Она поднялась и приблизилась ко мне, прихрамывая, оставив одну туфельку валяться на полу:
– Вы стали желчным. Выпейте. Это вас смягчит.
Наши пальцы соприкоснулись, когда я взял из ее рук протянутый мне стакан. Музыка продолжала литься по комнате.
– А сейчас я буду учить вас танцевать,– воскликнула она радостно, как маленькая девочка, одевая опять свою туфельку на высоком каблуке.– Нельзя пренебрегать такой прекрасной мелодией.
– Оденьте сапоги,– посоветовал я,– а то раздавлю вам пальцы на ногах.
– Я иду на риск.
Она обхватила меня, и мы сделали несколько неуверенных шагов. У меня кружилась голова. Ее духи в добавление к тому всему, что я выпил, опьяняли меня. Своей грудью я чувствовал сильное и беспорядочное биение ее сердца. Я остановил ее, сжал за голые плечи так, что чуть не задушил.
– Месье Бюрма,– прошептала она с укоризной.
– Оставь «месье»,– сказал я хриплым голосом.
– Оставьте лучше женщину. Вы мне делаете больно!
Я не ответил. Я буквально слился с ней, впившись губами в ее рот, пахнущий малиной. Она не ответила на мой поцелуй. Я почувствовал, как она цепенеет как бы от отвращения.
Я отпустил ее.
– Извините меня,– сказал я.– Это ваша вина.
Пошатываясь, она подошла к кушетке и упала на нее, рыдая в согнутые руки. Я молча смотрел на нее какое-то время, затем схватил и надел свой плащ, взял шляпу.
– Спокойной ночи,– сказал я.– Спокойной ночи… Женевьева.
Она подняла свое лицо, залитое слезами, вытерла нос платком, взятым, не знаю откуда, посмотрела боязливым взглядом.
Догнала меня уже у двери. На сей раз она заключила меня в свои душистые объятия, и если раньше не отвечала на мои поцелуи, то сейчас подарила мне один, который стоил многих. А музыка все продолжала плыть, нежная, многозначительная, зовущая. Мне казалось, что я прижимаю к себе всех манекенщиц Парижа.
* * *
Я проснулся с легкой болью в корнях волос. Я лежал в постели, которая показалась мне чужой. Свою постель я знаю, у нее бугры там и сям. А у этой не было ни одного. В щель между неплотно задернутыми шторами проникал бледный день, слабо освещая полную ароматов комнату, которая не была моей. Я почувствовал теплое тело, вытянувшееся рядом со мной. Повернулся к нему… Женевьева… Она нежно прошептала что-то, немного поворочалась, продолжая спать. Ну, все! Свершилось! Они выиграли – Фару, Шассар – все эти пророки! Фару! Он все же ошибся в одном пункте, Флоримон. Тридцать лет, сказал он. Может быть. Но есть года, которые считаются за два, а то и больше. Она оставалась красивой, но без помощи косметики и не слишком яркого освещения лицо ее… становилось ее настоящим лицом. И грудь потеряла былую гордость. Я себя выругал. Что за критиканство в подобных обстоятельствах? Ах, да! Месье Нестор Бюрма, детектив. Будешь большим мерзавцем, продолжая в том же духе. Я выбрался из постели, натянул брюки и перешел в маленький салон. Зажег свет, и зеркало выдало мне мое отображение. Месье Нестор Бюрма, детектив. Ох! Без шума, со знанием дела, я начал шарить везде понемногу. Салон, боковая комната, ванная, шкаф, одежда – я просмотрел все. Я толком сам не знал, чего ищу, кстати, так ничего и не нашел, но я делал свою работу, работу сукиного сына. Если это могло служить мне утешением, я был не одинок. По некоторым крошечным деталям, заметным только натренированному глазу, я понял, что ищейки уже прошлись здесь в прошедшие дни. Возможно, легавые. А возможно, и другие типы. Я уже вернулся в салон, когда услышал, что Женевьева меня зовет. Я приблизился к ней:
– Может быть, мадемуазель желает, чтобы я раздвинул шторы и приблизил сад Тюильри для нее?– спросил я.
– Боже мой!– заворковала она.– Детектив, а столько поэзии! Нет, мой дорогой, ни в коем случае, не трогай шторы. Я ужасна при пробуждении.
Было непохоже, что она говорит это из жеманства. Видимо, это беспокоило ее всерьез.
Я прошел в салон, раздвинул шторы, открыл окна и рискнул выйти на балкон. Воздух был ледяной. Желтоватый туман стлался над Парижем. Но он скоро рассеется. Солнце всходило из-за Лувра.
В десять часов я толкнул дверь в свою контору. Элен, сидя за пишущей машинкой, проглядывала газеты. Она потянула носом:
– Откуда вы пришли, шеф?
– Из постели. Словом, почти.
– А я думала, что свалились в ванну, полную духов Шанель.
– А!
– Надо бы почистить ваш костюм.
– Да, возможно…
Я показал рукой на газеты:
– Что там новенького, любовь моя?
– Придите в себя. Сейчас вы находитесь в Агентстве Фиат Люкс, а не в постели вашей любимой.
– Ну, а все же, что нового?
– Кроме этого, ничего. Ребуль звонил по телефону.
– Ну и что?
– Больше ничего.
– А Заваттер?
– От Заваттера новостей нет.
– Во второй половине дня пойдем нанесем ему небольшой визит. Это вас развеет.
– Вы бы лучше отдохнули.
– А Кове?
– От Кове ничего. Он вчера, наверно, вывел из строя коммутатор своей газеты.
– А Фару?
– От Фару ни слова.
Я набил трубку, спокойно раскурил ее, затем позвонил комиссару.
– Никаких новостей,– сказал я.
Это был день кратких, отрицательных и никчемных новостей.
– Вы поддерживаете контакт?
– Вот-вот, то самое слово,– хмыкнул я.
Он поперхнулся:
– Что? Что? Не может быть. Вот это да! А я сказал так, чтобы пошутить.
– С этими вещами не надо шутить.
– Да уж, правда! И что – ничего?
– Пока нет. А у вас?
– Пропали наши художники с Монпарнаса.
– А дело Бирикоса?
– Ни с места. Мы еще ничего не получили от полиции его страны. Нашлась автомашина Бирикоса, она была брошена…
– Об этом я прочел в газете.
– Ее обследуют со всех сторон. Отпечатки пальцев и прочий набор… В его чемоданах, взятых в отеле, мы напали на записную книжку с адресами, сейчас ее тщательно изучают. Правда, вряд ли это даст что-нибудь особенное. Все типы, которые умерли или испарились. Среди живых многие оказались ни при чем. К примеру, уважаемый коммерсант с набережной Межисери по имени Пельтье. Он не является одним из ваших грабителей, а потому не мог быть убийцей Бирикоса. Ту трагическую ночь он провел у своих друзей. Это был день рождения, на котором присутствовал один инспектор полиции. Однако мы все же сделали проверку, поскольку Бирикос, которого Пельтье знал еще в свободной зоне во время оккупации, оказал ему большую услугу – наверняка деньгами – несколько лет тому назад. Нам сообщил об этом сам Пельтье. Тогда мы подумали: а может быть, услуга за услугу…
– То есть: должник кончил тем, что убил своего благодетеля?
– Совершенно верно. Но мы обмишурились. Пельтье давно уже не поддерживал постоянных отношений с Бирикосом и не мог сообщить нам чего-нибудь существенного об этом человеке. Для него Бирикос – богатый афинец, оригинал, который время от времени покупал у него птиц. Однако давно уже ничего там не покупал. Именно поэтому я и говорю об этом свидетеле. Не удивлюсь, что в скором времени мы получим сообщение от греческой полиции о Бирикосе как о коллекционере, что совпадает с вашими предположениями. Коллекционер. Оригинал. Вам, к примеру, придет в голову идея покупать птиц?
– Нет.
– Я остерегаюсь поэтов.
– Вы правы. Кстати, о Бирикосе. Мадемуазель Левассёр его не знала.
– И мы не нашли ничего, позволяющего предположить, что он знал Ларпана…
Мы обменялись еще целой кучей ничего не значащих фраз, и Фару положил трубку.
Я снова закурил:
– Пельтье…– пробормотал я.– Набережная Межисери… Элен, скоро полдень. И не очень холодно. Временами даже проглядывает солнце. Пошли прогуляемся по набережным.
– Как двое влюбленных.
– Во всяком случае, я устрою вам отличное развлечение.
* * *
Местами еще держался туман. Солнце не выполняло своих обещаний, данных на заре, но время от времени оно баловало несколькими ленивыми и редкими лучами, которых хватало лишь, чтобы оживить пейзаж. Набережные являли собой обычное зрелище. Мирные граждане копались в ящиках с книгами, торговцы семенами, садовым инструментом и птицами заполняли все тротуары своим ярким и шумным товаром. Я без труда засек лавку Пельтье, тем более что его имя было написано большими зелеными буквами над дверью. Передав Элен пакет с конфетами, купленными по пути, я сказал:
– Сегодня – четверг. Соберите всех девчонок и мальчишек, которых вы сумеете здесь найти. Богатых, бедных, хорошо одетых и оборванцев. Соберите их тут, напротив лавчонки этого хмыря.
– А что вы будете делать, шеф?
– Вы же советовали мне отдохнуть? Вот я сейчас и расслаблюсь. Частный детектив не может все время жонглировать трупами. Иногда у него появляется потребность в поэтическом развлечении.
