Афанасьева, прожевав первую конфету, тут же потянулась ко второй. Разворачивая золотистую обёртку, она спросила:
— Ну и что за мужик там к вам приставал?
Марина уже почти не боялась. Она тоже запустила свою маленькую ручку в конфетницу и зацепила сразу два шарика.
— Да, пьяный какой-то.… Ну, вначале мне показалось, что пьяный, — уточнила она, уплетая шоколадки. — Меня пригласил, типа, потанцевать. А когда Котя его ударил, он упал.
Потом он Кольке по глазам ка-ак даст! А потом они вроде как подружились.
— Слушай, девочка, — Леди опять насупилась, — я же тебя прошу — рассказывай поподробнее… Ну, как если бы ты в своей школе на переменке подружкам рассказывала… Но без трёпа!
Марина перестала жевать. Потом как-то совсем по-взрослому посмотрела на Лидию Петровну и спокойно досказала:
— Да он и не пьяный совсем был. Он, пока Кольки не было, всё на мою грудь пялился, слюной исходил. Потом подрались они. Но этот, хитрый бес, какие-то приёмы знает — свалил Котика — вот уж не подумала бы! А потом, чтоб Колька зла на него не держал, заказал шампанского и пятьсот баксов ему, как бы за ущерб, дал.… Ну это и понятно — он же первый начал…
Лидия Петровна со значением посмотрела на Гриба. Тот хмурился, окутав себя трубочным дымом, и сосредоточенно, стараясь не пропустить ни слова, слушал Маринку.
— Пять сотен долларов? Ты не путаешь ничего, девочка?
— Да нет же, говорю… потом они меня домой подвезли, и этот весёлый дядька ещё попросил Николая до вокзала его подбросить. Всё шутил, что впервые за проезд до вокзала пятьсот баксов платит. Ну и всё… Они к нам во двор заехали, а потом я домой побежала…
Железная Лида задумалась. Потом опять глянула на Ломакина. Тот отозвался из своего угла:
— А как они отъезжали, ты видела?
— Неа… Я же спешила очень — родители должны были вернуться, а они не очень…ну…то, что я с Колей встречаюсь…
Ломакин в задумчивости часто закивал:
— Так-так-так… Понятно. Ты где живёшь, дочка?
— На Руставели.… Там, где стадион.
Василий Иванович отложил в сторону свою трубку и поднялся из-за стола. Потом подошёл к ней, и, откашлявшись, погладил Маринку по голове:
— Спасибо, тебе, дружок. Пойдём, сейчас такси вызовут — и тебя в школу отвезут. Первый урок, небось, пропустила?
Марина кивнула и тоже поднялась. Возле самой двери она обернулась:
— Кольке скажите, что сегодня у меня бассейн в пять, ладно? — потом, остановилась, что-то припоминая, и добавила — А ещё этот мужик фамилию свою сказал. Ну, когда мирился…
Лидия Петровна и Ломакин замерли.
Марина наморщила свой аккуратный лобик:
— Фамилия тоже какая-то смешная. Как из сказки про золотую рыбку… Корытин по-моему.… Точно-точно — Виктор Корытин… Я ещё про разбитое корыто подумала.… А что вы на меня так смотрите?!
В следующие мгновения Мариночка чуть не написала в трусики от охватившего её ужаса.
Действительно, на Афанасьеву смотреть было жутковато. Её морщинистое лицо стало похоже на треснувшую во все сторону стеклянную маску, на которой чёрным огнём полыхали глаза. Она пристально ещё с полминуты смотрела на перепуганную девушку. Потом, не открывая губ, прошипела:
— Забудь эту фамилию. Навсегда, — и добавила чуть слышно, — если жить хочешь…
* * *
Толстый проснулся в купе поезда «Киев — Симферополь», и первым делом побежал в туалет. Выпитые им на вокзале в бистро три больших бокала пива настойчиво просились наружу. В дальнем туалете было занято. А в туалет возле купе проводников ломиться не было смысла — он с самого начала пути был закрыт. Но отлить хотелось просто невыносимо.
Володя прошёл в другой вагон, оказавшийся плацкартным. Здесь ему повезло — прямо перед ним из туалета вышла женщина с ребёнком. Толстый залетел в дверь и сразу стал расстегивать ширинку. Облегчившись, он не спеша, вышел в тамбур своего вагона, закурил и посмотрел в запотевшее окошко.
Мимо проносились украинские сёла, плотно укрытые первым снегом. Огромные белые поля, напоминающие арктические пустыни, чередовались с ветвистыми сказочными деревьями дремучих вековых лесов. Так он и простоял, вглядываясь в пролетавшие пейзажи, пока не докурил.
