а на бомбу с зажженным запалом.
– Что это у тебя?
Стремительно прокатившись по комнате, он оказался перед своей дочерью и резким движением выхватил у нее из рук книгу. Манифик даже не успела отреагировать. Открыв книгу, Фрол побледнел еще больше.
– Откуда ты ее взяла?
– Нашла!
– Где?
– Тут и нашла!
И Манифик указала на пятачок перед камином. Огня в нем сейчас не было, тем не менее ее отец внимательно осмотрел и сам камин, и сложенные березовые дрова, и красивый чугунный набор – кочергу, щипцы и подставку, площадку перед ними.
– Вот прямо тут?
– Да, прямо тут. И мне кажется, что ее оставил тот человек, о котором я тебе говорила. Убийца, проникший в наш дом извне!
– Что ты такое говоришь, доченька, – пробормотал Загорский, не поднимая глаз на дочь.
Он не мог оторвать взгляда от книги, а толстые, словно сардельки, пальцы судорожно перелистывали страницы. При этом он трудно и со свистом дышал, словно бежал стометровку.
Закончив листать, он печально взглянул на тощего.
– Ничего!
Теперь тот тоже подошел и, приняв из рук хозяина книгу, принялся ее листать. Покончив с этим, он вернул книгу Манифик, терпеливо дожидавшейся, когда все это кончится.
– Говоришь, эту книгу потерял тот человек, которого ты якобы видела сегодня ночью в доме?
– Почему «якобы»? Я его видела! И я его хорошо разглядела и могу точно сказать, кто это был такой! Это Григорий Малкин. Тот самый опасный сумасшедший, который преследовал бедного дядю Леонтия. Не понимаю, почему вы запретили мне говорить о нем полиции.
– Доченька, – льстиво улыбнулся толстяк, – дело не в том, чего я хочу. Дело в том, что этот Малкин совершенно точно мертв. Мы это выясняли. И я совсем не хочу, чтобы все вокруг стали говорить, что моя дочь – ку-ку, видит призраки покойных.
И он кинул взгляд в сторону тощего, который немедленно пришел ему на помощь и сказал:
– А полиция, если ты им скажешь про Малкина, еще, чего доброго, решит, что ты над ними издеваешься. И у нас всех тогда могут быть неприятности.
Манифик скорчила презрительную рожицу, и тощий поспешно заговорил дальше:
– Разумеется, твой дорогой папочка от неприятностей тебя немедленно избавит, но к чему рисковать? Твой уважаемый батюшка абсолютно прав. Репутация для молодой девушки – это все! Если станут говорить, что ты не в своем уме, то твой брак с сыном господина Шалупони может оказаться под вопросом.
– И плевать! Сын Шалупони – кретин! Кстати, как и он сам!
– Манифик!!! Что ты себе позволяешь! Попридержи язык!
– Вы оба можете затыкать мне рот, сколько угодно. Можете препятствовать действиям полиции. Но помешать мне самостоятельно вести расследование смерти любимого дяди вы не посмеете!
Толстяк побагровел.
– Я запрещаю!
– А вот это ты видел?
И дочка скрутила из своих пальчиков тугую фигу, которую совершенно непочтительно сунула любимому папе под нос. Тот начал шумно втягивать ноздрями воздух, а Саша опасливо отодвинулся на безопасное расстояние. Ему казалось, что того и гляди полетят предметы. И ему не хотелось оказаться на их пути. Пока Загорский пыхтел, пытаясь найти что-нибудь пригодное для метания, его приятель подошел к Манифик.
– И как же ты собираешься взяться за дело? – спросил у нее тощий, который сохранял хладнокровие на протяжение всей этой сцены. – У тебя же нет опыта в таких делах.
– Найму специалиста! И вы двое мне в этом не указ! Хочу напомнить, что мама оставила все свое состояние мне! Это не я у вас, а вы у меня должны спрашивать разрешения, как поступить!
Теперь уже и тощий задышал учащенно. Но если толстяк Загорский от гнева побагровел, тощий, напротив, сделался страшно бледен. Теперь он был похож на Кощея, который только что узнал, что мерзавка Василиса не только не желает лить слезы, сидя у него в плену в подземелье, но давно вырвалась на волю, да еще при пособничестве дурака Ваньки, и стырила у Кощея заодно сундук вместе со всей его казной.
Это было страшное зрелище, даже Саша затрепетал.
Довольная произведенным эффектом, Манифик не стала задерживаться дольше необходимого. Повернулась и направилась к выходу из комнаты, по дороге кивнув Саше:
– Пойдем со мной!
Надо сказать, что рассчитала она все с точностью до секунды. Как только они вышли, как в закрытую дверь изнутри ударилось и разлетелось что-то хрупкое.
– Вазу швырнул, – с удовольствием констатировала Манифик, прислушивающаяся к реву папаши и его проклятиям, доносящимся даже из-за плотно закрытой двери. – Напольную! Это означает, что папенька изволит злиться по девятибалльной системе где-то балла на три-четыре. Неплохо, но можно было бы и лучше!
– Зачем ты так с ним?
– Ничего! Пусть знает свое место!
– Все-таки он твой отец.
– Да, отец. А я его единственная дочь. Если бы не это, то он давно бы уже уложил меня в могилу, как сделал с моей мамой. А до нее еще с кучей народу. Просто теперь он стал стареть и ведет себя осторожней. Ведь новых детей не предвидится, он пытался, но не получается, а империю кому-то оставить надо. Вот он ко мне и подлизывается. Конечно, ученые ему чего-то там обещают, клянутся, что сварганят ему наследника в пробирке, но мое счастье, что папа к таким вещам относится настороженно. Не доверяет он ученым. Боится, что подмешают чего-нибудь не то и получится не сын-наследник, а какой-нибудь чужак с кучей чужой ДНК. На том и держусь! На мой счет у него сомнений нет, я точно его дитя. Кровиночка!
– А кто это с ним был?
– Это мой дядя.
– Дядя? Его же убили.
– Ох! Не напоминай! – вздохнула девушка. – Нет, убили моего дядю по папе. Дядю Леонтия я очень любила. Единственный более или менее порядочный человек был во всем нашем семействе. А тот, которого ты сейчас видел, – это мой дядя по материнской линии, ее брат и такая сволочь, каких еще поискать. Уверена, что дядя Валера и подсунул маме те таблетки, которыми он отравилась. Она-то ему верила, говорила братик-братик. А он с папенькой спелся. Я маму предупреждала, чтобы она брату своему не верила, но она меня не послушала. И умерла.
– Хочешь сказать, что твой отец с твоим дядей подстроили смерть твоей матери?
– Довели они ее до ручки, так что жизнь ей не мила сделалась. Конечно, может, таблетки она и сама выпила, не знаю. Но все равно они оба преступники и убийцы. Им человека убить что высморкаться.
– Как же ты с ними живешь?
– Потому и живу, что боюсь. Если уйду, то долго не
