Когда мы въехали в Майский, я сказал Анчару:
– Теперь потише, не привлекай внимания. И постарайся пробраться к больнице всякими задворками.
Не заблудиться бы. Хотя чем больше буем блудить, тем вернее хвост оторвется. Если он есть.
Анчар с задачей справился, остановил машину метрах в двухстах от ворот больницы. Теперь мне надо справиться со своей. Сейчас начнутся ахи, пожатия плеч, всякие «видите ли, я полагаю, а вот Вита сказала…». Пусть только попробует!
Рабочий день основного персонала заканчивался. Я присел на скамеечку напротив ворот, со своей авосечкой.
Покурил раза два – вот он, ясновельможный пан. Идет к своей машине, а на руке его висит очередная пташка – видимо, доктор не укладывается в свою смену со своими сеансами. Что ж, можно только приветствовать такое добросовестное отношение к высокому долгу врача. Вот все бы так.
Я пошел ему навстречу, поздоровался по-польски.
– Вот, Лидочка, – сказал Пшеченков своей спутнице (пациентке то бишь), – это тот самый человек, который постоянно возникает на моем пути в самое неподходящее время. – И уже мне: – Напоминаю, мой рабочий день уже закончен.
– И мой тоже, доктор. Но у нас с вами рабочее время ненормированное. Такие у нас профессии, нужные и важные.
Он усадил свою милашку в авто, отвел меня в сторону:
– Так что же такое – нужное и важное?
– Во-первых, раз: мне нужно срочно навестить Мещерского, распорядитесь. Во-вторых, два: я и мой сотрудник ночуем сегодня у вас…
– Это исключено, я имею в виду второе-два. У меня сегодня домашний прием, до утра.
– Вы не поняли, док, я не напрашиваюсь в ваш дом, мне нужно ночевать в больнице.
– Ах, вот как! – облегченно засиял «прошу пане». – Ну это, как вы говорите, мирмушки.
– Мирмульки, – с трудом, с болью в сердце поправил я.
– Вот-вот. Я сейчас.
Он вернулся в проходную.
А я той порой поперемигивался с его пациенткой.
Но док был начеку – уже споро семенил обратно в сопровождении пожилой женщины в белом халате.
– Вас проводят, – быстренько сказал он и, нырнув в машину, положил одну руку на руль, а другую на голую коленку. Не на свою, естественно.
– Пойдемте, племянник, – сказала женщина.
– Пойдемте, тетушка.
– Не путай, вон твой дядюшка – коленки жмет. И ты такой же? – с надеждой в голосе.
– Я вот не такой, а вот он – еще хуже, – и я свистнул Анчару.
Женщина села в машину, кинув взгляд на Анчара, и мы въехали в ворота, начали петлять по ее кратким указаниям среди дерев, клумб и корпусов, пока не остановились перед симпатичным домиком, комнат на восемь, с бассейном и сауной.
Вокруг дома настороженно бродили мрачные ребята в полной амуниции и с собакой.
Умеют жулики беречь свой покой.
Женщина провела нас в дом (холл, коридор), толкнула одну дверь и сказала Анчару с улыбкой: «Это для вас», толкнула другую и сказала мне без улыбки: «Это для тебя».
– Где ваш главный пациент? – Я бросил сумку на постель. – Позовите его сюда. Одного.
Я упал в кресло, вытянул ноги. Если Князь закобенится, запру дверь и не выпущу, пока он все не сделает.
– Что случилось? – вошел Мещерский.
– Люди Бакса взяли Женьку в заложницы.
– Женечку? – Он перевел дыхание. – Боже мой! Как же вы допустили? Нужно немедленно действовать.
– Я затем и приехал.
Не скрою, мне было отрадно, что я, сомневаясь в Мещерском, недооценил благородное богатство его княжеской души.
И я сказал ему, что нужно сделать.
Он сразу же согласился:
– Вы хорошо придумали, Алекс. Мы выиграем время. Может быть, даже несколько дней.
(Интересно, что при упоминании таинственной кассеты он, как обычно, сохранил полнейшее к ней равнодушие. Даже фирменный знак с конверта не вызвал у него никаких эмоций.)
– Садитесь, Князь. В этом диктофоне ваша кассета с информацией, в этом – чистая. Этот вы слушаете, сюда надиктовываете. Естественно, пояснительный текст – без изменений, цифры все перевираете. Чтобы не ломать голову, прибавляете к каждой, положим, тройку. Следите, чтобы не было накладок. Все ясно?
– Все, Алекс, не беспокойтесь, я сделаю. Но вы не будете возражать, если я расположусь в кабинете, это удобнее и мне, и вам? Кстати, вам надо отдохнуть, восстановить силы. Вы плохо выглядите. – У него и здесь кабинет! Как же он на острове без него обходился? Загадка благородной души, стало быть. – Только попрошу вас, посидите это время с Витой.
