Дэн Кавана - К чертям собачьим

— Пойду гляну на свой фургон, — сказал Даффи и ушёл; никто с ним не попрощался. Он пошёл по гравию и подъездной дорожке, миновал искусственно состаренную саламандру, карабкавшуюся на искусственно состаренный шар. Впервые он был так зол, что не обращал внимания на здешние опасные запахи. Он подошёл к зелёному ящику и рывком открыл его, чтобы вытащить конверт, но в ящике для песка не было ничего, кроме песка. «Хрен мне в глотку», — сказал Даффи.

Четверть часа ушло на то, чтобы добраться до фургона. Даффи это настроение не улучшило. Возвращаясь в Браунскомб-Холл, он вёл машину невнимательно, и когда повернул к воротам, ему пришлось вырулить на обочину, чтобы не сбить Генри, ехавшего прямо по середине дороги — спина прямая, колени вывернуты в стороны, как у лягушки.

— Простите, — сказал Даффи, хотя случись что, Генри был бы признан виновным наравне с ним.

— Может, вы и впрямь положили глаз на мою невесту, — весело проговорил Генри и, повернувшись на сиденье (не потеряв при этом равновесия), добавил, — не забудьте: ваш урок.

— Не забуду.

Когда Даффи вошёл в общую комнату, Анжела даже не дала ему присесть:

— Вы, чёрт вас возьми, подозреваете его, вы, злобный, заурядный человечишка. Вы думаете, что это он, так ведь, так?

— Если вы были так уверены, что это не он, так чего же вы побежали? Ещё десяток ярдов, и всё было бы ясно.

— Так вы всё-таки подозреваете его, низкий вы человечишка, — Даффи молчал. — А я просто обрадовалась, когда его увидела. Я же его невеста, — добавила она не без самодовольства.

Даффи был рад, что ему не придётся сносить эти перепады настроения чаще, чем того требует дело. Только что она собиралась плохо кончить и не желала, чтобы её вручали или перепоручали жениху, и вот уже милый Генри и всякое там «Вот идет невеста». Что это — от таблеток, или она всегда такая? Или, может, без таблеток она была бы ещё хуже?

— Генри пробыл недолго, — сказал он так безразлично, как только мог.

— А вам какое до этого дело? — повисло враждебное молчание. — Если хотите знать, у него на велосипеде нет фонаря.

До сумерек оставалось добрых два часа, а дорога до Уинтертон-Хауса не могла занять у Генри больше сорока минут, но Даффи не стал этого говорить.

— Думаю, вы могли бы дать ему проехать ещё десять ярдов, — сказал он. — Видите ли, я возвращался и проверил ящик. Конверт исчез. Так что это был не Генри.

— Вы ни на что не годный человечишка, — закричала она. — Почему вы не остались в лесу. Вы бы тогда увидели, кто его взял.

Даффи подумал, что в тот момент такая возможность даже не пришла ему в голову.

— Ну и ладно, — продолжала она, внезапно успокоившись, — парой тысяч больше, парой тысяч меньше — какая разница?

— Да бросьте, — сказал Даффи, — вы ведь не положили в конверт настоящие деньги?

— Конечно, положила.

— Господи, да зачем?

— Что значит «зачем»? Вы сказали, что мы устроим засаду. Вы сказали, мы спрячемся в лесу и засечём их. Ведь такой был у вас план?

— Но вы же сказали, что решили не платить. Вам надо было положить в конверт газету или что-то в этом духе. Ведь это же и ежу понятно. Вы что, никогда не смотрели кино?

— Вы облажались дай боже, верно?

Но тон у неё был по-прежнему бодрый, словно теперь, когда выяснилось, что шантажист — не Генри, всё должно было пойти как надо.

— Вы облажались. Ладно, мы оба облажались. Полнейший облом.

Не просто облом — детский сад. Шантажист-дилетант и легкомысленная жертва. Да и ему самому хвалиться было нечем.

Перед ужином он, подходя к лестнице, столкнулся с Салли. Она намеревалась прошмыгнуть мимо, но он сказал:

— Э… я слышал, вы занимаетесь рисунками.

Она повернулась. Темноглазая, с копной весёлых кудряшек, она могла бы быть привлекательной, если бы захотела. Всё чего ей недоставало, это немножко фокуса во взгляде — вот как сейчас.

— Ну и что?

— Просто думал, нельзя ли посмотреть.

