– У вас? – Настя вышла из задумчивого оцепенения. – А что, есть и такие планы?
– Но, если будет поздно, вы можете остаться. У нас квартира большая, места всем хватит. Отец так и сказал: если тетя Настя не останется ночевать у нас, мы с тобой ее проводим до самого дома. Уже поздно, и одну ее отпускать нельзя.
Настя мысленно улыбнулась тому, как Максим спешил оторваться от детства. Ведь буквально несколько минут назад она слышала, как он называл Заточного папой, подзывая его к телефону, а теперь в разговоре с ней перешел к солидному, взрослому «отец».
– Что у вас случилось? – спросил Иван Алексеевич, встречая Настю в прихожей. – При сыне можно обсуждать?
– Вполне, ничего секретного и неприличного.
– Хорошо, тогда поговорим за ужином. Проходите.
Было видно, что Максим действительно старался, готовя ужин для отца-генерала, который вынужден работать даже по воскресеньям. Даже черный хлеб был нарезан аккуратными треугольничками и сложен на блюдечке затейливой горкой.
– Тетя Настя, а вы за кого голосовали?
– Что? – не поняла Настя, которая уже начала готовиться к тому, чтобы рассказать генералу о своей беде и сделать это максимально коротко, в то же время не упуская ничего важного.
– Я спрашиваю, за кого вы сегодня голосовали на выборах?
Ах ты, черт возьми, про выборы-то она и забыла! То есть не то чтобы совсем забыла, она помнила, что избирательные участки открыты до десяти вечера, и совершенно искренне собиралась зайти и опустить бюллетень по дороге с работы. Сделать это утром у нее не хватило мужества и силы воли: чтобы зайти на избирательный участок по пути на работу, пришлось бы вставать на целых полчаса раньше, потому что находился он не по дороге к метро, а совсем в другой стороне, и если ради помощи Стасову она готова была принести такую жертву, то выборы, на ее взгляд, этого не стоили. Она была уверена, что вполне успеет выполнить свой гражданский долг, возвращаясь домой с работы. Но после самоубийства, совершенного у нее в кабинете, борьба демократов с коммунистами совершенно вылетела у нее из головы. А теперь было уже поздно. Участки уже целый час как закрылись.
– Ни за кого, – призналась она. – Я не успела. Утром рано убежала на работу, а сейчас вот только возвращаюсь. Я была уверена, что успею вечером проголосовать, но у меня на работе случилась неприятность, и пришлось задержаться.
Насчет того, что она убежала на работу до открытия участков, Настя, конечно, солгала. Но не объяснять же, что она тяжело встает по утрам, особенно если за окном темно, и что в первые полчаса после раннего подъема она с трудом сдерживает слезы злости и обиды оттого, что нужно одеваться и куда-то идти, а она так плохо себя чувствует, у нее такая слабость, ноги свинцовые, руки ватные, не слушаются, голова кружится. Зато во второй половине дня, после трех часов, она чувствует себя полноценным человеком, хорошо соображает и может работать без устали до глубокой ночи.
– Как же вам не стыдно, – с упреком произнес Максим. – Вот из-за таких, как вы, мы можем все потерять. Вам ваша работа важнее, чем наше будущее. Вы свою жизнь уже устроили, и вам все равно, кто придет к власти. Если коммунисты, так вы не много потеряете, вы при них уже жили, так что сумеете приспособиться. А мы? Что будет с нами, если в Думе будут верховодить коммунисты? Никаких коммерческих вузов не будет, никакого обучения за границей, никаких поездок. Денег негде будет заработать. Вы-то при реформе уже пожили и сумели хоть что-то скопить, а мы? Мы-то еще не работали. Так что ж нам теперь, в нищете жить? Конечно, вы все такие деловые и занятые, а на избирательные участки идут пенсионеры и малоимущие, которые обожают коммунистов и ненавидят демократов, потому что уверены, что при коммунистах им бы жилось лучше.
