— Вы гостите в Холле, у этого мошенника… как там его?
— Вик Кроутер. Вообще-то, это его галстук.
— Что не удивительно. Хотелось бы знать другое: на какие деньги он его купил?
— Мама!
— Ну конечно он мошенник. Такой как он ни за что бы не наскрёб денег на такой дом, не будь он закоренелым мошенником.
Даффи не мог понять, была ли мать Генри так груба, оттого, что принадлежала к «шикарным», или оттого, что была так стара — а может, и от того, и от другого. Впрочем, могло статься, что она просто была груба, и в этом было всё дело.
— Так вы уже видели девицу, которая в скором времени сделает Генри счастливейшим мужчиной на земле?
— Анжелу. Да, видел.
— И каково ваше мнение о ней?
Каково было мнение Даффи?
— Я её почти не рассмотрел.
— Как дипломатично с вашей стороны, особенно в присутствии вашего наставника. Она явная невротичка.
— Мама!
— Единственное, чего я не смогла понять в день, когда мне было дозволено её увидеть — она тогда была так экстравагантно одета — это какие у неё бёдра: сумеет ли она выносить и родить дитя. Вы обратили внимание на её бёдра?
Даффи попытался вспомнить.
— Думаю, она справится, — осторожно проговорил он.
— Справится? Понимаю. Но справится ли Генри, вот вопрос!
— Мама, право!
— Возможно, будет лучше, если род вконец прекратится. А может, — произнесла она, кладя одну ступню в розовой кроссовке на другую, — у этой девицы климакс начнётся раньше, чем она пойдёт к алтарю. Вам определённо нужно ещё чаю.
— Одну чашку, — сказал Даффи.
— Я слышала, у неё на днях были какие-то неприятности.
Нет, ну надо же, подумал Даффи. Он не поспевал за этой каруселью преувеличений и преуменьшений.
— Да, кое-какие неприятности. Её пытались изнасиловать.
— Пытались? И что за мужчины сейчас пошли. Когда я была девицей, они действовали куда успешнее. Это всего лишь другое название брака, верно?
— Не знаю. Я не пробовал.
— Что: насиловать или жениться?
— Ни того, ни другого.
— Хм. Означает ли это, что вы бобыль, вроде моего Генри?
— Угу.
— Но вы же не из этих, не из гомосексуалистов?
Она выговорила это слово без особой неприязни, хотя на консервативный манер — очень старательно, не сокращая.
Даффи решил, что объяснять будет чересчур сложно, поэтому кивнул и ответил:
— Из них.
— Как мило. Знаете, я ни разу не встречала ни одного, кто бы вот так признался. Вы должны побывать у нас снова и рассказать мне, как это вы делаете. Меня всегда интересовало, что вставляется и куда. Если, конечно, вы к тому времени будете ещё живы.
— О, я буду жив.
— Но вы же сейчас мрёте, как мухи, верно? Говорят, появилась какая-то новомодная болезнь, которая скоро очистит мир от задотрясов, как, бывало, выражался мой покойный муж. Надеюсь, вы не находите этот эпитет для себя зазорным.
— Я думаю, вы преувеличиваете.
— Что ж, по крайней мере, так пишут в газетах.
— Газеты переполнены гомофобией, — сказал Даффи. Почему нет? Она думает, что он обычный задотряс в уродливом галстуке. Почему не показать ей, что и он знает кой-какие учёные слова?
— Никогда прежде не слышала этого слова, — сказала мать Генри. — Полагаю, это всего лишь вежливый способ сказать, что вы не любите гомиков.
Генри поднялся и поставил чашку на поднос.
— Ты ведь приведёшь к нам своего друга снова? — раздалось с инвалидного кресла. — Мне не терпится наконец узнать, что там куда вставляется.
Гравий перед Уинтертон-Хаусом, казалось, был самую чуточку более снобский, чем тот, что перед Браунскомб-Холлом. Возможно, гравий тоже бывает первоклассным, а Вику достался завалящий.
— Ваша матушка — особа с характером.
— Я не нахожу слов, чтобы извиниться перед вами… — Генри едва не покраснел.
— Не нужно. По сравнению с некоторыми она как глоток кислорода. Но если вы хотите-таки извиниться, то дайте мне ещё один урок. Я не уверен, что уже могу задать трёпку Дамиану.
— С удовольствием.
* * *
Сержант Вайн уже уехал из Браунскомб-Холла. В ближайшие двенадцать часов он должен был либо предъявить Джимми обвинение, либо освободить, хотя похоже было, что Джимми не особенно интересуют его права, и он спокойно встретит любое решение. Останки «Датсуна» были огорожены верёвкой, что при случае не стало бы помехой для очередной белки. Отворив входную дверь, Даффи тут же наткнулся на Дамиана; тот погрозил ему пальцем.
