– Правда, – вынужден был согласиться Стасов.
Да, плохи дела. Ничего тут, похоже, не выкрутить. Одна надежда – попытаться доказать недобросовестность свидетелей. Правильные показания им могли подсказать, но для этого нужно было их как минимум уговорить солгать на следствии и на суде. И речь ведь идет не только о тех двоих, которые видели Досюкова возле дома, но и о тех, которые видели его возле ресторана и слышали, как Красавчиков назвал имя убийцы. А среди них – и работники милиции, и врачи. Не слишком ли много? Конечно, нет ничего невозможного, подкупить можно любое количество людей, но все равно в их показаниях будут разногласия. А в этом деле их, похоже, нет. И потом, для такой мощной комбинации нужны огромные силы и огромные деньги, иными словами, если Досюков невиновен, то в его осуждении должна быть заинтересована целая организация. И что же, такая организация существует, у нее есть какие-то счеты с Досюковым, а управление по организованной преступности ничего об этом не знает? Лихо. И совершенно неправдоподобно.
* * *
Со Светланой Параскевич следователь Ольшанский беседовал один, без Насти. Светлана казалась ему спокойной и уравновешенной женщиной, и для разговора с ней помощники ему были не нужны.
Поводов для беседы было два – самоубийство Людмилы Исиченко и недавний визит Галины Ивановны.
– Светлана Игоревна, я попал в весьма затруднительное положение. Нашелся человек, который признался в убийстве вашего мужа…
– Кто? – нетерпеливо перебила его Светлана. – Кто он?
– Это женщина. Та самая Исиченко, которая требовала, чтобы вы уступили ей Леонида.
– Не может быть, – изумленно протянула она. – Она же сумасшедшая.
– Ну почему не может? Вы что же, думаете, сумасшедшие не совершают преступлений? Еще как совершают, да такие, что нормальному человеку и в голову не придет.
– Но я не понимаю… – Светлана развела руками. – Она же хотела, чтобы Леонид ушел к ней, бросил меня. Зачем же ей его убивать, если она хотела с ним жить? Нет, не верю.
– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Видите ли, Исиченко утверждает, что Леонид сам ее попросил сделать это.
– Сделать что? – не поняла Светлана.
– Застрелить его.
– Как это? Почему?
– Вот я и хочу, чтобы вы помогли мне разобраться, может ли такое быть.
– Да не может этого быть! – нервно выкрикнула она. – Да, она сумасшедшая, но Леонид-то нормальный! Что за чушь вы городите?
– Успокойтесь, Светлана Игоревна, я ничего не утверждаю, я только хочу разобраться. Вы не допускаете мысли, что ваш муж хотел уйти из жизни?
– Нет.
– И все-таки… Припомните, не был ли он подавленным в последнее время перед гибелью, не говорил ли, что ему все опостылело, надоело, что он устал, не знает, что и как делать дальше?
Светлана молчала, низко опустив голову и сосредоточенно разглядывая круглые следы от стаканов, навечно отпечатавшиеся на приставном столике для посетителей. Ольшанский терпеливо ждал, он по опыту знал, как нелегко людям бывает признавать, что их близкие ушли или хотели уйти из жизни добровольно. Одно дело – убийство, когда виноват кто-то чужой. И совсем другое – самоубийство, когда винить некого, кроме самого себя, потому что не смог вовремя разглядеть душевную травму у человека, который рядом с тобой, не обратил внимания на его депрессию, не придал значения каким-то словам. Ты сам виноват, потому что был глух и слеп, груб и жесток, совершил подлость, обманул, предал. Ты или сам довел человека до самоубийства, или не сумел предотвратить беду. В любом случае не виноват никто. Только ты.
– Я, наверное, должна вам рассказать всю правду, – наконец сказала она, поднимая глаза на следователя. – Тем более что недавно ко мне приходила свекровь, и ей я уже сказала. Так что вы все равно узнаете. Дело в том, что…
Она снова запнулась и умолкла. Ольшанский не стал ее торопить.
– Одним словом, все эти любовные романы написаны мной. Не Леонидом, а мной. Но мы с самого начала решили, что будем пользоваться его именем. Так лучше для рекламы. Женских романов, написанных женщинами, пруд пруди. А мужчин, которые умели бы сочинять романы для женщин, по пальцам перечесть. У нас в России нет ни одного. Вы понимаете, что я хочу сказать?
– Да-да, Светлана Игоревна, я понимаю, – быстро сказал Ольшанский, с трудом скрывая изумление. – Продолжайте, пожалуйста.
