– Ты хочешь сказать, будто ничего еще не получил?
– Вот что я получил, – объявил Хейни, расстегнул рубашку и обнажил плечо. От плеча почти до середины груди тянулись три ярко–красные царапины от ногтей.
– Лучше смажь чем–нибудь, – пробормотал Кэссиди. – Глубокие царапины.
– Это не больно, – отмахнулся Хейни. – Вот где больно. Вот здесь. – Он попробовал указать место расположения души, гордости или другого какого–то ценного, по его мнению, внутреннего достоинства. – Говорю тебе, Джим, она разрывает меня на части. Она губит меня. Распаляет, пока не начинаю гореть, как в огне. А потом отталкивает. И смеется. Вот что больнее всего. Когда она на меня смотрит и смеется.
Кэссиди затянулся сигаретой, пожал плечами.
– Джим, скажи, что мне делать?
Кэссиди снова пожал плечами:
– Держись от нее подальше.
– Не могу. Просто не могу.
– Ну, дело твое. – Кэссиди встал со стула и пошел к двери. – Одно скажу: если ты вышибешь мне мозги, это не решит проблему.
– Джим, мне стыдно за это. Поверь и прости.
– Ладно, забудем.
Кэссиди повернулся, открыл дверь и вышел. Идя по коридору к лестнице, сказал себе, что все улажено. Но, шагая по ступенькам, чувствовал себя нехорошо. По каким–то туманным причинам он себя очень нехорошо чувствовал. Испытывал темное, навязчивое ощущение, точно видел, как на него надвигается какая–то бесформенная, злобная сила.
Он уверял себя, что это предчувствие исчезнет. Скоро он окажется с Дорис, и все будет хорошо. Все будет в полнейшем порядке, как только он окажется с Дорис.
* * *
Он легонько постучал в дверь костяшками пальцев. Ее открыла Дорис. Он вошел в комнату, заключил Дорис в объятия. Наклонился поцеловать и в тот же миг учуял в ее дыхании запах спиртного. А в следующий момент увидел на полу большой пакет, завернутый в бумагу. Прищурился, тяжело задышал. Оттолкнул Дорис. И уставился на пакет.
Она проследила за его взглядом:
– В чем дело, Джим? Что случилось?
Он указал на пакет:
– Это Шили принес?
Дорис кивнула:
– Он сказал, тебе нужна одежда.
– Я велел Шили сюда не ходить. – Он шагнул к пакету, пнул, перевернул, снова пнул, обернулся к Дорис, сердито глядя на нее.
Она медленно покачала головой:
– Что стряслось? Чего ты сердишься?
– Я велел этому седому идиоту держаться отсюда подальше.
– Но почему? Не понимаю.
Кэссиди не ответил. Повернул голову, заглянул в кухню, вошел. На столе стояла наполовину пустая бутылка и пара стаканов.
– Иди сюда! – крикнул он Дорис. – Смотри. И поймешь.
Она вошла на кухню, увидела, что он указывает на бутылку и стаканы. Указующий перст описал круг и теперь грозно показывал на нее.
– Не надолго же тебя хватило.
Она неправильно поняла. Широко открыла глаза в лихорадочной попытке оправдаться и проговорила:
– Ох, Джим, пожалуйста, не подумай ничего плохого. Мы с Шили просто выпили, вот и все.
Глаза его вспыхнули.
– Чья это была идея?
– Какая?
– Выпить, выпить. Кто открыл бутылку?
– Я. – Глаза ее были по–прежнему широко распахнуты, она еще не имела понятия, почему он злится.
– Ты, – повторил он. – Просто из вежливости? – Кэссиди протянул руку, схватил бутылку и сунул Дорис. – Когда я утром уходил, ее здесь не было. Ее принес Шили, правда?
Она кивнула.
Кэссиди поставил бутылку на стол, вышел из кухни, оказался у входной двери, взялся за ручку, распахнул дверь и собрался выйти, но почувствовал, как ее пальцы вцепились в рукав.
– Пусти!
– Джим, не надо, не надо, пожалуйста. Остановись. Шили не хотел ничего плохого. Он знает, что мне нужно, поэтому и принес бутылку.
– Ни черта он не знает, – рявкнул Кэссиди. – Только думает, будто знает. Думает, будто оказывает одолжение, таща тебя назад и толкая в грязь. Одурманивая тебя виски. Пойду сейчас взгрею его, если он не будет держаться отсюда подальше…
Дорис по–прежнему держала его за рукав. Он толкнул ее, не рассчитав силу, и она, пошатнувшись, упала на пол. И сидела на полу, потирая плечо, с дрожащими губами.
Кэссиди крепко прикусил губу. Он видел, что она не намерена плакать. Он хотел, чтобы она заплакала, издала хоть какой–нибудь звук. Хотел, чтобы она обругала его, швырнула в него чем–нибудь. Тишина в комнате была ужасающей и, казалось, усиливала в нем чувство ненависти к себе.
