Он почесал свой плохо выбритый подбородок.
— У меня на квартире, — сказал он. — Ее нет в телефонной книге, дайте мне карточку на минутку.
Он положил карточку на ладонь и что-то стал писать на ней маленьким металлическим карандашом, помогая себе при этом языком. С каждой минутой он выглядел моложе. Ему, наверное, было чуть больше двадцати — ведь дело Грегсона было шесть лет назад. Он убрал карандаш и вернул мне карточку, на которой было написано: 204, Флоренс-апартментс, 128 Корт-стрит.
Я с любопытством посмотрел на него.
— Корт-стрит в Банкер-хилле?
Он вспыхнул и кивнул.
— Плохо, конечно, — проговорил он быстро, — но у меня сейчас туго с деньгами. Вы понимаете.
Я встал и протянул ему руку. Он пожал ее. Теперь, рассмотрев его поближе, я заметил, что у него на лице, особенно возле носа обильно выступил пот. А сегодня было не так уж и жарко.
Мы разошлись, но вдруг я обернулся и сказал:
— Вы не знаете случайно высокой блондинки с кокетливым взглядом? Кто-то наступает мне на пятки.
— Не такая уж она кокетка, — ответил он.
Я задержался и сказал:
— Конечно, все эти бракоразводные дела — сплошная чепуха. — Нет ли тут еще чего-нибудь, а?
— Пожалуй, — сказал он тихо, — мне все больше и самому так кажется.
Он полез в карман, достал что-то и положил мне на ладонь. Это был ключ от квартиры.
— Зачем вам ждать в холле, если меня не будет дома. У меня таких два. Когда вы собираетесь придти?
— По-видимому, в 4—30. А вы в самом деле хотите, чтобы я взял ключ?
— Видите ли, у нас с вами один и тот же рэкет, — сказал он, глядя на меня невинными глазами, если можно считать невинным взгляд человека в темных очках.
На самом пороге вестибюля я обернулся. Он сидел с чуть дымящейся сигаретой в зубах, в своей великолепной шляпе с яркой лентой, и очень напоминал рекламу сигарет на обложке Сатерди-ивнинг-пост.
Итак, у нас с ним один и тот же рэкет, а это значит, что мне нельзя его обманывать. У меня ключ от его квартиры, и я могу теперь зайти туда, как к себе домой. Я надену его шлепанцы, хлебну из его бутылки и, отогнув угол ковра, пересчитаю тысячедолларовые бумажки. Ведь у нас с ним один и тот же рэкет.
Белфонт-билдинг — восьмиэтажное, ничем не примечательное здание, втиснутое между большим зелено-желтого цвета магазином уцененной одежды и трехэтажным подземным гаражом. От гаража шел шум, как от клеток со львами во время кормежки. Маленький, узкий и мрачный вестибюль дома был пуст и грязен, как птичий двор. В списке фамилий только одна была мне знакома. Напротив дирекции на выкрашенной под мрамор стене косо висело большое объявление: «Сдается в аренду табачный киоск. Обращаться в комнату 306».
В вестибюле было два лифта, но действовал только один, он был не занят. В лифте на табурете, покрытом мешковиной, сидел старик с отвисшей челюстью и слезящимися глазами. У него был такой вид, словно он сидит здесь со времен войны Севера и Юга.
Я вошел в лифт, сказал, «восьмой». Старик закрыл двери, что далось ему не без труда, и лифт, раскачиваясь, стал подниматься. Старик тяжело дышал, будто поднимал лифт вручную.
Я вышел на восьмом этаже и пересек холл. Старик высунулся из лифта и высморкался с помощью пальцев на замусоренный пол.
Офис Илайши Морнингстара был в конце коридора, напротив пожарного выхода. Две двери из пеностекла. На первой черной краской было написано: Илайша Морнингстар. Нумизмат. На следующей за этой: Вход.
Я взялся за ручку и вошел в маленькую узенькую комнатку с двумя окнами. Ветхий столик с пишущей машинкой под затертым чехлом, множество настенных ящичков с потускневшими монетами и надписями под ними, на стене — полка, на которой стояли два коричневых футляра для дел. Занавесок на окнах не было, на полу лежал серый от пыли, изношенный ковер. Он был весь дырявый, и, чтобы не споткнуться, приходилось ступать по нему очень осторожно.
Напротив полки с делами рядом со столиком была дверь в другую комнату. Она была полуоткрыта, и доносившийся из комнаты шум говорил о том, что в комнате кто-то есть. Знакомый глуховатый голос Илайши Морнингстара позвал:
— Входите, пожалуйста. Входите.
Я вошел. Вторая комната была таких же размеров, как и первая, но обстановки было гораздо больше. Зеленый сейф занимал всю ее первую половину. За ним стоял старый тяжелый стол красного дерева, на котором лежали книги в темных переплетах и несколько потрепанных старых журналов. Все покрыто толстым слоем пыли. Запаха грязи и пыли не мог перебить свежий воздух, поступавший из полуоткрытого окна. На вешалке висела заношенная черная фетровая шляпа. Три стенда на высоких ножках. Под стеклом лежало множество монет. А посреди комнаты стоял массивный, обитый темной кожей письменный стол. Помимо обычных вещей на нем были ювелирные весы под стеклянным колпаком, два больших увеличительных стекла в никелированной оправе, на пачке желтоватой бумаги лежала глазная лупа, и валялся дырявый желтый шелковый носовой платок, испачканный чернилами.
За этим столом во вращающемся кресле сидел пожилой человек в темно-сером костюме с широкими лацканами и множеством пуговиц спереди. У него была большая бледная лысина, вокруг которой, словно лес вокруг холма, росли толстые седые волосы, свисавшие на уши. В ушах тоже росли волосы, да так густо, что пролетавшей моли было несдобровать. Под колючими черными глазами были коричнево-алые мешки, покрытые сеткой морщин и кровеносных сосудов. Щеки лоснились, а судя по цвету его короткого, острого носа, можно было догадаться, что в свое время он был не дурак выпить. Узенький черный галстук и воротничок, как у Гувера, стягивали его шею. Воротничок едва ли хоть раз побывал в какой-нибудь приличной прачечной. Маленький узелок на галстуке выглядывал из воротничка, как мышь из дырки.
— Моя юная леди ушла к дантисту. Вы Марло? — Обратился он ко мне.
Я кивнул.
— Ради бога, садитесь.
Он жестом указал на кресло напротив. Я сел.
— Полагаю, у вас есть удостоверение личности?
Я подал карточку. Он стал ее читать. Пахло от него, как от китайца.
Положив карточку на стол, он сложил на ней руки. Острые черные глазки старались ничего не упустить из вида.
— Итак, мистер Марло, чем могу служить?
— Расскажите мне о дублоне Брашера.
— Ах, так, — сказал он. — Дублон Брашера. Очень интересная монета.
Он поднял руки со стола, сложил ладони горкой, словно давних времен старый семейный адвокат, пытающийся объяснить запутанный вопрос из латинской грамматики.
— В некотором смысле это наиболее интересная и ценная из всех первых американских монет. Без сомнения, вы это знаете.
— Да нет, мне известно об этом очень мало.
— Ах, так, — сказал он, — ах, так? И вы хотите, чтобы я рассказал вам?
— За этим я и пришел, мистер Морнингстар.
— Это золотая монета, эквивалентная по весу куску золота стоимостью 20 долларов и размером полдоллара. Именно так. Она выпущена в штате Нью-Йорк в 1787 году. Но не с помощью чеканки, поскольку чеканить монеты начали только в 1793 году, когда был открыт монетный двор в Филадельфии. Дублон Брашера был изготовлен с помощью формовки золотых дел мастером по имени Эфраим Брашер, или точнее Брасхер. Эта фамилия так и произносится до сих пор, но только не в названии монеты. Не знаю уж почему.
Я достал сигарету и закурил. Мне казалось, что так я буду меньше чувствовать неприятный запах.
— Что представляет собой формовка?
— Обе стороны монеты гравируют на стали, конечно, изображение делают рельефным. Затем эти стальные штампы вместе с золотой болванкой помещают под пресс. Полученную монету полируют и обрабатывают края. Все делалось вручную, никаких машин тогда не было.
— Длительный процесс, — сказал я.
Он кивнул седой головой.
— Конечно. Кроме того, тогда не умели закаливать сталь, штамп быстро срабатывался и его приходилось изготовлять заново. При этом делались незначительные изменения, которые хорошо заметны при сильном увеличении. Можно с уверенностью сказать, что не существует двух одинаковых монет. Это хорошо видно при тщательном осмотре с помощью приборов. Понимаете?
— Угу, — сказал я. — Абсолютно. Сколько таких монет и какова их стоимость?
Он разнял ладони и положил руки на стол.
— Я не знаю сколько. Да и никто не знает. Несколько сотен, тысяча, а может быть и больше. Среди них есть несколько экземпляров в отличном состоянии. Их стоимость колеблется от двух тысяч долларов и выше. При нынешней девальвации такой экземпляр в руках опытного дельца может принести десять тысяч долларов, а может и больше. Конечно, у него должна быть история.
— Ага, — сказал я, медленно выдыхая дым и разгоняя его рукой, — мне вдруг подумалось, что старик не курит.
