но надо продержаться как можно дольше. Белецкому тоже не просто подобраться к немецкой подводной лодке.
И Максим крутился как уж на сковородке, стреляя то в одну сторону, то в другую. Он делал неожиданные и непредсказуемые перебежки среди камней и продолжал стрелять. Дважды его чудом миновали осколки брошенных немцами гранат. Спасало лишь то, что вокруг были камни, скалы, которые зачастую спасали от осколков близко разрывающихся гранат. В голове гудело, глаза слезились от пыли и пороховых газов, першило в горле. Но силы еще были, и каким-то чудом Шелестов еще бегал и стрелял. Он боялся, что сейчас закончатся патроны в последнем магазине.
И они закончились. Автомат замолчал в самый неподходящий момент, и Шелестов с яростью швырнул его в подбегавшего немца. Фашист от неожиданности остановился, отбив летевшее в него оружие стволом своего автомата. И тогда Максим бросился на немца, схватив его за руки, и подсечкой свалил его на камни. От неожиданности немец выпустил оружие, и Шелестов, схватив первый попавшийся камень, ударил им противника в лицо. Он бил и бил кричавшего и хрипевшего немца в лицо, потому что его голова была защищена каской. И когда немец затих, он схватил валявшийся автомат и очередью свалил нового врага.
Шелестов сидел, с трудом переводя дыхание. Его руки были забрызганы кровью убитого немца, и от нее в руках скользило оружие. Максим старательно стал вытирать руки о свои штаны. «Все, – билась в голове лихорадочная мысль, – все. Ребят нет, не стреляют, я остался один. Белецкий, давай, дружок, сделай свое дело! И мне совсем немного осталось». Пули ударились в камни возле него, и Шелестов опрокинулся на спину, упав между камней.
А Белецкий, мокрый от пота, все греб и греб на своей лодке, стараясь подобраться как можно ближе к немцам. Он знал, что у него будет только одна попытка произвести на подлодке взрыв. Он слышал страшную стрельбу на берегу и догадался, что там появилась еще одна группа немцев, которая пришла принять лодку и которая должна была охранять эту временную базу. У немцев были все преимущества. У них была 20-мм пушка на борту, у них было численное превосходство. И они не боялись шуметь, потому что на сотни и тысячи километров вокруг не было ни людей, ни жилья. Да и редкий самолет, если пролетит, на таком расстоянии не заметит ничего, даже взрыва самой подлодки. И корабль в километре не увидит происходящего на этом берегу и не услышит стрельбы и взрывов.
Первые эмоции быстро улеглись, Сергей Иннокентьевич уже не повторял мысленно: «Ребята, вы только держитесь, а я скоро!» Пришло привычное хладнокровие, как когда-то в бою на корабле, когда его матросы вели огонь из орудий, а он давал команды, давал установки прицелов. Четко, хладнокровно, не обращая внимания на разрывы вражеских снарядов, на потоки воды, которые то и дело обрушивались на него. Падали убитые, кричали раненые. Их оттаскивали от орудий, и работа продолжалась. На место выбывших становились новые матросы, и орудия продолжали стрелять. Сейчас лейтенант флота Белецкий ощущал нечто подобное. Он греб, хладнокровно оценивая расстояние до немецкой субмарины, он даже наметил себе наилучший план действий.
Идет заправка. Работают насосы. Открыты люки. Значит, надо бросить его самодельную мину туда, где стоит бочка с горючим. Оно воспламенится, и огонь пойдет внутрь. Взрыва не будет, но остановить горение соляра в замкнутом пространстве, скорее всего, не удастся. По крайней мере, лодка получит такие повреждения, которые не позволят ей уйти в море. Не получится бросить мину туда, значит, остаются ходовые винты сзади, горизонтальные рули. Для этого Белецкий привязал к сумке с миной большой обрывок рыбацкой сети, который нашел в своей лодке. Сеть запутается, не даст мине свалиться в воду, утонуть. Даже если винты будут работать, сеть намотается на вал, на лопасти. Нужно только не спешить.
Автомат лежал рядом, лежал так, что, бросив весло, можно сразу схватить его и мгновенно открыть огонь. И пистолет был за пазухой. Кажется, все учел, но разве на войне можно с уверенностью сказать, что ты все учел, все предусмотрел? Мелькнула мысль, что еще месяц назад он и не думал и не гадал, что с оружием в руках здесь, так далеко от фронтов войны, будет сражаться с немцами. Опять как в молодости. Мысль мелькнула и ушла. Не время и не место посторонним мыслям. Сейчас только дело.
Все, теперь вообще ни о чем не думать. Впереди последний бросок вперед и… Боже, помоги мне, прости мне заблуждения мои, дай сделать то, что я должен сделать!
Лодка приближалась к вражеской субмарине. Вот задние рули, корма вражеской подводной лодки, вот надстройки. Уже видна бочка, стоявшая на палубе, открытые люки и двое моряков возле нее. Между подлодкой и берегом что-то происходило, там торчала боком из воды надувная шлюпка, и барахтались двое моряков. Утопили очередную бочку с горючим?
Но отвлекаться на посторонние объекты нельзя. Белецкий лишь бросил взгляд в сторону берега и снова стал смотреть на палубу. Успеть первым! Но немцы заметили его раньше. Один закричал, срывая с плеча «шмайсер», но Белецкий, уже успевший схватить автомат, свалил его автоматной очередью. Второй обернулся и бросился за палубную надстройку. Белецкий выстрелил в него, но, кажется, промахнулся. Подлодка совсем рядом. Положив автомат, он чиркнул зажигалкой, и короткий самодельный бикфордов шнур загорелся, заискрил, разбрасывая вокруг огонь. И тут с подлодки раздались выстрелы, пули вспенили воду вокруг лодки, две пули пробили днище, и оттуда появились фонтанчики морской воды. Белецкий размахнулся, но тут пуля пробила его бедро. Он закричал не столько от боли, сколько от злости, но все же бросил свою мину вверх.
Его лодка ударилась о корпус судна, на время скрыв Белецкого от врага. Он снова схватил автомат. В глазах потемнело от боли в раненой ноге, но он сумел поднять автомат и выстрелить в сторону палубы, откуда в него стреляли. И тут пуля угодила ему в спину. И тут раздался сильный грохот, пахнула огнем и вонью соляра. От удара взрывной волны лодку Белецкого перевернуло, и он с головой ушел под воду. Он еще все понимал и видел сквозь толщу воды, как полыхало пламя, как оно растекалось по поверхности воды, на которую он смотрел снизу. Он даже различил упавшие в это море огня человеческие тела, а потом…
Потом он увидел совсем близко перед собой лицо Маргариты. Оно не было мокрым от воды, ее распущенные волосы не трепали морские волны. Она смотрела на мужа грустно и даже с каким-то осуждением. В ее глазах было столько печали, что сердце Белецкого сжалось. Или даже остановилось.
– Ты же обещал, – прошептала жена, не разжимая губ.
– Прости меня, – так же не разжимая губ, попросил Сергей Иннокентьевич. – Я не смог выполнить обещание, я умер.
– Ты был живой, когда мог выполнить, – печально произнесла Маргарита.
– Я уже тогда был мертвым. Долгие годы был мертвым, потому что знал это. Я должен был сделать это сегодня, сейчас, чтобы умереть правильно, а не так… Я офицер флота российского, Рита!
– Ты мой муж и отец нашей дочери… – По щеке жены покатилась слеза.
– Мы же с тобой скоро увидимся, – успел прошептать Белецкий, пока ее лицо не исчезло. Пока не исчезло все…
Мэрит проснулась как от удара тока. Она приподнялась на кровати с широко раскрытыми глазами и громко позвала: «Витя!» Девушка не понимала, что с ней происходит, только сердце больно сжалось, оно ныло и стонало. И нет боли в ноге, только внутри в сердце. Мэрит испугалась, что она умирает, и тут же подумала о любимом, что он далеко и не узнает, что его нет рядом в последнюю минуту. И тут ее ударило как молнией, что-то распахнулось внутри ярким светом, и Мэрит поняла. Виктор в беде, смерть над ним, она уже держит его своими холодными костлявыми руками.
– Нет! – разрезал тишину госпитальной палаты ее истошный крик. – Не отдам! Он мой, мой, мой…
В палате не было больше кроватей, норвежскую девушку положили в отдельной комнате. Об этом позаботились сотрудники НКВД. С ней еще предстояло работать, она многое должна была