– Я не хотел, – тихо вымолвил он.
– Знаю, – улыбнулась она. – Все в порядке.
Он шагнул к ней, поднял с пола:
– Я очень виноват. Как я мог это сделать?
Она прислонилась к нему головой:
– По–моему, я заслужила.
– Нет, зачем ты так говоришь?
– Это правда. Ты велел мне не пить.
– Только ради тебя самой.
– Да, я знаю. Знаю. – И теперь она заплакала.
Дорис плакала тихо, почти беззвучно, но Кэссиди слышал плач, тупой бритвой медленно врезающийся ему в душу. Он чувствовал себя подвешенным над бездной безнадежности, над пропастью бесконечного разочарования. А режущая боль была напоминанием, что все бесполезно, не стоит даже стараться. Но потом Дорис сказала:
– Джим, я постараюсь. Изо всех сил.
– Обещай.
– Обещаю. Клянусь. – Она подняла голову, и он по глазам увидел, что Дорис говорит серьезно. – Клянусь, я тебя не подведу.
Он заставил себя в это поверить. Целуя ее, верил, лелеял эту веру. Боль ушла, и он ощутил нежную сладость ее присутствия.
На следующее утро Кэссиди прибыл в депо и увидел, что над автобусом трудится механик. Механик был из расположенной неподалеку авторемонтной мастерской и, должно быть, получал почасовую оплату. Кэссиди какое–то время понаблюдал за механиком, а потом велел ему отойти.
Дело было в карбюраторе. Механик только осложнил и ухудшил проблему, теперь она стала серьезной. Кэссиди сыпал проклятиями и потел почти сорок минут, а когда перешел к заключительной подгонке, увидел приближающегося вместе с механиком инспектора и приготовился к спору.
Инспектор сказал, что Кэссиди не имеет права вмешиваться в работу нанятого механика. Кэссиди сказал, что механику следует изучить свое дело, прежде чем наниматься на работу. Инспектор спросил, не хочет ли Кэссиди поскандалить. Кэссиди отвечал, что не хочет, но его дело – водить автобус, а водить его он не сможет, если автобус не будет двигаться. Механик что–то проворчал и ушел. Инспектор пожал плечами и решил замять дело. Повернулся к ожидающим пассажирам и сообщил, что автобус готов.
Автобусу предстояла полная загрузка, и Кэссиди это радовало, ибо они с автобусом были готовы доставить всех этих прекрасных людей в Истон. Пассажирами в основном оказались пожилые женщины, которые уже успели сплотиться в лишенный особого смысла, однако приятно беседующий кружок. Все они говорили о том, какое чудесное выдалось утро, о том, что надеются вовремя приехать в Истон и пообедать там–то и там–то. И о том, какой славный городок Истон. И о том, с каким облегчением уезжают для разнообразия из Филадельфии.
Были еще несколько пожилых мужчин, которые, кажется, ехали без особой цели. Некоторые прихватили с собой внуков, и дети носились вокруг, словно маленькие зверьки. Один вопил, выпрашивая конфетку, а получив отказ, взбунтовался, не желая садиться в автобус. Какая–то пожилая леди указала дедушке, что ему должно быть стыдно, конфетка безусловно не повредит милой крошке. Старик посоветовал ей заниматься своими делами. Дискутируя насчет конфет, они загородили дверцу автобуса, и Кэссиди попросил их доспорить в салоне.
Очередь пассажиров медленно двигалась мимо собиравшего билеты Кэссиди. Автобус заполнялся, наконец все места были заняты, кроме одного. Стоя у дверцы, Кэссиди увидел, как через турникет прошел последний пассажир. Это был Хейни Кенрик.
На Хейни была широкополая темно–коричневая шляпа с заткнутым за ленту ярким оранжевым пером. Он был одет в двубортный темно–коричневый костюм, казавшийся почти новым. Розовая физиономия лоснилась – последние полчаса он явно провел в парикмахерской. Хейни широко улыбался, подходя к Кэссиди и предъявляя билет.
Кэссиди проанализировал его улыбку. Она выражала преувеличенное веселье мужчины, проведшего ранние утренние часы за бутылкой виски. Похоже, Хейни принял достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.
Кэссиди покачал головой:
– Нечего тебе тут делать, Хейни.
– Да смотри, вот билет. Еду в Истон.
– Зачем тебе в Истон?
– Да вот, думаю обработать сегодня городок.
– Для торговли вразнос нужен автомобиль, – возразил Кэссиди. – Где твой автомобиль? Где товар?
Хейни призадумался на секунду. Потом сказал:
– Ну и что? Осмотрюсь, изучу спрос.
Кэссиди заметил, что наблюдавший инспектор подходит послушать, в чем дело. Понял, что против билета Хейни не поспоришь, велел себе смириться и сказал:
