся: иностранец пришелся ему по сердцу.
— Динар тридцать пара. Это мое последнее слово, ваше превосходительство. Я бы унизил свою профессию, если бы взял меньше.
Запах черствого хлеба и прокисшего вина уже не раздражал Майетта: так пахло на рынке его предков. Это была подлинная поэма деловых отношений, выигрыш или проигрыш тут вряд ли имели значение, — ведь шла борьба за пары, а каждая из них стоила меньше четверти пенса. Майетт переступил порог купе, но не сел.
— Восемьдесят пара.
— Ваше превосходительство, каждому человеку нужно ведь жить. Один динар двадцать пять. Я постыдился бы взять меньше.
Майетт предложил скрипачу сигарету.
— Стаканчик ракии, ваше превосходительство.
Майетт кивнул и, не брезгуя, взял толстый стакан с отбитым краем.
— Восемьдесят пять пара. Хотите — соглашайтесь, хотите — нет.
Они пили и курили вместе, прекрасно понимая друг друга, и торговались все яростнее.
— Вы оскорбляете меня, ваше превосходительство. Я же музыкант.
— Восемьдесят семь пара — это мое последнее слово.
Трое офицеров сидели за столом; рюмки были уже убраны. Два солдата с винтовками с примкнутыми штыками стояли у двери. Доктор Циннер с любопытством наблюдал за полковником Хартепом: в последний раз он видел его на суде над Камнецом, когда он, не считаясь с правосудием, ловко направлял своих лжесвидетелей. Это было пять лет назад, однако годы мало изменили его внешность. Волосы красиво серебрились у него на висках, только в углу глаз появилось несколько добродушных морщинок.
— Майор Петкович, — сказал он, — прочтите, пожалуйста, обвинительное заключение этим арестованным. Предложите даме стул.
Доктор Циннер вынул руки из карманов плаща и протер очки. Он смог заставить свой голос звучать твердо, но не мог удержать легкого дрожания рук.
— Обвинительное заключение? — спросил он. — Что вы имеете в виду? Разве это суд?
Майор Петкович, держа бумагу в руке, оборвал его:
— Замолчите!
— Это разумный вопрос, майор, — сказал полковник Хартеп. — Доктор был за границей. Видите ли, — продолжал он мягко и весьма благожелательно, — мы должны были принять меры для обеспечения вашей безопасности. В Белграде ваша жизнь была бы в опасности. Народ настроен против восстания.
— Я все же не понимаю, какое право вы имеете обходиться без предварительного следствия.
— Это военный трибунал. Военное положение было объявлено вчера рано утром, — объяснил полковник Хартеп. — Майор Петкович, начинайте.
Майор Петкович принялся читать длинный, написанный от руки документ, многие места ему трудно было разобрать.
— «Арестованный Ричард Циннер… заговор против правительства… избежал наказания за лжесвидетельство… фальшивый паспорт. Арестованный Йозеф Грюнлих обвиняется в ношении оружия. Арестованная Корал Маскер обвиняется в сообщничестве с Ричардом Циннером в заговоре против правительства». — Он положил бумагу на стол и сказал полковнику Хартепу. — Я не уверен в законности состава этого суда. Арестованные должны иметь защитника.
— Ох и вправду, это, конечно, оплошность. Может быть, вы, майор?…
— Нет. Суд должен состоять по меньшей мере из трех офицеров.
— Не беспокойтесь. Я обойдусь и без защитника, — прервал его доктор Циннер, — эти двое не понимают ни слова из того, что вы говорите. Они не будут протестовать.
— Это не по правилам, — сказал майор Петкович.
Начальник полиции посмотрел на часы.
— Я учел ваш протест, майор. Теперь мы можем начинать.
Толстый офицер икнул, поднес руку ко рту и подмигнул Хартепу.
— Девяносто пара.
— Один динар.
Майетт загасил сигарету. Он уже наигрался в эту игру.
— Ну хорошо. Один динар. Сегодня в девять вечера.
Он быстро вернулся в свое купе, но Корал там не было. Пассажиры выходили из поезда, разговаривая, смеясь и потягиваясь. Машиниста окружила небольшая толпа, и он с юмором объяснял причину аварии. Хотя вокруг не видно было ни одного дома, несколько крестьян уже появились около поезда, они продавали бутылки с минеральной водой и леденцы на палочках. Шоссе проходило параллельно железнодорожному пути, их отделяла лишь гряда снежных сугробов; шофер какого-то автомобиля гудел клаксоном и громко кричал:
