— По её поведению не скажешь, что она стеснена в средствах.
— Нет, не скажешь.
— Вообще-то, есть такая старомодная штука, которая называется работа, — сказал Даффи.
— Да, и ты знаешь, странное дело — эти ребятки будто никогда об этом и не слыхали.
Белинда засмеялась.
— Послушать вас, так два седобородых старца разговаривают.
— Перестань, Бел, вспомни себя. Вспомни о том времени, когда ты работала: как это было, когда ты начинала, и как стало потом.
— Да, конечно, — осторожно сказала Белинда, не вполне уверенная, годится ли такая аналогия.
— Вы о чём?
— Когда я только начинала, ещё в семидесятые, — по тону Белинды можно было подумать, что это происходило в Викторианскую эпоху, — я очень много занималась, платила большие деньги. Как ходить, как держать себя, как подать одежду в наиболее выгодном свете. — И как в лучшем виде подать то, что рвалось из-под одежды, словно поезда из тоннелей, подумал Даффи. — В общем, по полной программе. Следили о том, чтоб мы правильно говорили. За тем, — ухмыльнулась она. — В общем, когда начинаешь работать, ты, конечно, более-менее знаешь, что должна делать, чего от тебя ждут. Но и тогда с тобой обходятся словно со шлюхой, которая слишком много на себя берёт.
— Вот как? — Даффи постарался, чтобы его вопрос прозвучал максимально нейтрально.
— Бог ты мой, ну конечно. Ведь я была одной из первых манекенщиц, я была настоящей. Были ещё одна или две, не скажу про них ничего плохого, но я среди них выделялась. До нас были гламурные модели, все насквозь искусственные, словно сухие сливки. Они слишком многого хотели: снимались нагишом и при этом прикидывались, что ничего подобного. И вот эти девицы пытались меня унизить. Воротили от меня свои тысячу раз правленые хирургами носы и говорили, что у меня «буфера». Так они выражались. И всё оттого, что у самих спереди ничего не наросло. Стервы, — тон у Белинды, однако, был вполне дружелюбный, словно говорящий, что, в конце-то концов, она всё равно зажила вот в таком большом доме, как этот.
— А по мне и сухие сливки хороши, — сказал Вик, и Белинда игриво его шлёпнула.
— А что сейчас?
— Сейчас? Бог мой, да сейчас на какую ни глянь, любая думает, что это ей раз плюнуть. Шестнадцатилетние соплюшки, только что из Лидса или Бредфорда, все пухлые от щенячьего жира, стаскивают с себя блузки, едва вдохнув лондонский воздух. Они не понимают, что над этим надо работать. Они думают, что это может любая.
— Может, наша провинция к чертям собачьим деградирует, — предположил Даффи.
Наступила задумчивая тишина. Белинда со вздохом отложила «Лошадей и гончих» и отправилась на кухню. Как только она скрылась из виду, Вик повернулся к Даффи:
— Между прочим, наш сержант Вайн сердит на тебя.
— Я слышал. Но ведь он ещё вернётся, так?
— Да, он поехал оформлять обвинение Джимми.
— Что ж, я поглажу смокинг для нашей с ним завтрашней встречи.
— А может, — задумчиво начал Вик, — хотя это, конечно, только предположение… Что, если Рики умер своей смертью, а какой-нибудь бритоголовый шалопай, который случайно проходил мимо, взял да и запустил его в окно.
— А тут в округе бродит много бритоголовых?
— Они повсюду, Даффи. Такие сейчас нравы.
Конечно, будь бритоголовые повсюду, они могли бы перемешаться в Виками, которые стакнулись с Дамианами, которые в приятельских отношениях с какими-нибудь Хьюго, и все они вместе, взявшись за руки, смогли бы спеть «Доброе старое время».[12]
— Пожалуй, Вик, твоя версия всё-таки притянута за уши.
Ход мыслей Вика был Даффи понятен; и если не забывать его, Вика, подноготную, ничего удивительного в таком рассуждении не было. Инстинкт велел ему скрывать как можно больше и сколько возможно дольше. Да, здесь у нас есть девушка, которую чуть не изнасиловали, есть взорванная машина, и копперы и так уже облазили весь дом; но зачем им ещё знать про убитую собаку? Естественная смерть, случайный бритоголовый психопат, и труп куда-то запропастился. Идею эту Вик проталкивал так осторожно, так ненастойчиво, что когда подошла очередь Даффи отвечать на вопросы полицейского сержанта, он даже не упомянул про собаку. Возможно, что Вик и сам пытался провести маленькое расследование и сейчас гадал, кто это сегодня звонил Даффи.