– Ну вот. Сначала нас все это ужасно забавляло. Мы так хохотали, вспоминая, как интервью у Лени брали, как издатели с ним разговаривают, как девочки в этих издательствах на него с обожанием смотрят. Телевидение, радио и все такое. Смешно было. А в последнее время Леня стал раздражаться из-за этого. Говорил, что чувствует себя вором, укравшим чужую славу. Говорил, что ему стало невыносимо корчить из себя гениального литератора и знать, что на самом деле перо у него корявое и сочинять он не может. Его это очень угнетало.
– И в последнее время – особенно?
– Да. В последнее время – особенно. Он уговаривал меня прекратить обман и мистификацию, признаться и подписывать книги именем настоящего автора.
– А вы?
– Я не соглашалась. Поймите, Константин Михайлович, такие саморазоблачения никому не нужны. Те женщины, которые читают и любят романы Параскевича, почувствуют себя обманутыми. Они любят Леонида, а не меня. Им нужен кумир. Как же можно его вот так взять и отнять? Молоденькие девочки мечтают о нем, спят, положив под подушку его книги. И вдруг окажется, что все это написал не молодой красавец, чью фотографию они видят на обложке и в которого тайно влюблены, а женщина, да еще его жена. Мои романы никто не будет ни издавать, ни покупать. Это уже будет все совсем другое.
– Я вас понимаю, – мягко сказал Ольшанский. – Но вернемся к вашему мужу. Он очень страдал из-за этого?
– Очень. И чем дальше – тем больше. Он стал самому себе казаться никчемным, бездарным, говорил, что присвоил себе мою славу и живет фактически на мои деньги. И еще он очень переживал из-за того, что не может выгодно продавать мои рукописи. Ведь все переговоры издатели вели с ним, а не со мной, он – автор, а на меня они даже не смотрели. Я бы, конечно, ни за что не соглашалась на те деньги, которые они платили, меня они не сумели бы разжалобить, но Леня… Он не мог им отказать, у него был такой характер. И требовать повышения гонорара не мог. А я не могла вступать с издателями в переговоры, иначе мы разрушили бы имидж. Ну что это за писатель, который ходит по издательствам, держась за юбку своей жены? Несерьезно. Мы ссорились из-за этого, Леня клялся, что это в последний раз, что больше он ни за что не пойдет на поводу у слезных жалоб и просьб, но я отдавала ему новую рукопись, он шел в издательство – и все повторялось. А в последнее время он все чаще стал говорить, что не просто живет на мои деньги, но и обкрадывает меня, потому что из-за своего слабодушия лишает меня больших гонораров. Если бы я только знала, что он из-за этого может наложить на себя руки, я бы, конечно, согласилась во всем признаться. Но я была уверена, что это временное, что это скоро пройдет. Неужели он действительно?..
– Не знаю, Светлана Игоревна, – вздохнул следователь. – Но хочу понять. К сожалению, выяснить это точно сейчас уже невозможно.
– Поговорите еще раз с этой женщиной, с Людмилой. Может быть, она все это выдумала? Бред больного воображения?
– Это невозможно.
– Почему?
– Она умерла.
– Как… умерла? – пробормотала Светлана побелевшими губами. – Отчего?
– Отравилась. Покончила с собой. Написала чистосердечное признание и выпила яд. Вот такие грустные у нас с вами дела, Светлана Игоревна.
– Что же, выходит, по-вашему, Леонид решил уйти из жизни, но у него не хватило на это мужества, и он попросил ее застрелить себя? Нет, не верю.
– Но больше нам с вами верить не во что. Исиченко детально описала все, что произошло. Это мог сделать только человек, который сам совершил преступление. Она сказала, в какой одежде была в момент убийства, и на этой одежде обнаружены частицы пороха. Это значит, что человек, одетый в эту одежду, стрелял из огнестрельного оружия. Она описала машины, которые подъезжали к вашему дому, пока она ждала Леонида. Она даже описала коробку, в которой ваш муж оставил для нее пистолет. Кстати, вы не знаете, откуда у него пистолет?
– Не знаю, – удрученно покачала головой Светлана. – Но все равно я не верю.
– Может быть, вы и правы, – согласился с ней Ольшанский. – Может быть, ваш муж и не просил Людмилу об этом. Она убила его сама, по собственной инициативе. Может быть, просьба вашего мужа ей просто привиделась, пригрезилась. То, что она была психически нездорова, сомнению не подлежит. Но, так или иначе, Леонида Параскевича убила именно она. И нам с вами придется этот факт признать.
– Господи, как чудовищно… – прошептала Светлана. – Как страшно.
