что только я? – вскинулся тот. – Вон пусть Павка выходит, и эта вот… Звиняйте, не знаю, как вас…
Это уже было обращение ко мне.
– Евгения Максимовна Охотникова, – торопливо представилась я. – Жаль, что нас раньше не представили. Я личный телохранитель Василисы Ефимовны.
Моя рука повисла в воздухе: Рональд Петрович поглядел на мельтешащую Людмилу, на суетящегося, сыплющего комплиментами администратора. Засомневался:
– Пожже давайте, а то щас чисто на вокзале, не по-людски как-то. Я вон в коридор, а то Нонка одна не сдюжит, баба же, и от горшка два вершка…
И он, хоть и боком, но ловко и бесшумно выскользнул в коридор. Нонну Тимофеевну я успела узреть лишь со спины: бритая голова, торчащие уши, не по сезону легкие джинсы и майка.
Что ж, надеюсь, нас и правда нормально представят. Нам же вместе месяц пахать, не хотелось мешать другу. С Рональдом Петровичем уже получалось как-то натянуто.
Коновалов мог не обижаться: через минуту Людмила вытурила из гримерной и Павла. Вообще распоряжалась ситуацией привычно вольно; наравне с Василисой внимала восхищенному администратору и кивала на его комплименты с польщенной улыбкой. Принесенную им корзину цветов взяла первой, из его рук – может, оттого, что Комарова к цветам интереса не проявила.
– Погодите. – Я отодвинула корзину подальше. – Я осмотрю.
– Я есть хочу, – угрюмо и требовательно вдруг произнес Руслан. Это были его первые слова после выступления.
– Подожди, Русенький, – отмахнулась Людмила. И уже недовольно – мне: – Что значит – осмотрите?
– Корзина большая, вдруг что подложили, – уточнила я. – Кстати, Руслан только что сказал, что хочет есть.
Людмила смерила меня каким-то неопределенно-оценивающим взглядом. Может, я помешала ей купаться в лучах Василисиной славы? Ну, я могу и отойти. Но тогда готовься, лапуся, не только в лучах славы купаться, но и картошкой по спине получать.
Администратор на мой вопрос «Кто принес?» пожал плечами. Промямлил:
– Э-э-э… да кто-то из зала, из зрителей. Вы посмотрите, может, записочка есть?
Я тщательно осмотрела корзину с крепко благоухающими, да что там – вонючими лилиями. Переворошила их, надев на руки тонкие латексные перчатки (прихватила с собой в числе прочего минимально необходимого инвентаря). Ничего опасного или подозрительного в них не оказалось.
А вот записочка нашлась.
Округлые рукописные, витиевато-кружевные буковки поведали вот что:
«С благодарностью. – А.Л.С.»
– О… – отстраненно-благодушно заметила Василиса, когда я показала карточку ей. – Лаврентич, соколик мой, кланяться изволит.
Небось кого-то грабанул, чуть ошарашенно подумала я.
Оказалось – да, грабанул.
Массажист Павел, помимо своих прямых обязанностей, выполнял мелкие поручения Василисы. При этом не позволяя кому-то еще сесть себе на шею. Когда Людмила попросила его принести кофе, он вежливо и (внезапно) довольно ехидно напомнил, что его нанимали в помощь Василисе Ефимовне, а не кому-то еще.
– И что я, одна, что ли, должна все делать? – возмутилась на это Людмила.
Могла бы и не возмущаться, а обратиться в службу обслуживания номеров. Уж кофе-то «люксовым» постояльцам принесли бы.
Словом, по просьбе Василисы Павел добыл свежих вечерних газет; в старинных и авторитетных «Вестях Тарасова» и обнаружилась большая, на весь лист, статья о скандальном ограблении одного заезжего коллекционера. Имя его мне ничего не говорило; из самой статьи стало ясно, что он приехал для сделки. Собирался продать Тарасовскому художественному музею несколько картин из своей коллекции. Но их у него украли раньше, чем он успел вступить в переговоры. Между прочим, упоминалось, что этот бедолага планировал заломить цену; сам пострадавший, напротив, утверждал, что собирался пойти навстречу музею и «отдать почти за бесценок».
Вот и отдал, цинично подумала я.
В двухкомнатном номере Василисы в маленькой гостиной официант ловко сервировал ужин; Людмила надзирала, периодически давая заранее очевидные указания. Не иначе как верила, что и тут без нее не справятся как надо.
Василиса принимала душ. Руслана накормили и уложили спать – Рональд Петрович лично за этим присмотрел.
– Бабы, блин… – ворчал он, проверяя, чтобы каша ребенку была не слишком горячая, и лично разрезая печеное мясо энергичными движениями. – Шоу-бизьнес… За ребенком надо смотреть! Выжатый, как тряпка какая, совсем обалдели!
Насчет ребенка я была с ним согласна. После того, что я видела и ощущала, моя б воля – услала бы Руслана подальше от всей этой бодяги. Но решала тут не я, отвечала за него не я, и совета моего никто не просил.
Но вот насчет «выжатый, как тряпка какая», я у Комаровой поинтересуюсь еще.
Что касалось регулярно поминаемых «баб» – тут Коновалов ворчал безадресно, не имея в виду кого-то конкретно из нас. Ну, если человеку легче от этого, пускай винит в житейских неурядицах представительниц противоположного пола. Главное, чтоб действиями свой шовинизм не подкреплял. А сработаемся – так вообще никаких вопросов.
Официант заканчивал сервировку; Рональд Петрович вышел из спальни Руслана и, игнорируя возмущение Людмилы, прихватил из миски на столе маринованный огурчик.
– А чё нет-то? Шо мы, не люди, чтоб нас не кормить?
Я вздохнула. Намечался теплый вечер: герцогиня в кругу приближенных.
– Туки-туки? – раздалось с той стороны двери. – Зайду?
И, не дожидаясь приглашения, в номер прошла Нонна Тимофеевна.
– Ого, какая поляна! Недурно, недурно…
Она накинула поверх майки обтягивающий кардиган, как говорится в модных журналах, «подчеркивающий формы». Природа щедро одарила Загребец этими самыми формами, и эта женщина знала, как их грамотно подать. Но вот бритая ее голова поперву ставила в тупик.
– Я периметр-то осмотрела, – доложила она мне, глумливо козыряя маленькой изящной рукой, – все в поряде, можно не чесаться.
– Да, если не считать пару десятков восторженных поклонников под окнами Василисиной спальни, – в тон ей отозвалась я.
– Дак вроде ж пацана туда переложили, в чем проблема-то? Полезут – вырубим. – Нонна Тимофеевна обернулась к Людмиле. – Чего там, когда жрать-то? Трудовой народ пахал весь день!
Я заметила на правой руке Загребец обручальное кольцо. Тускло-золотистое, купленное точно не вчера. Вроде в досье упоминалось о ее замужестве. Меня это не касалось, но невольно стало любопытно. Вот ведь, с кем-то сошлась, кого-то устроили ее неженская профессия и лысый череп.
Хотя насчет профессии можно было и поспорить. Вспомнить хоть Соньку Золотую Ручку.
– Василиса Ефимовна выйдет, и все сядем за стол, – нарочно или нет, но Людмила произнесла это тоном матери семейства, этак покровительственно.
Я глянула на Коновалова, перевела взгляд на Загребец. Из нас троих наименее «телохранительский» и наиболее мирный вид имела я. На обыске в каком-нибудь аэропорту внимательнее осмотрят скорее этих двоих, чем меня.
Ладно, сама инициативу не проявишь – никто не проявит.
– Давайте, что