— Кто ваш любимый художник?

— У вас есть здесь какие-нибудь?

— Чьи работы вы предпочитаете? Пикассо, Брака?

— Они очень милые.

— Матисса, Ренуара?

— Это, наверное, очень трудно: сделать собаку похожей на обезьяну.

— Джексона Поллока, Пеле?

— Пеле футболист.

— Вот именно, — сказала Салли и повернулась к нему спиной. Словно не веря, она пробормотала себе под нос, — и этот хочет посмотреть мои офорты.

Ужин в тот вечер прошёл не более оживлённо, чем днём раньше. Даффи сидел далеко от Анжелы и через весь стол от Лукреции. Было похоже, что она помыла голову. Даффи убеждал себя, что она выглядит не по-снобски, что это не то слово, которое к ней подходит, что она скорее… элегантна. Изящное, тонкое лицо, полуулыбка — да, снова та же полуулыбка. Раз или два он пытался поймать её взгляд, и она отвечала ему. Что мог означать этот её взгляд? Даже и не думайте? Почему бы и нет? Миссис Колин сказала, что Лукреция меньше занималась ёпси-ёпси, чем Салли, но это всё же могло означать полновесное и вполне демократичное ёпси-ёпси.

Когда подали кофе, и миссис Хардкасл ушла к себе, раздался звук отодвигаемого стула. Дамиан поднялся, держа перед собой бокал вина, словно собирался провозгласить здравицу. «Господа, — объявил он, — я дарю вам „Собак“.» Салли захлопала, Таффи глядел недоумевающее. Даффи взглянул на Лукрецию: она не смотрела на него. Дамиан повернулся к нему. «Мелодия, да будет известно новичкам за этим столом и вообще людям низшего сословия, позаимствована у знаменитого духовного гимна „Одно основание церкви“.» Он прочистил горло и начал:

Глоток вина умягчил и без того маслянистый баритон Дамиана. Салли смотрела на певца выжидающе; Таффи не сводил глаз со своих столовых приборов.

Мелодия всё больше нравилась Даффи. Насчёт песни он не был уверен.

Дамиан допел последний куплет, вибрируя заключительным гласным, прикрыл глаза, изображая, будто его переполняют эмоции, осушил бокал и поклонился. Лицо у него пылало, кончик носа слегка подёргивался. Салли снова захлопала, Таффи, словно завсегдатай респектабельного клуба, постучал по столу сложенными «дощечкой» пальцами и проговорил: «Весьма занятно».

— Рад, что вам понравилось. Моя старая школьная песенка.

— Где же это было?

— То «Кеннел-клуб»[13], мой Таффи.

Представление Дамиана привело всех в хорошее расположение духа, и Даффи подумал, что если «Собаки» так этому способствуют, то, может быть, когда Анжела трусцой поспешит к алтарю, оркестру стоит играть их, а не обычное «Вот идет невеста». Но о такой возможности никто даже не заговаривал, равно как и о том, что случилось с Анжелой в лесу, и о смерти Рики, и о взорванной машине. По меньшей мере, в течение часа все с видимым удовольствием притворялись, что это всего лишь очередной приятный вечер на границе Букингемширского и Бедфордширского графств. Как им это удавалось? Всеобщее веселье начинало утомлять Даффи.

Виски поначалу восприняли серьёзно, но вскоре все разошлись по своим спальням. Даффи сам не знал, что тут сыграло главную роль — его ли хитрость или её соучастие, но в конце концов они оказались в общей комнате вдвоём с Лукрецией.

— Как вам песенка? — спросила она.

— Думаю, в неё можно было подбавить ещё немного шафрана.

— Вы занятный, знаете вы это?

— Угу.

Что это, комплимент? Как собеседник, он вряд ли соответствовал её уровню. И безо всякой причины, просто потому, что это пришло ему в голову, он рассказал ей о футбольной команде, за которую играл — об «Упрямцах». Он рассказывал о том, каково это — быть голкипером, и против кого им приходится играть, о резвости их молодого нападающего Карла Френча и о своих надеждах на предстоящий сезон. Он рассказывал с энтузиазмом; потом вдруг остановился и почувствовал неловкость.

— Мне, наверное, следовало спросить, интересует ли вас футбол.

— Пожалуй, следовало, — сказала она, улыбаясь своей полуулыбкой, — боюсь, что он меня не интересует.