— Гадкий, гадкий.
— Что-что?
— Фараоны. Фараоны остались вами недовольны. Не завидую полицейским. Вы куда-то испарились, покинули место преступления. Пришлось сказать, что я всё-всё сделал один, вот этими голыми зубами тянул машину из огня, пока легионы дрожали, устрашённые.
— Не сомневаюсь, что он вам поверил.
— Вот то-то и оно. Он не поверил даже тогда, когда я рассказал ему правду. Только потому, что я такой хорошенький, этот противный сержант решил, что я не знаю, что такое ось. Сказал, что попросит вас подтвердить мои героические деяния. И где же были вы? Сбежали. Покинули нас.
— Я был… — Даффи остановился. — Вообще-то, я пил чай с матушкой Генри.
— И вы до сих пор живы? Должно быть, надевали огнеупорный комбинезон?
— Да нет, она мне понравилась. То есть, в жёны бы я её брать, наверное, не стал. — Дамиан уставился на Даффи, словно думал, да кто бы за вас и пошёл — хотел бы я знать? — Кстати, а что сталось с отцом Генри?
— Скончался от разрыва барабанной перепонки, я полагаю. Понятия не имею, тогда в этих краях Дамианом ещё и не пахло.
Даффи хрюкнул. Теперь он, пожалуй что, понимал, зачем архитекторы, которые строят дома для шикарных, предусматривают в них комнаты специально для джентльменов. Они там прячутся, эти джентльмены, вот что они делают. Женщины, такие, как матушка Генри, специально носят розовые кроссовки, чтобы иметь возможность бесшумно к ним подкрасться и подсмотреть, что и куда вставляется.
— Она Генри вздохнуть спокойно не даёт.
— Он, похоже, этого уже и не замечает. Глядит, как смышлёный абердин-ангусский бык, и такая лёгкая улыбочка, но где витают его мысли — знает бог.
— Вы, случаем, не писатель, Дамиан?
— А что?
— Ну, от вас услышишь такие слова, какие больше ни от кого не услышишь.
— Поделываю немножко то, немножко сё, — ответ Дамиана был вполне достоин хозяина дома, в котором он гостил, — у меня есть… амбиции.
— Рад это слышать. В самом деле, поздравляю. — Даффи почти не шутил; приятно было услышать от кого-то в этом доме хоть смутный намёк на то, что в будущем он собирается работать или чем-то таким заниматься. — А что она думает о планах Генри? Об ихней с Анжелой помолвке?
— Об их с Анжелой помолвке. Наверняка не то, что думала до помолвки. Она почти сорок лет твердила Генри, что он как единственный сын обязан обеспечить продолжение славного рода, но когда он только — или когда он, наконец, — привёл в дом женщину и сказал, вот та, которая создана для меня, она тут же сделала разворот на 180 градусов.
— Ей что, не нравится Анжела?
— Думаю, Анжела здесь ни при чём. Ей просто нравится держать Генри в тонусе. Ну и, конечно, то, что Энжи — уже не шестнадцать, только прибавило ей очков. Говорит, что толку жениться на женщине, которая всё равно не сможет родить ему ребёнка. Говорит, что с тем же успехом Генри мог бы трахнуть любую овцу у них в овчарне.
— Она так сказала?
— Так мне рассказал сам Генри. Его это почти позабавило.
— А что, Анжела не может иметь детей?
— Не вижу к тому никаких причин. По крайней мере, этого никто достоверно не знает. Пока мать-природа не запретит, парочку-то она родить, наверное, успеет.
— Удивляюсь, как это Генри до сих пор не пристукнул свою мамашу, — сказал Даффи. — И даже не сбежал из дома.
— Это-то они однажды попробовали. Отправили его в Аргентину — в Арджентайн, как они это произносят. Наверное, сыграло роль семейное пристрастие к солонине. Он продержался три недели. Следующим самолётом прилетел домой.
— Плохо, должно быть, в Аргентине.
— Погоняем шары перед ужином? — предложил Дамиан.
— Мне надо кое-что сделать, — ответил Даффи, — может, через денёк-другой.
— Что ж, подождём.
И Дамиан отправился к перепаханному снукерному столу. Даффи побрёл в общую комнату: там сидела Белинда, читавшая журнал «Лошади и гончие», рядом с ней над экземпляром «Обмена и купли-продажи» склонился Вик.
— Смотрю, не покупает ли кто детали для «датсуна».
— А там ещё остались детали, которые можно продать?
— Что-то всегда остаётся. В любом случае, Салли сказала, что она сейчас немного стеснена в средствах, вот я и смотрю, что я могу для неё сделать.
— По её поведению не скажешь, что она стеснена в средствах.
