– И к какому же выводу они пришли?
– Они сказали, что вопрос об идентичности этих двух мужчин ставиться не должен. Речь должна идти только о том, что я запомнил и сумел опознать мужчину, которого видел в холле.
– Хорошо, давайте поговорим об этом поподробнее. Почему вы обратились в милицию спустя два дня после этого?
– Потому что в передаче «Петровка, 38» показали, как его ведут в наручниках, и сообщили, что он арестован по подозрению в убийстве, совершенном в ночь с первого на второе декабря. Я и вспомнил, что видел его в ту ночь. Честно признаться, я в милицию пошел не для того, чтобы стать свидетелем обвинения, а совсем наоборот. Хоть я его видел-то совсем недолго, но он мне не показался уголовником или там бандитом каким-то, и я подумал, что, может быть, мои показания помогут ему оправдаться. А вдруг он как раз в момент убийства был там, где я его видел, и теперь не может этого доказать, потому что думает, что никаких свидетелей нет. В общем, помочь хотел, а вышло наоборот. Получилось, что я его видел как раз тогда, когда он после убийства домой вернулся.
– И когда вы увидели его по телевизору, вы сразу его узнали?
– У меня зрительная память отменная. Я фамилию могу забыть или даже имя, ни одного телефона наизусть не помню, но лица запоминаю на долгие годы. Вы постройте сейчас передо мной десять тысяч женщин, я вам безошибочно отберу тех, у кого детишек принимал. Ни одной не пропущу, можете быть уверены.
– Он был одет так же, как и тогда, ночью?
– Нет, при аресте на нем было темно-серое пальто и меховая шапка.
– И вы даже в другой одежде его узнали?
– Я же вам сказал, я смотрел не на одежду, а на лицо.
– Давайте еще раз вернемся к той ночи. Вот вы подходите к большому окну и видите ярко освещенный холл. Можете схему холла нарисовать?
– Пожалуйста, – пожал плечами Пригарин, взял чистый лист бумаги и ручку и принялся чертить план. – Вот здесь вход в подъезд, здесь, слева, окно, по правой и левой стенам висят почтовые ящики, синие такие, железные. Дальше, вот здесь, в левой стороне, дверь и ход на лестницу, а прямо – ступеньки, ведущие к лифтам.
– Покажите, где стоял мужчина, – попросил Стасов.
– Вот здесь. – Пригарин поставил на схеме крестик.
«Все верно, – подумал Стасов. – Досюков жил в двести семнадцатой квартире, и его почтовый ящик находился как раз на левой стенке, рядом с подоконником. Он положил на подоконник стеклоочистители, зеркало и приемник, докуривал сигарету и одновременно искал ключи в кармане. Все это похоже на правду и совсем не похоже на выдумку».
– Вы не могли бы показать мне наглядно, как именно стоял мужчина, как он курил и искал ключи?
Владимир Петрович послушно поднялся из-за стола, сунул одну руку в карман брюк, другую поднес к лицу, соединив подушечки большого и указательного пальцев.
– Вот так он затянулся в последний раз, потом сигарету щелчком в угол отправил, сплюнул и пошел к лифту.
– Вы точно это помните? – настороженно спросил Стасов. – Именно щелчком отбросил окурок и сплюнул?
– Именно так.
– Что ж, спасибо вам, Владимир Петрович. Не обессудьте, если придется еще разок вас побеспокоить.
– Ну что вы, какое беспокойство, – добродушно откликнулся Пригарин. – Приходите, буду рад помочь.
* * *
Интересно, где же это всеми уважаемый молодой бизнесмен Евгений Досюков успел нахвататься тюремных жестов, размышлял Стасов, возвращаясь домой после разговора с Пригариным. Неужели сиживать приходилось? Да нет, вряд ли. Наталья говорила, что Досюков в зоне усиленного режима, то есть там, где отбывают наказание лица, впервые осужденные за тяжкие преступления. Если бы это была вторая ходка, он бы загремел на строгий режим. И в приговоре об уголовном прошлом ни слова не сказано, а ведь, если была судимость, они обязаны были бы это отразить. Надо просить, чтобы взяли в архиве дело, самому Стасову его никто не даст.
Но откуда же этот чисто тюремный жест? Срок, может, и не мотал, а в камере сиживал в качестве задержанного, подозреваемого, обвиняемого и даже, может быть, подсудимого? В уголовном деле должны быть материалы проверки.
Заверещал лежащий в кармане телефон. Звонила бывшая жена Стасова Маргарита, и голос у нее был раздраженный, как всегда, когда она чувствовала себя виноватой.
– Черт бы взял эту проклятую работу, – начала с ходу причитать Маргарита. – Мне опять нужно срочно ехать.
– Куда на этот раз? – лениво поинтересовался Стасов, внимательно глядя по сторонам и перестраиваясь в другой ряд, где было поменьше машин.
– В Мюнхен. Там фестиваль документального кино. Владик, я лечу завтра днем. Ты заберешь Лилю?
– Когда?
– Прямо сейчас.
– Конечно. Я уже еду.
Стасов даже не пытался скрыть радость, что ему придется как минимум неделю прожить вместе с обожаемой дочерью. В глубине души он лелеял несбыточную мечту о том, что Маргарита соберется выходить замуж, забеременеет и отдаст Лилю ему, Стасову, навсегда. А пока девочка жила у родителей по очереди – в зависимости от степени их занятости.
Добираясь до дома, где жила бывшая супруга, Стасов лихорадочно вспоминал, есть ли у него чем кормить Лилю с учетом ее специфических вкусов. Получалось, что по дороге нужно заехать в гастроном и купить сырокопченую колбасу, кетчуп и черный хлеб, неплохо было бы разжиться и ананасовым компотом, Лилечка его очень любит.
Дочь уже ждала у подъезда, слишком рослая и слишком крупная для своих без малого девяти лет, но все равно такая маленькая и беззащитная, что у Стасова сердце сжалось. Рядом с ней на скамейке стояла большая сумка.
– Почему ты здесь? – строго спросил он, хватая девочку в охапку и поднимая на руки. – Где мама?
– Мама дома, им нужно к поездке готовиться, – ответила Лиля, обхватывая Стасова за шею.
– Кому это – им?
– Маме и Борису Иосифовичу. Они вместе летят.
«Еще бы не вместе, – подумал Стасов. – Ну Маргарита! Девчонку за дверь выставила дожидаться, пока отец за ней приедет, а сама с Борей Рудиным в койку прыгнула. Неймется ей, подождать не может».
Он усадил Лилю на заднее сиденье и поехал домой. В душе у него все улыбалось и пело, как бывало всегда, когда Ритка отдавала ему дочь. И только маленькая, тоненькая, но назойливая, как комариный писк, мысль не давала ему покоя. Это была мысль о том, когда же и где приличный во всех отношениях человек Евгений Досюков приучился курить сигареты без фильтра, сжимая их двумя пальцами и автоматически сплевывая после каждой затяжки, потому что крошки табака все время попадают на язык. Так где же? И когда?
Полковник Гордеев очень не любил, когда его подчиненных вызывали вышестоящие начальники. Он полагал, что руководить оперативниками своего отдела должен только он сам, и никто другой, и, разумеется, наказывать их тоже имеет право только лично он. И в этом вопросе его совершенно не интересовало содержание всяческих служебных инструкций и объем должностных полномочий руководства ГУВД. Поэтому, когда руководитель управления уголовного розыска стал разыскивать Каменскую, Виктор Алексеевич, ни секунды не сомневаясь, сам отправился в генеральский кабинет.
Генерал Руненко ничуть не удивился, увидев Гордеева.
– Где твоя девица? – сердито спросил он. – Под сейф со страху спряталась?
– Каменская работает, – неопределенно ответил Гордеев. – С утра ее вызывал к себе Ольшанский из горпрокуратуры. Пока не вернулась.
– Результаты вскрытия Исиченко есть?
– Так точно, товарищ генерал. Отравление квалидилом.
– А попроще?
– Квалидил относится к аш-холинолитическим веществам, – не моргнув глазом, принялся рассказывать Гордеев, ехидно посмеиваясь в душе. – Вызывает паралич межреберных мышц и диафрагмы. В результате прекращается самостоятельное дыхание и наступает асфиксия. Судебный медик при вскрытии обнаружил отек и полнокровие легких, жидкую кровь в полости сердца и другие признаки, свидетельствующие об отравлении курареподобным веществом.
– Дьявол их всех забери, – бросил генерал куда-то в пространство, так что было непонятно, кого же именно должен покарать нечистый. – Что, эта Исиченко действительно психбольная? Или ты свою девицу выгораживаешь?
– Следствие покажет. Но то, что Исиченко – женщина экстравагантная, это точно. Поговорите с Кудиным из дежурной части, она у него минут двадцать сидела, пока он Каменскую разыскивал. У него очень яркие впечатления остались.
– Ладно, Виктор Алексеевич, зарывать Каменскую в землю никто не собирается, не старайся. Сам опером был, все понимаю. Ко мне на прием через полчаса придут родственники Исиченко. Я их выслушаю, но скорее всего потом к тебе направлю.
– Хорошо, товарищ генерал. Я их приму. Так вам Каменская больше не нужна или прислать ее, когда появится?