Но раз уж Вик предпочитал не заговаривать о том, почему он бросил Рики в озеро, Даффи делал из этого вывод, что и ему можно пока об этом помалкивать, хоть он и проводил расследование по просьбе Вика и на его деньги. Поэтому он просто повторил: «По-моему, это всё-таки притянуто за уши» и оставил Вика в компании с «Обменом и куплей-продажей». Всё изменил телефонный звонок, изменил довольно-таки чувствительно, и теперь Даффи предстояло как следует подумать. Ему нравился старина Вик, но он не был уверен, что на него во всём можно положиться. Если такому, как Вик, показать окровавленный нож, он бросит его в посудомоечную машину и нажмёт «пуск». Если показать ему расчленённый труп: шесть бумажных пакетов в шести морозильных камерах, он скажет, как это ужасно, что люди придумывают всё новые способы самоубийства. Даффи понимал природу этого инстинкта, но помощи от него не было никакой — вот только, что он обеспечивал Вику спокойное существование. Поэтому он решил на некоторое время придержать кое-какую информацию — и особенно то, что сообщил ему по телефону Джим Прингл.
Всё началось с собаки. Фигурально выражаясь, собака была зарыта в двух местах (теперь, когда над ней поработал Джимми Прингл, мест могло быть и больше). Со вторым Даффи уже разобрался, разгадка первого могла послужить ключом ко всему всему делу. И у всего этого дела тоже наметились две стороны: домашняя и профессиональная. Или две домашних, которые не подозревали о существовании друг друга. Или две профессиональных… Перебирая комбинации, Даффи осознал, как далеко он ещё от разгадки. Ему нужна была помощь: домашняя и профессиональная.
Домашняя помощь могла быть получена от… помощника по дому. Своё недавнее избавление в деле о пропавших ложках миссис Колин относила на счёт двух обстоятельств: молитвы и вмешательства человека в белом фургоне. Именно молитва подвигла человека в белом фургоне приехать на границу Букингемширского и Бедфордширского графств и спасти её. Если бы кто-нибудь обратил внимание миссис Колин на то, что Никки подбросила ей ложки только после приезда Даффи, это не поколебало бы ни её веры, ни логики её рассуждений. Господу было известно о злоумышлении в головке маленькой Никки, и Даффи был призван предотвратить его последствия. То, что он прибыл в Браунсомб-Холл ещё до того, как грех совершился, не имело совершенно никакого значения. Это не позволяло усомниться в действенности молитвы, а лишь во всесилии человека в белом фургоне.
Комнатка миссис Колин была такой же голой, как и во время предыдущего визита Даффи. Ни укладка вещей, ни вскоре последовавшая их распаковка не произвели в помещении никаких видимых изменений, да и сами эти операции длились очень недолго. Миссис Колин широко улыбнулась Даффи, когда он, постучав в полуоткрытую дверь, вошёл и сел на кровать. У миссис Колин уже были возможности сказать Даффи спасибо за своё избавление, но она ещё ни разу об этом не упомянула; она и сейчас ничего не сказала, а только стояла перед ним, лучезарно улыбаясь. Возможно, она думала, что улыбка искренней выразит её благодарность, чем слова на чужом и не внушающем доверия языке; а может, она считала, что Даффи — всего лишь орудие избавления, и слова благодарности следует распределить между Господом и святыми сёстрами в церкви Мадонны-Искупительницы, что молятся о нравственной чистоте тех, кто в услужении за морем.
— Миссис Колин, — начал Даффи, — у нас неприятности.
— У нас? — миссис Колин, сидевшая прямо, как палка, на жёстком стуле у выброшенного Белиндой туалетного столика, встревожилась. Ещё неприятности?
— Нет не у нас. Не у вас, не у меня.
— А.
Но если не у него, не у неё, почему он тогда сказал «у нас»? Миссис Колин ещё больше утвердилась в своей уверенности, что лицо почти всегда бывает правдивее, чем язык.
— Я имею в виду неприятности здесь, в Браунскомб-Холле.
— Здесь неприятности?
Он хочет сказать, что появились ещё неприятности?
— Вот, например, собака, миссис Колин. И похищение мисс Анжелы. Машину мисс Салли взорвали.
Миссис Колин кивнула. Ей были известны эти неприятности. Почему он говорит ей то, что она уже знает? Зачем он пришёл к ней в комнату, уселся на её кровать, улыбается и рассказывает вещи, которые им обоим известны? В голову миссис Колин вдруг пришла интересная мысль; она ответно улыбнулась ему, но на этот раз уже более застенчиво. Он был невысокого роста, темноволос и крепок, он куда больше походил на тех мужчин, к которым она привыкла у себя на острове, чем высокие блондины с брюшком и шмыгающим носом, которых порождал этот странный, вечно сырой климат. Таково было общее представление миссис Колин о расе, на которую ей довелось работать. Возможно, этот человек в белом фургоне…