– Я могу ей сказать о нашей беде?
Он на секунду задумался. И остался Князем:
– Конечно. Ведь мы так полюбили Женечку…
– Работайте, Князь. – И я откланялся.
–
Когда я вышел из своей комнаты, «тетенька» все еще безнадежно штурмовала Анчаровы двери, из-за которых доносился мощный фальшивый храп.
– Вы понастойчивей, – посоветовал я. – Он не устоит. И вы не пожалеете.
Какая-то странная клиника. Похоже, она специализируется на психоэротических отклонениях. И скорее всего инфекционного характера, так как даже персонал не избежал заражения этим сексовирусом…
С Витой, несмотря на дурные вести, мы поболтали довольно мило.
Она приняла меня в «будуаре», искренне обрадовалась. Была по-домашнему: в коротком халатике на голое тело, с распущенными волосами. Выключила видак, по которому увлеченно следила за приключениями близкого мне по аналогичным проблемам шекспировского героя – «бить или не бить»?
Правда, наша последующая беседа дважды прерывалась, когда Вита, забрав таблетки и фужер с минералкой, уходила к Мещерскому.
– У Саши опять усилились головные боли, – пояснила она, – практически стали постоянными. Меня это тревожит.
– А доктор Макаров? Что-нибудь говорит?
– Он звонил из Москвы. Обещал днями быть… Бедная Женечка! Вы ведь сделаете все, Алеша?
– Мы уже делаем. Остается пустяк – уточнить, где она находится. Я уже распорядился, мой человек работает в этом на правлении.
– Как сухо вы говорите…
– Вы хотите, чтобы я рыдал и заламывал руки?
Она улыбнулась своей удивительной улыбкой. Необыкновенно обаятельной.
– Я хочу, чтобы вы со мной выпили. Мы ведь никогда не пили с вами вдвоем, правда?
Удивительно, как интимно звучат самые обычные слова, когда их произносит красивая женщина.
Впрочем, несмотря на все ее очарование, я никогда не видел в Вите женщину (да-да, именно в этом смысле). Меня вообще чужие женщины не волнуют. Мне бы со своими разобраться.
Мы перешли в общую комнату. Вита достала из бара холодную бутылку водки, минеральную воду, сняла трубку внутреннего телефона:
– Саша, не хочешь дернуть рюмку?
Саша не возражал.
– Как получается? – спросил я, когда он вошел.
– Нормально. Только посторонние шумы ложатся.
– Это не страшно. Главное, чтобы не легло в фон что-нибудь вроде: «Берлаге из седьмой палаты – клизму!»
– Я слежу за этим, – кивнул Мещерский, – но вы тоже потом прослушайте.
– Обязательно. Все должно быть безупречно.
И Мещерский оставил нас.
Разговор крутился в основном вокруг Женечки.
– Я так рада, что познакомилась с ней. И с вами. Прежний наш круг, мой и Сашин…
– Не надо об этом, – мягко прервал ее я. – Все это надо забыть как дурной сон. Все это далеко в прошлом.
– Так можно говорить, – вырвалось у нее, – когда чего-то ждешь от будущего.
Я положил ладонь ей на руку. Что я еще мог?
Она благодарно улыбнулась влажными глазами.
– Отдохните, Алеша. Вам это очень нужно. Хотите, я дам вам снотворное?
– Пожалуй, вы правы. Спокойной ночи.
Я зашел к Мещерскому и попросил разбудить меня, когда он закончит передиктовку.
Когда я подходил к своей комнате, в Анчаровой осторожно приоткрылась дверь и высунулись в щель два уса и два напуганных глаза: туда-сюда, на меня (шепотом):
– Ушла, да?
– За монтировкой пошла.
Анчар захлопнул дверь и, похоже, придвинул к ней платяной шкаф.
Я прослушал готовую кассету (все хорошо, достоверно, тот же ровный тон, те же акценты; иногда вплетался голос Виты, но вполне естественно и безобидно) и опять уснул, наказав разбудить меня в семь утра.
Я не стал бриться, не сменил рубашку (у меня другой все равно не было), только умылся и внимательно посмотрел на себя в зеркало: все путем, лицо усталое, в глазах – чуть ли не страх, под глазами – синие мешки, вокруг рта тревожные складки. Оно и понятно – всю ночь скакал на коне, боролся с тиграми, очень боялся не успеть.
У гостиницы я был уже около восьми, наивно-нахально застучал кулаком в дверь номера – мне открыл сонный охранник, сказал по-человечески:
– Очумел, спит еще!
