Остальное – умозаключения, строить на них дело решительно невозможно. Впрочем… впрочем, есть еще один момент.
– Момент? Убийца что-то упустил? А мне казалось, совершенно недоказуемое убийство, – насмешливо отпустил Васильевский.
– Да, снова мелочь – но посильнее любой улики. – Каменев подошел к столику у окна и взял в руки плотную тетрадь. – Вот это.
– И что же это? – беззаботно продолжал убийца. – Впрочем, что бы там ни было, это вам мало поможет. Если только это не посмертные воспоминания убитых – но тогда у присяжных возникнут вопросы насчет вашего психического здоровья. Кстати, как вы себя чувствуете?
– Благодарю покорно, не жалуюсь. И прошу – не считайте меня за идиота. Это повесть про это дело. Тут все – с самого начала до разоблачения.
– Интересно, очень интересно. И что же вы намерены делать с этой занимательной беллетристикой? Куда отправите? В прокуратуру?
– Нет, разумеется.
Ее бы там, несомненно, приняли, прочитали бы не без удовольствия, но дело бы на этом и закончилось. Ну, может быть, какой-нибудь чиновник переписал бы ее себе в домашнюю библиотеку, сочтя новым романом покойного Габорио или господина Дойля. Да, на этом дело бы и закончилось.
А дело прямо или косвенно касается смерти пяти человек. Как минимум трое из них были убиты, смерти оставшихся двоих, возможно, также не были естественными.
– Я почти уверен, что смерть вашего дяди тоже ваших рук дело – вы сказали, что из дома ничего не пропало, а, между тем, вы единственный, кто из нашей четверки возвращался домой. Значит, дуэльные пистолеты вы взяли из домашней коллекции, а свеженькие наганы продаются вполне свободно. Но в любой момент его сиятельство мог обнаружить пропажу, а тогда не проблема сложить два и два. Слишком большая порция дигиталиса в портвейне?
– Возможно, вполне возможно.
– И после взламывания двери одна почти пустая бутылка меняется на другую – почти такую же. Раз это была привычка Павла Андреевича, то таких бутылок было много. Стакан… там тоже могли обнаружиться следы наперстянки. Немного – но этого бы хватило для анализа. И я понял, как это было сделано: дигиталис – не только яд, но и лекарство – вопрос дозировки. Достаточно налить немного портвейна в бокал, смочить стенки бокалов и выпить эту крошечную порцию, пока слуга бегает за врачом.
– Так в чем вопрос?
– Вопрос в том, что это убийства, которые не в состоянии аффекта совершены, хоть наш закон и не считает это смягчающим обстоятельством или основанием для оправдания. Речь идет о продуманном, быстро и чрезвычайно хитро спланированном убийстве, где на жертвах играли точно как на флейте – по меткому выражению…
– То, что вы читали «Гамлета» – это похвально. Но давайте заканчивать, ваша четверть часа подходит к концу.
– Я заканчиваю, – бесстрастно сказал профессор. – Остался один вопрос: что с вами делать? Ждать, когда вы совершите еще одно преступление? Есть вероятность не дождаться, своих целей вы добились. Забыть? Ограничиться выволочкой, что так делать нельзя? Дать, извините, по физиономии? Нет…
Филимонов с Уваровым как загипнотизированные глядели за этой словесной дуэлью, которая пока шла на равных.
– Ради чего вы все это затеяли? Из-за денег? Да, мысль о моментальном превращении нищего секретаря в мультимиллионера кому угодно вскружит голову. Но разве это основная причина? Вы хотели выйти в высшее общество, а деньги – лишь средство. Превратиться за ночь не просто в миллионщика, а в человека из высшего общества, в хорошего жениха и, как говорят англичане, джентльмена – это дорогого стоит.
– О да, это не меряется деньгами…
– Вы хотели признания и славы? – так получите. Сегодня же эта тетрадка отправляется в типографию Сытина. Тридцать тысяч экземпляров. Sic venit gloria mundi [11].
Васильевский отреагировал не сразу. Долю секунды на лице его держалась гримаса страха, но скоро он ушел и выражение стало просто презрительным. Он недовольно улыбнулся: «И это все? Я-то думал, будет что-то поэффектнее».
– И так недурно, – ответил тенор.
– Пустяки… Не сочтите опять-таки за признание вины, это снова гипотеза. Предположим, что я действительно убийца… скольких? – трех-четырех, а, может, и пяти человек. И что же? С таким состоянием рода Васильевских я проживу где угодно. Ну отвергнет меня наше так называемое «высшее общество» – есть Англия, Америка, Германия… Париж, наконец. Вы что же – свою брошюрку и там издавать будете? Кто вам поверит? А кто в ней убийцу узнает? Под настоящим именем выведете? На этот счет уголовный суд есть, а за клевету там не в пример нашему строго судят. Вот вам добрый совет – не тратьте денег.
– Моя бы воля – убил бы вас, – неожиданно встал Филимонов.
– И это чревато, господи сыщик, сами знаете, – уже злорадно ухмыльнулся Васильевский. – За мокрое дело, как ваша клиентура говорит, не только карьеры – свободы несложно лишиться. А вам дела расследовать надо, убийц ловить… Неужели из-за одного такого всех остальных сиротами оставите? В общем, что и говорить: было интересно вас послушать, даже забавно местами. Если закон в лице господ полицейских не имеет ко мне вопросов, я, пожалуй, пойду. Вы намерены предъявлять обвинение?
Сыщики переглянулись, Филимонов опустился в кресло, признав поражение. «Нет», – буркнул Уваров.
– В таком случае не смею вас более задерживать в своем доме, – слегка кивнув головой, сказал тенор.
– Тогда прощайте, – поднимаясь с кресла, ответил Виктор. – Будете в Париже, не премините заглянуть. В вашем распоряжении…
Последние слова потерялись в коридоре. За Васильевским сомнамбулой проследовала вдова.
– Дело закрыто, – стукнул массивным кулаком по подушке статский советник. – Каков мерзавец! – и окажется безнаказанным.
– Не думаю, – тихо заметил Каменев.
– Не думаете… – бросил Уваров. – И кто же ему…
«Помешает», хотел он сказать, но из передней один за другим раздались выстрелы.
– Что это? – вскочили с мест полицейские.
– Эльза, – ответил тенор. – У нее в сумочке шестизарядный «Велодог».
– Вы знали! Черт вас подери, вы знали! – крикнул Филимонов, выбегая с Уваровым в коридор. За ними поспешила Варвара Георгиевна. Каменев, держась за сердце, неторопливо проследовал туда же.
Эльза успела всадить в убийцу мужа три пули, ранения явно были опасными. Двое полицейских с большим трудом удерживали стрелявшую, та рвалась к выпавшему из рук пистолету. Раненый прохрипел что-то, Варвара Георгиевна побежала на кухню за водой и перевязками.
Филимонов крикнул: «Николай, что стоишь? – звони врачу!». Тот зажмурился на миг и, махнув рукой, словно бы решаясь на какой-то шаг, бросился к телефону. Спустя секунду он повернулся и извиняющимся тоном произнес: «Простите, я такой неловкий». В руке у него был оборванный телефонный шнур.
Раненого