И когда уж совсем собрался выйти из тамбура, его внимание привлекла интересная картинка. Возле закрытого переезда друг за другом стояли роскошный сверкающий джип «лексус» с киевскими номерами, и, непонятно как перемещающийся в пространстве трактор на кривых колёсах, забрызганный навозом по самую крышу.
Володя проводил глазами странную парочку. Потом бросил окурок в консервную банку, приделанную к решётке стекла, и подумал:
«Вот он, символ нашей эпохи. Блеск и нищета.… А переезд закрыт. И для первого и для второго. Поэтому и приходится им мириться с таким соседством. Один смотрит на сверкающего мощного соседа с завистью пьяной и лютой. А тот, в свою очередь, с отвращением и презрением поглядывает на какое-то странное, всё в гавне, существо, расположившееся рядом. Конечно, из такого соседства мало что хорошего может получиться. А моё где бы было место на этом переезде? Где-то посередине, пожалуй. Хотя теперь на своём новом «Пассате» я вполне могу и рядышком с «лексусом» пристроиться! Но это же всё иллюзии — переезд всё равно для всех закрыт!»
Пофилософствовав таким образом, он открыл дверь в переход между вагонами, набрал полные лёгкие свежего морозного воздуха, резко выдохнул и не торопясь пошёл в своё купе.
Там Володя завалился на мягкий диван, свесив в сторону обутые ноги.
В спешке на вокзале, Толстый схватил билет в спальный вагон, и теперь об этом совсем не жалел. Вагон оказался почти пустым. Соседнее место было не занято, и поэтому можно было всласть отоспаться. И привести в порядок мысли, перемешанные в весёлую пьяноватую кашу событиями последних двух дней.
«Может, всё-таки надо было остаться? Хотя бы до вечера.… А то как-будто с поля боя бежал. Хотя, с другой стороны, я работу свою сделал. Интересно, как там Витёк? — Костров посмотрел на часы. — Наверное, уже собрался в консульство… Сколько ж ему бабок в этих штатах отломилось, если он такие суммы направо-налево раздаривает? Ну да ладно… Мне тоже дико подвезло! Жалко только любимый термос забыл в машине. Ничего — пусть теперь Лосевич чайку из него похлебает…»
Володя присел и уставился в окно, положив под спину подушку. Незаметно, под стук колёс, он задремал.… И стали сниться ему хорошие и добрые слова.… Это было необъяснимо и непривычно — как могут сниться слова? Но он читал их во сне с тихой грустью, как когда-то читал своей первой девушке свои стихи. Вместе с исписанными листками в сновидении что-то хорошее уходило от него навсегда, и он это чувствовал…
«… Долго ли коротко ли тянется дорога…Мосты и речушки, овраги и деревья, мокрые от осенних дождей; лужи на размытых тропинках и бесконечный-бесконечный снег.
Редко попадается живая холодная земля под полуразвалившимися домами и сараями.
Грустно…
Вечер не проходит, он лишь притворяется утром, чтобы люди вставали с лежбищ и уныло брели на работу. А затем следует короткая вспышка ночи, — и новый день затягивает тебя в трясину. И нет от него спасения.
Куда ведёт эта странная дорога?
Но для меня это привычное зрелище, — я родился и живу здесь. Это мои дороги и мои деревья. Терпеливо потягивая тягучий коктейль будней маленького городка, я смотрю сквозь мокрое стекло витрин на пустоту невзрачных улиц и понимаю, что это не сон.
Сны всегда пестрее, ярче. И мне так нравится их ласковая и жестокая обманчивая прелесть!
А сейчас я вижу небо, проржавевшее насквозь от бесконечной влаги, и мне кажется, что я на планете дождей. А может это так и есть?
Хотя нет — я хорошо помню эту планету. Там тоже сыро и мокро, но совсем не так, как здесь. Там нет грусти, что тонкой паутиной вплелась в букет опавших листьев. И там совсем нет людей.
А вот и они… Смешно смотреть, как они пытаются укрыться от дождя, и как они беспомощны перед мокрым снегом. Бедные неуклюжие создания!
Они когда-то потеряли любовь, и теперь пытаются найти её там, где она никогда не расстилала свой чудесный ковёр. И бегут печальные воды слёз людских, омывающие острова времени.
Где-то недалеко гуляет ветер моих воспоминаний. Нежно и ласково его горько-сладкие дуновения трогают моё лицо. Бог мой, зачем так неуловимо ускользает от меня время!
Я очень часто склоняюсь, чтобы подобрать невидимое, и часто молчу, чтобы услышать неслышимое. Оно где-то рядом, я это знаю, — но это «рядом» ведь так далеко…
И снова видится мне тот чудный город, который я оставил когда-то. Там и сейчас светит солнце, и тени не становятся длиннее, когда из-за моря подкрадывается ночь.
