class="p1">Стерхова придвинула блокнот и переписала туда имена следователя, сотрудника милиции и технического эксперта. Пропустив информацию о том, что специалистам и понятым разъяснены их права, обязанности и ответственность, она продолжила чтение.
«Осмотр произведен при искусственном освещении при температуре +2 °C». – Анна опустила глаза на несколько строчек ниже. – «Об обстоятельствах происшествия стало известно в 13 часов 15 минут 2 января 1989 года. В дежурную часть по телефону поступило сообщение от администратора Драматического театра о том, что во время дневного спектакля актриса Теплякова упала в открытый люк-провал на сцене. Получив вызов, оперативная группа немедленно прибыла на место происшествия и произвела ограждение сцены для обеспечения безопасности и сохранения следов. Во время осмотра был обнаружен открытый люк в полу сцены размером 1 м х 1 м. В момент происшествия не был закрыт».
– Так… с этим понятно… – Стерхова перелистнула страницу.
«Осмотр трупа женщины, лежавшей на полу под сценой в состоянии ненарушенной целостности, выявил наличие травм и переломов, свидетельствующих о серьезных повреждениях, несовместимых с жизнью».
– В состоянии ненарушенной целостности… – повторила Стерхова.
Эти слова были ложкой меда в бездонной бочке дегтя этого протокола. Состояние ненарушенной целостности означало, что падение не было ступенчатым и тело не было расчлененным. Иными словами, падая, Теплякова ни за что не цеплялась.
– Какая там высота? – Она разложила свернутую конвертом схему. – Ага… Десять метров.
Там же на схеме Анна увидела крестики с подписями, которые обозначали, в каком месте сцены во время происшествия находились артисты и технический персонал.
Актриса Комогорова стояла за первой правой кулисой. Артист Лаврентьев – за последней кулисой у задника с правой же стороны. Помощник режиссера Каштанова находилась слева за пультом. Машинист сцены Лебедев стоял у выхода в коридор у курилки, недалеко от помрежа. Актриса Анна Тубеншляк, исполнявшая роль Золушки, сидела в карете на сцене у правой средней кулисы, за которой прятались двое рабочих сцены: Андрей Гончаренко и Трубачев.
Стерхова сфотографировала схему на телефон, чтобы иметь ее под рукой. И потом она сделала то, чего делать не следовало, по крайней мере, в этот момент. Анна прочитала заключение судмедэксперта, в котором, помимо перечня повреждений, указывалось, что Теплякова была на четырнадцатой неделе беременности.
– Господи… – Стерхова уронила руки.
Эмоции не оставляли ее все время, пока она изучала прочие материалы следствия, что значительно усложнило работу.
Изучение свидетельских показаний сводилось лишь к одному: попытке понять, кто из присутствующих мог нажать кнопку привода люка-провала. Вторым был вопрос: сделано ли это намеренно.
Из показаний Гончаренко следовало, что по приказу машиниста сцены он сначала стоял у электрощита, потом по его же приказу отправился на противоположную сторону сцены, чтобы помочь рабочему Трубачеву втянуть за кулисы карету с Золушкой.
Именно в этот момент произошла трагедия, и было непонятно, кто и когда нажал кнопку привода и опустил площадку люка-провала. Ясно было только одно: с момента, когда фея-крестная Теплякова появилась перед Золушкой, площадка люка должна была оставаться вровень с поверхностью сцены.
– Мне нужен разговор с Гончаренко, – прошептала Стерхова и записала в блокнот: «Не забыть вручить Гончаренко повестку». И потом сделала еще одну запись: «Выяснить, кого из свидетелей и следственной группы можно разыскать».
Через несколько часов Стерхова захлопнула папку с материалами дела с тем, чтобы сформулировать непредвзятое мнение о работе следственной группы. В голову пришли такие слова: поверхностно, формально, торопливо. Теперь, помимо всего прочего, ей предстояло установить степень вины двух, отбывших наказание сотрудников. И, боже мой, как же она боялась таких моментов! Что, если ни один из них не окажется виновен? Однако формальная сторона вопроса вопила: не досмотрели, не обеспечили, проглядели.
За полчаса до окончания рабочего дня Стерхова отнесла на подпись в приемную постановление о возобновлении расследования дела Тепляковой на основании вновь открывшихся обстоятельств. Ровно в шесть она подшила в новую папку постановление и копию фотографии мертвой девушки.
В театр Стерхова приехала, как и собиралась, к семи. Побродив по кулуарам, дождалась третьего звонка. Она так и планировала: встретиться с Комогоровой и Лаврентьевым после спектакля, поскольку премьера – дело нервное. А вот машиниста сцены Гончаренко Анна решила не щадить, вручила ему повестку за кулисами сразу после начала первого акта.
Он расписался за получение и буркнул:
– Когда нужно прийти?
– Там все написано, – ответила Стерхова. – Завтра к девяти часам утра.
– В девять я работаю.
– Хотите, чтобы вас привели? – Она подняла глаза и твердо посмотрела ему в лицо.
– Нет. Не хочу.
– Тогда жду вас в девять.
Помотавшись без дела за кулисами, Анна заглянула в костюмерную, однако обнаружила, что на спектакле работала помощница Марии Егоровны, с которой ей не о чем было говорить. Тогда наудачу она отправилась в бутафорскую и, к своей радости, встретила там старинного друга детства Сан Саныча. Они поболтали о том и о сем, и тут Стерхова вспомнила, что не показала ему фотографию мертвой девушки.
Предъявив снимок, как обычно спросила:
– Знаете ее?
Сан Саныч тщательно вытер руки, долго смотрел на девушку и молчал.
– Ну? – напомнила Анна.
– Мне кажется, где-то я ее видел… – задумчиво проронил бутафор. – Или нет. Почудилось.
Стерхова тяжело сглотнула и вдруг почувствовала, что от волнения язык прилепился к небу.
– Пожалуйста, вспомните…
Сан Саныч покачал головой и смущенно заулыбался.
– Прости, оладушка, видно ошибся.
– Очень жаль, – разочарованно заметила она и забрала фотографию.
– Если не секрет, зачем тебе это?
– Веду одно дело.
– Теперь и я вспомнил, что ты окончила юридический, – улыбнулся старик. – Вот тебе и оладушка!
– Помните Теплякову?
– Знаю, что была такая артистка, но лично незнаком – в театре начал работать в середине девяностых. Не застал, но слышал от сторожил, будто бы она связалась с малолеткой и очень переживала.
– Здесь в театре?
– Ну да. Ей-то было уже за сорок. – Сан Саныч хлопнул себя по колену и рассмеялся. – Надо же, сто лет, как забыл, а тут вдруг вспомнил.
– Значит, Теплякова влюбилась? Вам не сказали, в кого?
– Может, и говорили.
– Миленький, Сан Саныч, пожалуйста, вспомните! В артиста? Или же в кого-то из техперсонала?
– Прости, оладушка, запамятовал. – Старик виновато посмотрел на нее. – Времени-то сколько прошло…
К концу третьего акта Анна Стерхова вернулась за кулисы и подошла к гримуборным. Там ее остановила подтянутая женщина в строгом костюме лет пятидесяти.
– Вы Стерхова? Будемте знакомы. – Она протянула руку. – Директор театра Гликерия Львовна Красноперова.
– Очень приятно. – Анна пожала руку.
– Что же вы, дорогая? Вместо того, чтобы сразу прийти ко мне, ходите по по службам, говорите с персоналом. Неправильно это.
– Согласна с вами, уважаемая Гликерия Львовна. Виновата. В свое оправдание могу