– Максим! – Генерал старался говорить как можно строже, но через металл в голосе все равно прорывалось изумление. – Где ты этого набрался? Я уж не говорю о том, что ты не имеешь никакого права в чем бы то ни было упрекать Анастасию Павловну. Она взрослая женщина, майор милиции, она сама сделала свою жизнь, не ожидая ни от кого ни помощи, ни подачек, и сейчас, когда ей тридцать пять лет, она имеет право поступать так, как считает нужным и правильным, и не думать о том, что по этому поводу скажет Максим Заточный, который пока что еще ничего не сделал и свою значимость ничем не доказал, а только хочет, чтобы взрослые дяди и тети своими руками построили для него такую жизнь, в которой ему будет удобно и комфортно. Я полагаю, ты извинишься перед нашей гостьей, и первая часть конфликта будет исчерпана. Но есть и вторая. Я знаю, о чем ты думаешь и чего ты боишься. В последние три года у вас стало немодным хорошо учиться. То есть оценки вы приносите хорошие, но не потому, что хорошо знаете предмет, а потому, что учителя вам их ставят. И вы уже не дети и прекрасно это понимаете. Вы не обольщаетесь насчет своих знаний, вы знаете цену своим четверкам и пятеркам и радуетесь тому, что можно не сильно напрягаться. Педагоги просто не могут с вами справиться, потому что стимула к получению знаний у вас нет и учителя не знают, как заставить вас учиться. Хорошие оценки они вам ставят от безысходности, от чувства собственной беспомощности, а вы этим нагло пользуетесь и хихикаете, да не втихаря, а открыто. Почему же такое стало возможным? Я тебе скажу, почему. Потому что, кроме бесплатных государственных вузов, куда надо сдавать серьезные экзамены и выдерживать конкурс, есть масса коммерческих вузов, где никакого конкурса и вступительных экзаменов нет, проходи тестирование, плати деньги и учись в полное свое удовольствие. А за некоторую дополнительную сумму всегда можно раздобыть справочку о том, что ты учишься в государственном вузе и потому призыву на действительную службу до окончания вуза не подлежишь. Заканчивая свой коммерческий вуз, вы собираетесь слинять работать за границу. А то и жить. Все это огромными буквами написано на ваших лбах и ни для кого секрета не составляет. Ваши платные шарашкины конторы готовят из вас менеджеров и обещают послать на стажировку за рубеж, а вы уже губы раскатали там остаться. Конечно, вы до ужаса боитесь, что эта сладкая малина вдруг накроется. Конкурса в государственный вуз вам не выдержать, вы давно перестали учиться как следует, и знания ваши равны нулю. В армию идти вам не хочется. Заработать денег дуриком, накручивая цены при перепродаже, вам уже не удастся. Так вот, дорогой мой сын, никто не обязан решать эти проблемы для тебя и для всего твоего поколения. Ты будешь поступать в наш ведомственный вуз, сдавать экзамены на общих основаниях, и я пальцем не пошевелю, чтобы кого-нибудь за тебя попросить. Провалишься, пойдешь в армию, на оплату обучения в коммерческом вузе я тебе и рубля не дам. Сам заработаешь – тогда пожалуйста. Еще раз повторяю: я как твой отец обязан кормить тебя, одевать и предоставлять тебе бесплатный кров до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать лет. И все. Больше на этом свете никто, в том числе и я, тебе ничего не должен. И о твоем будущем должен заботиться ты сам, а не Анастасия Павловна, которую ты посмел упрекнуть в том, что она, видите ли, так занята своими должностными обязанностями, что не подумала о твоем счастливом и процветающем, беззаботном существовании. Я полагаю, тему мы исчерпали и можем приступать к ужину.
Максим надулся, но уйти из-за стола не посмел. Демонстрировать неприязнь в этой семье было не принято.
– Рассказывайте, Анастасия, что у вас произошло.
Настя постаралась как можно короче рассказать Заточному эпопею с Людмилой Исиченко. Иван Алексеевич выслушал ее не перебивая.
– Вам нужен совет? – спросил он, когда Настя умолкла.
– Честно признаться, нет.
– Это хорошо, потому что совета я бы вам дать в этой ситуации не смог. Поправить уже ничего нельзя, так что советовать без толку.
– Мне страшно, Иван Алексеевич. Я боюсь оставаться одна. Я ее все время вижу.
– Это пройдет. И быстрее, чем вы думаете. Сегодня вы можете остаться у нас и вообще можете у нас пожить, пока ваш муж не вернется в Москву.
– Спасибо, но я привыкла жить дома. Скажите, только объективно: моя вина очень велика?
Заточный задумался, потом скупо улыбнулся.
– Анастасия, человек с тяжело больной психикой – это все равно что тигр, вырвавшийся из клетки. Его поведение невозможно предвидеть, и им невозможно управлять. Даже если кому-то это удается, даже если кто-то настолько хорошо изучил и понял систему бреда, овладевшего больным, что может манипулировать им, все равно в один прекрасный момент больной выходит из-под контроля. Можно взять тигренка совсем крошечным, двухнедельным, выкормить его из соски, класть в постель рядом с собой и не спать ночей, когда он болеет, но никто и никогда не даст гарантию, что, почуяв запах крови, он не загрызет своего хозяина. Слышите, Анастасия? Никто и никогда. Хищник есть хищник, а психически больной – это психически больной.
